Книга 5. Но я распят здесь… — Терра. Легенды, песни и были

Глава 1

– Что это?

– Где?

– На твоей спине, повыше талии. Какие-то пятна.

– Не знаю. Я никогда не видела свою спину, – засмеялась Ника.

– Больно? – Нао провёл ладонью от лопаток вниз к ягодицам.

– Нет.

– Ты что-нибудь чувствуешь?

– Да. Твоё ласковое прикосновение.

– Да ну тебя…

Нао достал из укромного места скетчбук с микрофотокамерой. Через секунду изображение проступило на пластике. Они вдвоём уставились на экран.

Ника уже привыкла к тому, что у Нао есть куча каких-то непонятных, но очень полезных вещичек. Раньше, когда мама была жива, чудеса происходили в её сказках. Теперь чудеса окружали Нику в реальности. Но ведь для ребёнка сказка – тоже реальность, так что ничего не изменилось. Просто два года назад началась новая сказка.

– Похоже на буквы. Вот посмотри.

– Какие-то слова… я не знаю, что это значит, – Ника начала одеваться. Нао задумчиво спрятал скетчбук.

Два года в Салерно были для Нао самыми счастливыми из прожитых на Терре. С Никой наступила полная гармония, душевная и телесная. Нао уже думал об эксперименте межзвёздного зачатия ребёнка, но пока ещё не решался. По традициям Наолины подготовка к рождению потомка должна была длиться не один месяц. Ника ничего не говорила на этот счёт, но Нао слышал её мысли и понимал, что она ждёт его решения.

Занятия с принцессой не отнимали много сил. Сишельгайте едва исполнилось четыре, и почти всё время она проводила с няней. Уроки Нао для неё были любимой игрой. Когда он учил малышку фехтовать деревянным мечом, на занятие собирали мальчишек-ровесников, и Сишельгайта забавно кричала: «Умри, проклятый ромей!», – пытаясь в решительном выпаде дотянуться до одного из них своей деревяшкой.

Потом, усталая, она с нетерпением ждала Нику, которая рассказывала ей старинные волшебные сказки, показывала буквы и учила их произносить.

– А знаешь, как Длиннобородых зовут другие народы?

– Не знаю! Как?

– Лангобарды.

– Я слышала. Гизульф говорил, он уже большой: ему четырнадцать лет, – Гайта с трудом выговорила длинное числительное. – А почему?

– Это просто перевод на другой язык. Разные народы говорят на разных языках.

– И не понимают друг друга?

– Плохо понимают.

– И поэтому убивают друг друга?

– Может быть, и поэтому тоже… – задумчиво сказала Ника.

– Если все выучат один язык, люди больше не будут воевать, и станет не интересно, – задумчиво сказала принцесса. – Что тогда делать? Я не буду учить чужие языки!

Ника ответила не сразу.

– Ты знаешь, а я тоже наполовину лангобардка. Когда нас так называют, никто не думает про длинные бороды, – улыбнулась Ника.

– Как здорово, а на вторую половину ты кто?

– Ромейка.

Гайта нахмурилась.

– Ты не «проклятая ромейка», – она обняла девушку, – я теперь стану жалеть ромеев. Но кого же мне тогда убивать?!

Гайта снова задумалась.

– А как на других языках называют Северных людей?

– Норманны.

– Умри проклятый норманн! – она сделала выпад невооруженной рукой, – Правда, здорово?

– Здорово, – подтвердила Ника, – а вдруг ты, когда вырастешь, полюбишь норманна, выйдешь за него замуж, и ваши дети будут наполовину лангобарды, наполовину норманны?

– Никогда!

– Никогда не говори никогда, – тихо сказал подошедший сзади Нао.

– Лучше расскажи мне сказку про мага, который превратился в мышонка-тополино, – вздохнув, попросила Гайта.

На следующее утро Нао снова рассматривал спину Ники. Пятна напоминали устойчивую подкожную пигментацию, и Нао казалось, что семью буквами текст не исчерпан. Или это были не буквы?

Днём он принёс откуда-то потёртый кусок старого пергамента и перерисовал пятна со скетчбука. После обеденной трапезы Нао нашёл Атенульфа, того самого советника Гвемара, который привёз его когда-то из Неаполиса, назвав поваром из Руси. Показав замызганный пергамент, Нао спросил:

– Ты не знаешь, что это такое?

Атенульф посмотрел внимательно на пергамент, приблизил рисунок к глазам, потом снова отдалил.

– Где ты это взял?

– Старьё разбирал на чердаке, вот попалось.

– Хороший старинный пергамент, на таком Библию записывают.

– А надпись что-то значит?

– Так ты про надпись спрашивал?

– Ну да.

– Это, наверное, на латыни.

– И что это означает?

– Cum sivi, – задумался Атенульф, – тут всего семь букв. Их по-разному можно понять. Например, «пока дозволено».

Нао забрал папирус и поплёлся домой. От тревожного предчувствия на душе стало неспокойно.

Кому адресовано это послание? Какой смысл оно несёт? Кто и зачем поместил его на спину девушки? И как можно сделать такую несмываемую надпись?

Вопросов стало только больше, и на душе Нао было как-то неспокойно. Поздно вечером из соседнего дома зазвучала музыка: кто-то играл на калашоне. Потом приятный мужской голос мелодично запел.

– Что там такое? – спросил Нао.

– К нашей соседке приехал гость из Неаполиса. Симпатичный юноша, поёт своей любимой, – улыбнулась Ника. – «Нонна-нонна» – так он называет колыбельную, правда красиво? Мне мама так же пела, когда укачивала: «нонна-нонна, нонна-нуннарелла».

Новость про симпатичного соседа почему-то не добавила Нао спокойствия. Но песня была красивой.

Вот солнце покидает Неаполис,
И небо стало цвета золотого.
А колокол Кармины звонит томно,
Он шепчет «нонна».

И «нонна-нонна»,
любовь моя проснулась,
Когда весь мир спокойно засыпает.
Проснись, родная,

И нонна-нунарелла –
В вечернем сумраке
Прекрасен Неаполис.

– А ты любишь меня? – тихо спросила Ника, прижимаясь к мужу.

– Конечно. Ты же моя жена, я должен тебя любить.

– А не потому что должен, а просто так – любишь?

– А в чём разница?

Глава 2

– Гайте скоро пять. Ты ещё помнишь, что должен учить её медицине, а не только – как размахивать оружием? – спросила Ника.

Нао помнил, но всё откладывал этот вопрос. Медицина не была его коньком. В глубине души он надеялся почерпнуть знания из мнемовизоров, которые оставались в космолёте. Надеялся, но не был уверен. Однако Ника была права: пора приступать к подготовке занятий, и Нао попросил у Гвемара двухдневный отпуск «для улаживания личных обстоятельств».

– Ника, завтра едем в Неаполис. Ты увидишь много странного, ничему не удивляйся и сохрани всё в тайне.

Девушка кивнула, её глаза засверкали любопытством.

Наутро они оседлали лошадей, но уже через полчаса спешились в пустынном месте возле хижины, в которой жил Оресте, отец одного из слуг Гвемара.

– Старик, посмотри за лошадьми до завтра. Покорми хорошенько. – Нао протянул ему несколько монет. Оресте почтительно поклонился.

– Дальше пойдём пешком? – удивилась Ника. – До Неаполиса ещё далеко.

– Ничему не удивляйся, – улыбнулся Нао.

Они подошли к берегу моря и с трудом спустились по скользким от прибоя скалам. Нао достал пульт, и субмарина послушно вынырнула из своего подводного гнёздышка. За последние три года Нао пользовался лодкой лишь однажды: когда перегонял её от Неаполиса. Так что пришлось подождать, пока зарядятся солнечные батареи.

Наконец, Нао открыл люк, спустился в него со скалы и поймал прыгнувшую следом Нику.

Девушка изо всех сил пыталась скрыть изумление, разглядывая внутренности большой блестящей рыбы. Когда лодка поплыла под водой, огибая мыс у посёлка Суррентум, а затем направилась мимо огнедышащей горы в сторону Неаполиса, Ника всё-таки спросила:

– Ты приплыл в этой скорлупе из своего мира? Он там, внизу?

– Нет, он там, вверху: туда нужно лететь, а эта скорлупа умеет только плавать…

Ника раньше никогда не бывала в Неаполисе. Их впустили в ворота, и Нао повернул к могиле Ли. Горожане всё также поклонялись ей. Они поставили надгробие из большого светлого камня, рядом стояло несколько человек, желающих спеть новую песню.

К камню подошла женщина с грустными глазами и запела нежным голосом:

Если слеза вдруг скатится
От поцелуя твоего,
Если к тебе прильну сильнее я
Чем раньше, знаешь это отчего?

Вижу – тебя теряю я,
И твои мысли не со мной,
Знаю, уйдёшь до наступленья дня,
Не возвратишься больше, ты чужой.

И слёз я не могу сдержать
вновь прижимаюсь я к тебе
Сильней, чем даже эллера…

Ника взяла Нао за руку и замерла, слушая песню. Нао шепнул:

– Что такое «эллера», не знаешь?

– Знаю, – тоже шёпотом ответила Ника, – такое растение с тонким гибким стеблем, которое может выжить, только если обовьётся о чей-то ствол. По-другому – плющ.

Песня дозвучала. В последнем куплете женщина снова сравнила себя с плющом и пожелала умереть вместе с тем, кого любит. Нао взяла досада. Мелодия песни была прекрасна, но её смысл ускользал.

Они поднимались на холм Воммеро, молча шагая под сводом переплетённых ветвей. Каждый думал о своём. Наконец, Нао спросил:

– Но почему они должны расстаться?

– Кто?

– Ну те, из песни.

– Потому что люди могут жить вместе, если оба любят. Или если оба не любят. А у них уже не так.

Ещё несколько минут неторопливого подъёма, и теперь уже Ника задала свой вопрос:

– А кто там лежал, под камнем?

– Её звали Ли. Мы прилетели вместе, но она умерла.

– От чего?

– От любви.

– Она так любила тебя?

– Не меня…

Нао продолжил, не скрывая охватившую его досаду:

– Когда её хоронили, один человек сказал мне, что если слушать песни Партенопы, то можно найти своё сердце и понять, где и кому оно нужнее всего. Но почему им нужно моё сердце, а не мои знания и умения?

– А сейчас ты это понял?

Нао покрутил головой.

– Сейчас мне показалось, что это пела сама Ли, но слова песни были адресованы не мне.

Они снова замолчали.

– А кто такая Партенопа? – спросила Ника.

– Так в Неаполисе с той поры стали называть Ли. А себя они зовут партенопейцами, в память о ней. Хотя они видели только её тело, выброшенное морем. Я тут совсем запутался.

Закончив длинный подъём на Воммеро, они подошли к домику Джанни. Тут, казалось, ничего не изменилось. Нао постучал.

– Кто это? – прозвучал женский голос.

– Джанни дома?

Дверь распахнулась, и вышел Джанни, а за ним молодая женщина.

– Оп-па! Вот кого мы не ждали! Знакомься – Наннина. Точно не принцесса! – захохотал Джанни. – А ты нашёл свою принцессу на горошине?

– Он её нашёл! – неожиданно вступила в разговор Ника.

Джанни перевёл на неё взгляд, будто она только что возникла прямо из воздуха.

– Ты, что ли, принцесса?

– Нет, нет. Это – Ника, моя жена. А принцесса живёт в Салерно.

– Вот как? Здорово! А у нас с Нанниной скоро свадьба.

– Её мама дала-таки согласие?

– Старуха померла в прошлом году, теперь нам никто не помешает.

Наннина стояла, молча разглядывая гостей.

– Слушайте, а приезжайте к нам на свадьбу. Ровно через двадцать дней, – Джанни два раза махнул в воздухе ладонями с растопыренными пальцами. – Поедем по Аппиевой дороге к большому озеру и песчаным морским пляжам. Устроим пир прямо на траве и купание весь день и всю ночь, до самого утра. Карло приедет. Ты хочешь поболтать с Карло?

Нао хотел поговорить с Карло. Очень хотел.

– Хорошо, мы приедем. А сейчас нам пора, – Нао взял Нику за руку.

– Ровно через двадцать дней. Запомнил?

– Да.

– Ухóдите уже? А что приезжали-то?

– На тебя посмотреть, – Нао улыбнулся и быстрым шагом стал спускаться с холма, таща Нику за собой.

Вскоре субмарина уже плыла под поверхностью спокойного моря в сторону островов Энания и Прохита, где на дне был спрятан космолёт. Через пару часов лодка заплыла в шлюзовую камеру. Волшебная сказка Ники продолжалась, и она восторженно впитывала всё увиденное. Нао пытался что-то объяснить, Ника кивала с умным видом. Но не понимала ровным счётом ничего.

Нао не мешкая бросился к центру связи, но на экране светились всё те же фразы, принятые восемь лет назад. Со вздохом он обмяк в кресле пилота, указав девушке на соседнее место, которое когда-то занимала Ли.

– В этой колеснице ты прилетел из своего мира?

Нао кивнул.

– И ты не можешь вернуться?

– Не могу. Нет сообщений уже восемь лет, значит, дверь в небе закрыта. Видишь? – Нао ткнул пальцем в экран.

Ника внимательно рассматривала неведомое устройство с непонятными знаками.

– А что это за загогулина? – она показала на символ, которым заканчивалось сообщение. – Вот, и тут тоже, – теперь её пальчик постукивал по пластиковой обшивке прибора.

– Это «наолина» – символ моего мира.

– Я где-то это видела…

– Этого не может быть, ты видела что-то похожее.

– Она несёт какой-то смысл?

– Спираль в центре означает развитие планеты. Семь силуэтов, устремлённые по радиусам в разные стороны, символизируют связь человека с твердью под его ногами и с миром над его головой. С планетой и с космосом.

– Рядом с богами небес и богами преисподней человек должен стоять на коленях, – возразила Ника.

– У нас нет богов.

– Я определённо где-то видела такую загогулину…

Нао лишь с сомнением покачал головой. Затем он встал и пошёл к отсеку, где хранились мнемовизоры. Он отобрал всё, что имело отношение к медицине. Некоторые обручи надевал на голову и включал воспроизведение мыслей. Потом упаковал всё нужное в холщовый мешок.

– В твоём мире мужчины носят украшения?

– Это не украшения. Тут знания по медицине. Надев обруч на голову, я могу слышать записанные на нем мысли. Ты пока не поймёшь.

Ника не обиделась. Она тут вообще ничего не понимала.

Глава 3

День за днём всё свободное время Нао не отрывался от медицинских мнемовизоров. Чем дольше он это делал, тем мрачнее становился, потому что на Терре все эти сведения были абсолютно бесполезны. На его родной Наолине медицинские знания давно были формализованы в виде гибких процедур диагностики и лечения, которые почти полностью выполняли автоматы. Вот, например:

Каждый человек должен 10 раз за цикл проходить процедуру полного медицинского тестирования организма. Для этого придите в центр медицины и воспользуйтесь службой диагностики. Нужно будет без одежды лечь в камеру и дать мысленную команду начала процедуры. Вскоре Вы заснёте, а через некоторое время будете разбужены. После этого можно одеться и покинуть медицинский центр. Результаты диагностики Вы получите у выхода на мини-мнемовизоре.

В процессе проведения диагностики:

ваше тело будет приподнято силовым полем;
дважды перевёрнуто без соприкосновения с обшивкой камеры;
будет измерена электропроводимость вдоль сорока основных меридианов организма;
показатели сердцебиения, кровяного давления, состава крови будут получены бесконтактно, путём сканирования лица, груди, спины и конечностей в инфракрасном диапазоне.

Всё это не имело на Терре никакого смысла.

У Нао был запас средств экстренного воздействия: таблетки, инъекции. Но если раздавать их направо и налево, то скоро ничего не останется, а тебя начнут считать колдуном. И будут правы, потому что если у тебя есть панацея от всех болезней, но ты не понимаешь, как она действует, то ты и есть колдун.

Нужно было найти другой путь.

– Князь, нам нужна школа медицины.

– У нас в городе есть хорошие лекари, – ответил Гвемар. – И ещё всякие знахари для народа.

– Нам нужна лучшая школа медицины, чтобы сюда приезжали учиться со всего мира, и чтобы врачей из Салерно уважали повсюду. Тогда твоя дочь овладеет искусством врачевания, а о тебе, князь, пойдёт слава покровителя наук.

Гвемар задумался. Похоже, воспитатель говорил дело.

– Что тебе нужно для этого?

– Сначала найти лучших врачей. Кто они, и где практикуют? – спросил Нао в ответ.

Гвемар наморщил лоб.

– Арабы. На востоке и в Африке. До Африки ближе.

– Я спрашивал Атенульфа. Он ещё назвал греков и евреев. Сказал, что лечат они по-разному, но у всех есть достоинства и недостатки.

– Нужно пригласить по одному отовсюду, открыть школу, и пусть работают вместе и учат друг друга.

– Где живут греки, я знаю. А где искать евреев?

– Эти есть повсюду, только найди среди них настоящих врачей.

– И ещё нужно опросить знахарей, составить список снадобий на разные случаи. А у больных узнавать, что им действительно помогает. Этим я займусь сам.

Гвемар снова задумался.

Да, он умён. Лучшая медицинская школа Салерно – ещё при моей жизни. Слава по всем странам. Слава не воина, а покровителя наук, именно такая слава остаётся в сердцах. И обучение дочери тут даже не главное.

– Хорошо, действуй. Сколько нужно денег?

– Пока нисколько. Найду врачей – тогда будешь платить им жалование. Нужны такие лекари, которые не станут задирать нос перед коллегами, а будут слушать, делиться своим опытом и впитывать самое ценное.

– Как ты их будешь искать?

– Это уже моя забота, но мне нужно съездить в Неаполис, поговорить с одним человеком.

– Ты поедешь с женой?

– Да.

– А как же занятия с Гайтой?

– Я объявляю пятидневные каникулы.

– Ника, мы начинаем составлять книгу рецептов.

– Книгу чего?

– Описания снадобий, которые помогают от разных недугов.

– Я знаю один рецепт бальзама. Он лечит головную боль, боль бровей, ангину и удерживает слёзы. Его добавляют в разные отвары. Нужно смешать бобровую струю, белену, опиум. Добавить корицу, ладан, ревень…

– Постой, постой… Какую струю?!

– Бобровую.

– А откуда её берут?

– Из зада убитого бобра.

– Убитого? А из живого нельзя?

– Не знаю. Их всегда сначала убивают.

– Ну ладно. А по сколько нужно взять всего этого?

– Ну, понемножку. Вот по столько, – Ника показала пальцами, – а корицы поменьше. Ещё пион, перец. Их ещё поменьше. А ещё…

– Погоди, – Нао ласково прикрыл её рот ладонью, – так не пойдёт. Нам нужны точные рецепты. Какая самая маленькая мера веса?

– Гран. Это зёрнышко пшеницы.

– Зёрнышки тоже разные бывают. Но сойдёт для первого приближения. А побольше?

– Скрупул. В нем, наверное, гранов двадцать или двадцать пять. Мама давала один скрупул лекарства за раз, когда я болела. А за день три скрупула – это драхм.

– Хорошо, хоть какая-то система. А дальше?

– Когда болеешь долго, лекарь давал порцию на неделю – восемь драхм. Это унция.

– Почему восемь, а не семь?

– Не знаю. Он, наверное, давал с запасом, да и восемь удобнее делить на части…

– Отлично. Гран, скрупул, драхм и унция. Думаю, для рецептов хватит. Когда будем записывать снадобья, нужно узнавать вес, как часто принимать, и с чем. И давай собираться на свадьбу Джанни. Завтра поедем.

– Опять в подводной скорлупе?

– Нет, на этот раз верхом. Скорлупа не сможет скакать по Аппиевой дороге.

Глава 4

Выехали рано утром. Поездка до Неаполиса неторопливой рысью занимала часа три. Миновали огнедышащую гору, которая сегодня дремала под безоблачным голубым небом. Нао уже знал, что её называли Везувий.

– Ты думаешь, ею будут пользоваться даже после нашей смерти?

– Это зависит от того, насколько хорошо мы её составим, сколько проживешь ты, и сколько – я.

– Я младше тебя. Но кто из нас умрёт раньше?

– Этого никто не знает… – уклончиво пробормотал Нао.

Они молчали некоторое время. Первой заговорила Ника.

– Как назвать книгу … снадобья… будут давать-против… а давай так и назовём: давать-против – дота-анти… Нет, некрасиво. А если переставить? Антидотос?

– Почему ты добавила «-ос» на конце?

– Потому что мой отец был ромей. Так положено в их языке. Но можно и без «ос».

– Антидот. Хорошо. Но так можно назвать одно снадобье. А если это целая книга рецептов?

– Антидотариум?

– Почему ты добавила «-ум» на конце?

– Так положено в латыни. Все важные бумаги пишут на этом языке.

– Латынь нам не указ. Антидотарий! Кому надо, пусть сам добавляет всё, что захочет.

Взмыленные лошади забрались на вершину Воммеро.

– Наконец-то! – закричал Джанни. – Мы уж думали, что вы не приедете.

– Мы из Салерно, выехали на рассвете.

Из дома вышел Карло. Они с Нао обнялись, потом отстранились, разглядывая друг друга. С их последней встречи прошло больше пяти лет, и было заметно, что Карло начал стареть.

– А ты совсем не изменился! – сказал он. – Где побывал?

– Жил в Салерно, потом война на Тринакрии, сейчас снова в Салерно, – сообщил Нао, не желая вдаваться в детали.

– На Тринакрии? С Маниаком? Интересно…

– Скорее с братьями Отвилями. И немножко с Маниаком, – по лицу Нао пробежала тень при воспоминании о последней встрече с великаном-военачальником.

– Рассказывали мне, – задумчиво сказал Карло, – про этот поход, и про какого-то лангобарда с севера, Адройн, что ли…

– Ардуйн, – Ника неожиданно вступила в разговор, – кстати, он перед тобой.

Сказала и прикусила язык, испуганно взглянув на мужа. Может, не нужно было говорить? Но Нао не сердился.

– Ты? – изумлённо воскликнул Карло. – А почему Ардуйн?

– Я так представился Гвемару, и ему понравилось.

– Получается, и в Мельфи – тоже ты?

– Да. Вот и жену там нашёл, в Мельфи. Это – Ника, знакомься.

Карло недоверчиво покачал головой, потом перевёл взгляд на Нику и долго её рассматривал. Девушку это не смутило, она ответила мужчине внимательным взглядом, полным достоинства.

– Красивая, умная, верная. Тебе повезло.

– В обратном порядке, – улыбнулась девушка.

– Тогда просто умная, – ответил Карло, и взаимная симпатия заблестела в их глазах.

Кавалькада двинулась вниз по склону. Спускаться лошадям было легче, хотя их и нагрузили поклажей для пикника.

– Пьереротта, – сказал Карло, когда они закончили спуск и повернули на запад. – Ты бывал тут раньше?

Нао отрицательно покрутил головой.

– Это слово что-то означает? – спросила Ника.

– Да, «вход в грот», – пояснил Карло, – Северяне говорят пьеди-гротта, но у нас тут свой язык, – он улыбнулся девушке.

– А где же грот? – спросил Нао.

– Скоро увидишь.

Они подъехали к невзрачной церквушке.

– Святую Мадонну из Пьереротты почитают за то, что по ночам в шторм она спускается к морю и помогает рыбакам, терпящим бедствие, – сказал Карло. – Говорят, как-то в бурю настоятель не застал её на месте и страшно перепугался. Но она вернулась – с мокрым подолом и в одном башмаке. В этой церкви вам обязательно подарят на память башмак. Зайдём?

– Нет, зачем мне третий башмак? – засмеялась Ника. – Ой, а там море!

– Набережная Марджеллины. Там красиво, – сказал Карло, – но мы туда не поедем – лучше срежем.

За церковью ожидала группа друзей, приглашённых на свадьбу.

– Привет, Миммо, – крикнул Джанни одному из них. – Как дела?

– Да всё так же. Ловлю рыбу и продаю на рынке. Верчусь, как угорь на сковородке…

Миммо вздохнул и уставился на Наннину, которая тоже украдкой бросила взгляд в его сторону, но ничего не сказала.

Компания свернула направо и въехала в узкий тоннель, прорубленный в скале. Внутри было темно – пришлось зажечь факелы. Карло продолжил свою экскурсию.

– Вот это и есть грот.

– Какой же это грот? – удивился Нао. Голубой грот на Капри совсем не такой.

– Мы называем этот туннель гротом. Говорят, его прорубил один маг за ночь лишь силой своего взгляда.

– Он тоже был святым? – скептически спросил Нао, уже привыкший к непоколебимой вере этого народа в посмертные чудеса.

– Нет, он был маг и поэт. Его звали Вирджил.

– Давно он жил?

– Я не знаю. Одни говорят: сто лет назад, другие – тысячу.

– А я тоже знаю про Вирджила, – вдруг вмешалась Ника, – мне мама рассказывала. Чтобы писать стихи, он забирался на Гору Девственниц и брал с собой чёрный череп. Этот череп давал ему вдохновение, без него стихи совсем не получались.

– Гора Монтеверджине, – подтвердил Карло, – недалеко отсюда, возле Авеллино.

Все повернулись к Нике, чувствуя, что рассказ не окончен.

– Это был череп старухи, которая предсказала, что Вирджил погибнет, если только выйдет в море. Но ему было так любопытно, сбудется ли предсказание, что однажды он нанял лодку с гребцами и отплыл от Неаполиса. Во время прогулки Вирджил пел сочиненные им песни, одну за другой. И вот когда он запел: «Я хочу превратиться в золотую рыбку…» – солнце так сильно напекло ему голову, что он упал прямо в воду и утонул. И книга его, где были записаны все песни, тоже утонула. Но рыбаки из Неаполиса научились слушать эти песни. Они прикладывают к ушам большие раковины и слушают!

Рассказ понравился, хотя многие и раньше слышали разные легенды про мага и поэта Вирджила. Вдруг Наннина сказала:

– А я знаю эту песню! – и запела низким голосом, подражая мужчине и повторяя каждую строку по два раза:

Хочу я превратиться в золотую рыбку
Плескаться в море, плавать днём и ночью.

Пусть молодой рыбак меня поймает,
В свою корзину он меня положит.

И в тот же день трактирщик меня купит,
На сковородке он меня изжарит.

Моя любимая придёт обедать,
Положит в ротик свой и вмиг проглотит.

Не важно мне, что я умру так скоро,
Мне лишь бы к сердцу быть её поближе…

Нао приблизился к Нике и тихо спросил:

– Зачем он хочет, чтобы его изжарили и съели?

– Чтобы приблизиться к сердцу любимой.

– Но его же тогда не станет: он умрёт. А то, что от него осталось, через несколько часов приблизится не к сердцу, а к … в общем, наоборот.

– Но это же сказка, как ты не понимаешь? Иносказание о том, что если любишь кого-то, то готов к любым страданиям. Понимаешь?

Нао отрицательно затряс головой.

– Я с самого начала ничего не понимаю. Как может человек превратиться в рыбу? Такие трансформации даже на Наолине невозможны. Слишком разные генотипы…

– Слушай, я же не прошу объяснить, как можно сложить мысли в коробочку или мгновенно перенести картинку с моей спины на плоскую дощечку. Для меня это тоже чудо.

Нао ехал, задумавшись. Его конь оказался между Миммо и новобрачными так близко, что он слышал их мысли. Но не понимал! Между Нанниной и Миммо бушевал такой поток сознания, что вычленить из него смысл не было никакой возможности. А вот Джанни не думал ни о чём, кроме предстоящей выпивки и купания.

Через полмили грот закончился. Нао уже привык к местным мерам пути: в миле было около восьмисот наолинских альтов.

Теперь они ехали по местности, которую Карло назвал Фуоригротта – «выход из грота». Тут босоногие мальчишки играли в нелепый мяч, скрученный из тряпок и соломы, остервенело пиная его ногами. Особенно выделялся один скуньиццо, плотный и приземистый, но удивительно ловкий. Он умело уворачивался от всех попыток выбить мяч у него из-под ног, хотя сам при этом почти не сходил с места.

– Марата, дай! – кричали его партнёры, тоже желавшие показать свое мастерство обступившим площадку девчонкам. Но Марата только ухмылялся, продолжая единолично возиться с мячом.

– Ловко у него получается! – воскликнул Нао, – а что это за игра? – обратился он к Карло.

– Её по-разному называют: «паллоне» или «кальчо», – ответил тот, – но в неё только малышня играет. Ребята постарше должны помогать родителям. Пинанием мяча денег не заработаешь.

– А если бы можно было? – допытывался Нао.

– Ну тогда, – Карло задумался, изобретая самый невероятный ход вещей, – тогда мы бы построили на этом месте огромную арену для игры в кальчо, больше чем в Путеоли и даже больше, чем Колоссео в Риме, и назвали бы её в честь Мараты. Но это, увы, невозможно.

Всадники продолжили путь, и Нао решил, что пора заняться делом.

– Послушай, Карло. Мне нужно найти самых лучших врачей. Ты не поможешь с этим?

– Ты болен? Нет? Ника нездорова? Тоже нет? Тогда зачем тебе врач?

– Для медицинской школы. В Салерно будет лучшая медицинская школа!

– Гвемар так решил? Интересно… Мне нравится идея. А кто там будет преподавать? Греки или арабы? Сами-то лангобарды во врачевании не очень сильны.

– Все вместе.

– А не перессорятся?

– Это уж моя забота.

Карло задумался.

– Пожалуй, я могу поискать. Гвемар – щедрый правитель. Поспрашиваю среди греков и евреев. Но лучшие врачи – арабы. С ними я вряд ли тебе помогу, в Неаполисе их не любят. Под каждой чалмой может скрываться сарацин. С арабами ты уж сам.

– Но мне нужны только самые знающие.

– Я понял. Дай мне месяц. Куда их прислать?

– В Салерно. Пусть спросят Никколо, воспитателя принцессы Сишельгайты.

Карло удивлённо поднял глаза на Нао, но ничего не сказал.

Слева вдали показалось большое озеро.

– Что там? – спросил Нао.

– Озеро Аверно, а рядом городок Кума. Очень древний!

– Как ты сказал? Кума?..

– И ещё рассказывают, – добавил Карло, – что у этого озера – вход в преисподнюю.

– Вход куда?!

– В ад, в подземное царство умерших грешников.

Нао в очередной раз ничего не понял и промолчал.

Древняя Аппиева дорога вела на север. Через несколько миль кавалькада съехала налево, к песчаному берегу моря. Выбрали место, прямо на песке расстелили полотнища. Порезали овощи, приготовили рыбу и, пожелав новобрачным долгих лет совместной жизни и толпу детишек, приступили к трапезе, обильно запивая пищу вином из бурдюков.

Каким бы лёгким вино не было, градус настроения оно поднимало. Мужчины, сбросив почти всю одежду, помчались к морю купаться. Джаннина, Ника и ещё три девушки отошли в сторону за одинокую скалу, тоже разделись и вошли в воду.

Нао никак не мог отделаться от своей навязчивой мысли. Не выдержав, он подошёл к Карло.

– У меня есть к тебе важный вопрос.

– Важный? Прямо сейчас? Среди празднества и на нетрезвую голову?

– Да.

– Ну хорошо. В чём дело?

Нао повёл Карло к утёсу, за которым купалась прекрасная половина компании.

– Будем подглядывать за девчонками? – шутливо спросил Карло. – Я уже стар для этого.

Нао не ответил.

– Ника, выйди сюда, – крикнул он из-за скалы.

Девушки завизжали, неожиданно услышав мужской голос, и присели в воде по шею. Ника, накинув влажное покрывало, приблизилась к мужу.

– Разденься.

Девушка подняла на него удивлённый взгляд.

– Только до пояса. Я хочу показать Карло твою спину.

Ника смущённо повернулась и спустила покрывало с плеч. В ярком солнечном свете на пояснице виднелись всё те же символы:

Карло озадаченно смотрел на них. Потом провёл ладонью. Ника вздрогнула.

– Никаких выпуклостей или шероховатостей. Удивительно… Родимые пятна? Странно. Большие, ровные, похожие на буквы…

Карло присел и приблизил взгляд вплотную к обнаженной спине. Ника смущенно переступила ногами.

– Мне говорили, что по-латыни «CUM SIVI» означает «пока дозволено», – попытался подсказать Нао. – Но что дозволено и кому?

Карло поднялся.

– Латынь? Может быть, а может и нет. Тут всего шесть букв. Да и какой маг сможет нанести такую надпись на живом человеке? Это давно у неё?

Нао пожал плечами.

– Мы только теперь заметили эти знаки.

Карло снова провёл рукой по буквам, снова присел, разглядывая. Встал.

– Мне кажется, там ещё что-то есть. Давай посмотрим вечером.

– В темноте?

– Сегодня полнолуние. Ясный лунный свет раскрывает тайны.

Пикник продолжался допоздна, захмелели все: и мужчины, и женщины. По обычаю, жениху предложили рассказать, какой дом он построит для новой семьи. Приврать в этом рассказе не возбранялось, но обязательно нужно было напевать.

Я прямо среди моря дом построю
– запел Джанни.

Я прямо среди моря дом построю
– вторили ему мужчины.

Из павлиньего пуха будут стены в нём
– продолжил Джанни.

Из павлиньего пуха будут стены в нём
– повторили хором девушки.

Тра-ля-ля-ле-ро, Тра-ля-ля-ле-ро,
Тра-ля-ля, тра-ля-ля, тра-ля-ля-ля
– хохоча и дурачась, запели все.

Дальше продолжалось в том же духе:

Из злата-серебра ступени слажу
– жених с друзьями

Из камней драгоценных все балконы
– жених с подругами.
Тра-ля-ля-ле-ро…

Как милая из дома утром выйдет,
Тогда всякий скажет:
«Вот и солнце взошло!»
Тра-ля-ля-ле-ро…

Даже Карло присоединился к веселью молодёжи, подпевая «тра-ля-ля-ле-ро…» приятным баритоном. Только Нао сидел в стороне, задумавшись. Его мучила мысль о знаках на спине Ники, он отчего-то был уверен, что всё это неспроста. Наконец, он отвёл Нику и Карло в сторону. Мужчины снова стали разглядывать спину девушки. При серебристом свете полной Луны пятна на теле как будто светились, и можно было разобрать новые знаки:

Карло молча морщил лоб, Нао ждал. Наконец, он спросил:

– Мы проезжали город Кума. Может, это о нём? Но что такое SIVIL?

– Конечно! Сивилла! – воскликнул Карло.

– Кто это?

– Старуха, которая живёт в Куме уже тысячу лет и предсказывает будущее.

Нао и Ника изумлённо смотрели на него.

– Я слышала про сивилл, – пробормотала Ника. – Их было несколько. Одна из них, говорят, жива до сих пор.

– Разве может человек жить тысячу лет? – спросил Нао, прекрасно зная, что это возможно.

– На Терре есть многое, мой друг, что неведомо никакому мудрецу…

– Что вы ещё знаете про Сивиллу?

– Родом она была из Греции, – начал Карло. – Рассказывают, что Сивилла написала девять книг с предсказаниями и отправилась к императору, – Карло махнул рукой в ту сторону, куда уходила Аппиева дорога. – Она предложила ему купить книги, но цену заломила такую, что император отказался платить так много за свитки исписанного пергамента. Тогда Сивилла у всех на глазах сожгла три книги, а остальные предложила императору всё за ту же цену. Но император стоял на своём, и ещё три книги превратились в пепел, а цена трёх последних осталась той же. Тогда император собрал мудрецов и спросил у них совета. В конце концов он заплатил Сивилле её цену, а свитки упрятал в секретное место и доставал их, только если очень хотел узнать будущее.

– А мне рассказывала мама, – вмешалась Ника, – что в книгах Сивиллы были записаны все песни, которые сочинили и ещё сочинят.

– Она принимала информационный поток из будущего?

– Я не понимаю этих слов. Она просто знала всё, что когда-нибудь случится. Мама часто про неё рассказывала. Говорила, что Сивилла старуха хоть и странная, но добрая, и что, когда вырасту, я её обязательно встречу.

– Твоя мама тоже предсказывала будущее?

– Не знаю. Просто она так говорила.

– А что она ещё рассказывала про Сивиллу? – спросил Карло.

– Когда Сивилла была молода, в неё влюбился бог Аполлон, и так она ему нравилась, что он пообещал исполнить любое её желание. Сивилла не мелочилась – сразу попросила бессмертие. И Аполлон сдержал слово! Но с одним условием: Сивилле было запрещено видеть родную землю.

– Почему? – спросил заинтригованный Нао.

– Не знаю, может опасался, что она уедет на родину предков. Но оказалось, что к вечной жизни не прилагается вечная молодость. Так и жила Сивилла век за веком: становясь все старее, сморщиваясь и усыхая.

– Едем к Сивилле! – воскликнул Нао.

– Прямо сейчас, ночью? – усмехнулся Карло. – Да она, наверное, спит. Остынь, подумай. Зачем тебе вообще эта загадочная старуха? У тебя есть отличная служба у Гвемара, прекрасная жена и куча забот в Салерно.

Нао не ответил. Он лишь час назад узнал о существовании Сивиллы, но уже был уверен, что должен найти её и что эта встреча может многое изменить в его жизни.

Веселье на берегу продолжалось. Вино сделало своё дело, и все потайные мысли оказывались на языке. Среди общего шума вдруг зазвучал высокий приятный голос. Пел Миммо.

Ты живешь на Воммеро,
А я – у Марджеллины.
Ты спишь среди деревьев,
Я – средь прибрежной тины.

Ты из плюща с лианами
Постель себе сплела.
Мне ложе – камни пляжа,
Подушкою – скала.

Давай скорей поженимся.
Ведь эта наша свадьба
Любовью закрепится.

Вижу тебя на Воммеро
Я даже с Марджеллины.

Наннина замерла, опустив глаза в песок. Кулаки Джанни сжались, и он двинулся в сторону Миммо. Остальные разделились на две группы, и началась потасовка. Дослушать песню не получилось.

Нао с Никой повернулись и пошли к своей палатке. Им было совсем не интересно, кто победит…

Глава 5

Утром, когда компания ещё спала, Нао и Ника нацарапали на песке прощальное «Увидимся!» и отправились в обратный путь. Когда слева показался городок Путеоли, а вдалеке по правую руку – гладь озера Аверно, они свернули на дорогу, ведущую к Куме.

Ехали молча, и Нао думал о Нике. Уже несколько дней ему казалось, что она пытается молча донести до него какие-то мысли, но у неё не получается. Как ребёнок, который только начал лепетать первые членораздельные звуки, но ещё не может сложить их в слова, чтобы донести смысл.

– Ты что-то хочешь мне сказать? – спрашивал он.

– Нет, с чего ты взял? Хотела – сказала бы, – отвечала Ника и опускала глаза.

Они въехали в Куму. На вопрос о том, где находится дом Сивиллы, жители смотрели кто удивлённо, кто испуганно, и неопределённо указывали куда-то вперёд.

Миновали озеро. Людей кругом не осталось, но тропинка была одна, и кони двигались по ней шагом: Нао впереди, Ника следом. Проехали развалины древней постройки без признаков жизни. Тропинка вела всё время прямо, а потом свернула налево. Нао ожидал найти пещеру загадочной старухи. Но они подъехали к каменной галерее, пятиугольной в сечении, с острым сводом. Привязав коней, Нао взял Нику за руку и вошёл внутрь. С каждым шагом он всё сильнее чувствовал, что неспроста оказался в этом месте на Терре.

Галерея привела их в овальную чистую комнату. Окон в помещении не было, но откуда-то сверху струился красноватый свет. В сумраке можно было различить, что на низком кресле сидело согбенное существо, отдалённо похожее на человека. С одной стороны от старухи стоял невысокий столик с остатками еды, а с другой – ряд деревянных ящиков.

И тут мозг Нао накрыла волна мыслей.

«Ну вот ты и пришёл. Теперь я могу умереть».

«Почему умереть?» – Нао с трудом восстанавливал навык мысленного общения.

«Потому что я вижу песчинки родной наолинской земли на твоём перешитом на местный манер комбинезоне».

Пауза.

«Ладно. Не уподобляйся местным, что горазды придумывать всякие небылицы. Мне позволено умереть, потому что я уже слишком стара, и потому что теперь есть кому передать знания о Терре, накопленные нами за пять сотен лет».

Старуха подняла слабую руку и указала на стоящие слева от неё коробки. Нао открыл одну из них и, не веря собственным глазам, достал большой невзрачный контейнер, в котором он сразу распознал мнемобанк допотопной конструкции. Он застыл в полном недоумении.

«Что ты хочешь ещё узнать?»

И пока Нао думал, как сформулировать миллион вопросов, крутившихся в его голове, раздался вопль:

«А кто же тогда я?!»

Крик этот не нарушил тишину жилища, но был оглушающим для тех, кто наделён пониманием. В крике был поток мыслей, с которым в беседу вступила Ника.

Тогда впервые акустическую тишину комнаты нарушил хриплый голос Сивиллы.

– Подойди сюда, девочка.

Ника приблизилась. Слабеющая рука старухи ухватила за подол платья и с неожиданной силой дёрнула его вниз. Материя затрещала и спала с плеч девушки. Она осталась стоять обнажённой между мужем и старухой, рефлекторно прикрывая наготу. При инфракрасном освещении надпись проступила целиком:

– Повернись.

Ника встала к старухе спиной. Её глаза встретились с глазами Нао, и трудно было сказать, чего в них отражалось больше: изумления, растерянности или страха.

– Да, – проскрипел старушечий голос, – это ты. Всё получилось, ты привела его. Я нанесла эту надпись почти двадцать лет назад. Теперь она больше не нужна.

Старческая рука поднялась, вытащила из-под стола какой-то предмет, сжала его на полминуты и бросила обратно. Потом морщинистая ладонь прикоснулась к спине Ники ниже лопаток и, прижимаясь с неожиданной силой, заскользила в сторону ягодиц.

Рука снова рухнула на колени старухи. Надпись исчезла.

– Послушай, Нао. Всё, что ты здесь найдёшь – твоё. Бесценные сведения от семи сивилл. Не верь, если скажут, что были другие. Настоящих нас было только семь. Я – последняя. Отвези это домой.

Старуха замолчала, собираясь с силами. Теперь она обратилась к Нике.

– Ты выросла красивой, девочка. Роди ему детей. Хотя бы одного. Первого потомка нашего рода на Терре. Я не смогла.

– Аполлон? – осмелился спросить Нао.

– Так его называли люди… он был красив, как бог. А я была как твоя Ли… Пятьсот лет назад… Но я осталась жить, чтобы выполнить долг. Теперь от тебя зависит, не было ли это напрасным.

Она закрыла глаза.

Нао хотел задать огромное количество вопросов: про семь сивилл, про Аполлона, про Нику, про надпись и про древние мнемобанки, про Ли. Откуда она узнала про Ли?! Он открыл уже было рот, но Сивилла остановила его жестом руки, которая указывала в сторону ящиков с мнемобанками, и тихо прошептала:

– Все ответы найдёшь там… если сумеешь…
Nunc dimittis…

Больше она не двигалась. Когда Нао и Ника приблизились к креслу, Сивилла уже не дышала.

Они возвращались в Салерно. На купленной в Куме повозке тряслись по неровной дороге ящики с тысячами мнемобанков. Последние сутки прошли как в тумане: погребение Сивиллы, подготовка бесценного груза к транспортировке, бессонная ночь в каменной галерее.

Нао выбрал мнемобанк наугад, чтобы прослушать записанные мысли, но его ожидало разочарование. В гаджете стояла одноразовая батарея, рассчитанная в точности на запись его полной ёмкости – около недели мыслей. Батареи давно разрядились, и нужно было придумать, как его теперь включить.

Кто такие семь сивилл? Разгадка таилась в этих мёртвых железках. Но даже не этот вопрос, а фраза «ты привела его» мучила Нао больше всего. Выходит, он не случайно встретил Нику в Мельфи? Эта встреча была частью замысла, цель которого – доставка знаний на Наолину?

Сивилла сказала, что надпись нанесена двадцать лет назад. Нике тогда было два года, а он сам только готовился к межзвёздной миссии, ещё не знал куда и когда полетит, и даже не был знаком с Ли. Откуда старуха всё знала? Может, не зря говорят, что она умела видеть будущее?

Нао с досадой посмотрел на ящики, заполненные мнемобанками.

Как заставить их работать?! Нужно сплавать на космолёт. Там есть инструменты и материалы. Попробовать сделать переходник от современных аккумуляторов к древнему разъёму. Может, что-то и получится. Сегодня и поплыву.

Но сегодня не получилось. Стоило ему появиться в Салерно, как Нао был вызван к Гвемару. Во-первых, Гайта скучала и требовала продолжения занятий. Во-вторых, князь интересовался, как дела с медицинской школой. Нао ответил, что ждёт лучших докторов из Неаполиса в течение месяца и что Ника будет заниматься сбором, проверкой и систематизацией рецептов для «Антидотария». И что он пока не знает, где найти врача-араба.

– Вот ты и поедешь за арабом на восток или в Африку, – распорядился князь, – пока никуда не отлучайся из Салерно. Ты же говоришь по-арабски?

– Нет, только по-гречески.

– Тем более. Учи арабский, я пришлю толмача.

– Хорошо. Выдай мне бумагу, что в медицинских вопросах мы с Никой действуем по твоему приказу.

– Заберёшь завтра у Атенульфа.

Глава 6

– Ты слышишь мои мысли?

– Это как?

– Помнишь, в Куме? Ты тогда спросила…

– Старуха что-то бормотала, а потом я вскрикнула.

– Нет, была полная тишина. Я общался с Сивиллой мысленно, а потом вмешалась ты.

– Я закричала молча? Но так не бывает!

– Бывает! На слова мы перешли позже. Давай попробуем. Закрой глаза и ничего не говори.

Нао одними мыслями стал рассказывать, как прошёл его день.

– Теперь говори, что ты поняла.

– Кажется, ты был у князя, попросил какую-то важную бумагу. Ещё про школу, про врачей, про греков и арабов… Я плохо понимала. Как шорох какой-то.

– Ты можешь! Нужна практика. Каждый вечер будем тренироваться! Теперь и ты попробуй рассказать мне что-нибудь. Только пойми, нужно не слова повторять в голове, а сразу мысли, образы. Если переводить мысли в слова, то искажается смысл.

– Я так не умею…

Работа началась. Ника, вооруженная бумагой Гвемара, обходила местных врачей и знахарей, записывала рецепты, спрашивала о точных мерах ингредиентов. Сопоставляла сведения из разных источников. Но без настоящих врачей школу открыть не получится. Вестей от Карло не было. Нао учил арабский и думал, где искать врача: в Багдаде, в Палермо или в Каире.

Груда древних мнемобанков, упрятанная в подвале, не давала ему покоя. Их следовало перевезти на космолёт, подальше от чужих глаз. И их нужно было как-то включить.

Однажды, вопреки запрету Гвемара покидать Салерно, Нао с помощью телеги и субмарины ночью отвёз мнемобанки на космолёт.

Целый день ушёл на борьбу с мёртвыми гаджетами. Оказалось, что они рассчитаны на более высокую мощность, чем современные. На космолёте нашлись инструменты и материалы, и Нао сумел соорудить трансформатор. Теперь нужно было подготовить переходник, аккуратно отсоединить древнюю батарею, за сотни лет намертво вросшую в корпус, и через трансформатор подключить мнемобанк к современному аккумулятору.

Но время поджимало. Нао собрал в холщовый мешок все заготовки, бросил туда несколько старых мнемобанков, добавил один современный для экспериментов. Захватил скальпель, которым он рассчитывал выковырять древнюю батарею. Потом Нао вывел субмарину из шлюзовой камеры и направил её мимо Прохиты в сторону Салерно. Когда он вылез из люка, уже темнело, а с неба падали первые капли весеннего дождя.

И тут случилась неприятность. Нао прыгнул с корпуса субмарины на прибрежную скалу, но его нога скользнула по влажной поверхности утёса, и он начал падать навзничь. В долю секунды Нао сообразил, что если погибнет содержимое мешка, а сам он останется цел, то будет очень плохо, а если наоборот – то уже всё равно. Поэтому он изо всех сил швырнул мешок на берег, невольно придав своему падению дополнительное ускорение. Рухнув вниз, Нао ударился головой об острую кромку скалы, с обильными брызгами плюхнулся в воду и потерял сознание.

Беспамятство длилось не менее четверти часа. Когда вернулись проблески сознания, Нао почувствовал, что плавает в воде и не может пошевельнуться. Жутко болела голова, правая нога и левая рука, но это было ещё не всё. Куртка зацепилась за транспортировочный крюк субмарины и крепко спеленала его, как младенца. Но именно эта случайность спасла ему жизнь, удержав на поверхности моря.

Почти целый час ушёл, пока Нао, превозмогая боль и рискуя захлебнуться, смог освободиться от пут и выбраться из воды. Наконец, он сидел возле драгоценного мешка и оценивал ущерб. Колено было вывихнуто, на правую ногу невозможно наступить. На левой руке сильно кровоточила рана, которую вдобавок разъела солёная вода. Голова пострадала меньше: удар о скалу пришёлся по касательной. Кость черепа была цела, но на левой стороне головы вздулась огромная кровавая шишка. Дождь усиливался. Положение было невесёлым, но жизни в ближайшие часы ничего не угрожало. А главное – мешок был цел!

Зубами оторвав лоскут от рубахи, Нао одной правой рукой перевязал рану. Тряпка тут же пропиталась кровью. Потом он отправил субмарину на дно и огляделся. Неподалёку стояло деревце, и Нао пополз к нему, переворачиваясь то на спину, то обратно на живот, волоча вывихнутую ногу. На это ушло более получаса. Достав из мешка так неожиданно пригодившийся скальпель, Нао отковырял от дерева рогатину и сделал подобие костыля.

Теперь можно было встать и поковылять по направлению к жилью. Но силы таяли, а дождь становился всё сильнее. В стороне от тропинки он увидел что-то, напоминавшее арку или навес. Поколебавшись, Нао повернул в ту сторону. Сооружение оказалось входом в заброшенный акведук – трубу диаметром не меньше альта. Нао заполз в неё, закрыл глаза и сам не заметил, как впал в забытьё.

Он не видел, что из глубины акведука за ним кто-то внимательно наблюдает.

Очнулся Нао от боли в повреждённой ноге. Кто-то щупал её, но даже от несильного прикосновения его всего передёрнуло – он открыл глаза и увидел смуглое лицо, наполовину закрытое тряпкой. Точь-в-точь такое, как у сарацин, напавших на Ли тогда, пятнадцать лет назад. В руках у сарацина блестел нож.

Ну вот и всё… Неспроста я их так сразу возненавидел.

Нао закрыл глаза, пытаясь в последний раз вспомнить родную планету. Но ничего страшного не случилось. Сарацин заговорил миролюбиво, некоторые арабские слова Нао уже понимал. Он снова открыл глаза.

Араб указывал на кровоточащую рану на руке. С трудом подбирая слова, Нао пытался растолковать, что рука – аллах с ней, а вот с коленом – беда, тут Аллах вряд ли поможет. Ножом араб разрезал штанину и осмотрел ногу. Колено деформировалось и вздулось, на щиколотке тоже росла опухоль. Сарацин поцокал языком.

– Закрой глаза, – тихо сказал он, и Нао почему-то подчинился. Араб крепко взял за голень и сильно дёрнул. От резкой боли Нао снова лишился сознания.

Пришёл в себя он от осторожных прикосновений к больной стопе и к раненой руке. Приоткрыв глаза, Нао увидел, что в акведуке их уже стало трое. Колено было плотно забинтовано, араб принёс смоченную дождевой водой тряпку с улицы, начал бинтовать стопу, нанося какую-то мазь.

– Встань, – сказал араб. Нао удивлённо посмотрел на него, сомневаясь, что правильно понял чужую речь. Но тот протянул ему руку и помог подняться. Колено ныло, но нога держала. Подвернутая стопа болела даже сильнее.

– Теперь снова ложись, – эти слова прозвучали по-гречески. Второй мужчина осмотрел рану на руке, покрутил головой и забормотал на греческом, который Нао знал гораздо лучше:

– Так, перетянуть, чтобы кровь не уходила, а чтобы быстрее заживало, сделаем вот так…

Он достал склянку с зеленоватой жидкостью, намочил в ней ветошь и прижал к руке. Рана защипала, но, по сравнению с предыдущими испытаниями, это было сущей ерундой. Грек стал плотно бинтовать руку. Араб с любопытством наблюдал за его манипуляциями.

– Что это? – спросил он.

– Отвар листьев лопуха в молоке.

– А я просто кладу разрезанный лист алоэ или свежесрезанную кору ясеня.

Увидев, что Нао очнулся и переводит взгляд с одного на другого, грек представился:

– Понтус, – и почтительно наклонил голову.

– Абдела, – сказал араб и сложил руки на груди.

– Я – Никколо из Салерно, – прохрипел Нао, подчеркнув своё место обитания.

– Больному нужно подкрепиться, – сказал грек, доставая сыр и бутыль вина. Араб вытащил большую лепёшку и разломил её пополам и ещё раз пополам. Дождь превратился в настоящий ливень, раздался удар грома. Но под аркой акведука было сухо и довольно тепло.

– А кому четвёртый кусок? – спросил грек, жуя лепёшку с сыром.

– Удивительно как мы оказались тут втроём в такую погоду, – пробормотал Нао, бросая в рот несколько крошек.

И тут все разом повернулись ко входу в акведук, потому что там в сумраке среди дождевых струй появилась чья-то фигура. Ещё один человек, тоже в поисках укрытия от грозы, вошёл и замер, явно не ожидая встретить столь тёплую компанию. Но он быстро сориентировался:

– Я Хелинус, врач из Афраголы. Направляюсь в Салерно с рекомендациями, – поклонился он компании.

Хелинус смешно выговаривал «Салегно», «Афгагола». Грассирующее произношение, аккуратно подстриженная борода и пейсы не оставляли сомнений в его происхождении. Он достал из котомки небольшой факел и зажег его у входа в акведук. Под сводом стало светлее, и Хелинус сразу увидел больного. Он деловито осмотрел ушиб на голове.

– Кость цела, но рана требует обработки. Голова не кружится?

Нао отрицательно покрутил головой и тут же понял, что голова всё-таки кружится. Ему стало нехорошо, он откинулся навзничь и закрыл глаза. Тем временем врач-еврей хмыкнул и приступил к работе: ножом обрезал волосы вокруг раны, обмыл её дождевой водой и смазал какой-то жидкостью с резким запахом. Обмотал голову повязкой. Потом разжёг небольшой костёр из сухих веток, которые нашлись в акведуке, добавил в дождевую воду какое-то снадобье и разогрел на огне. Протянул Нао.

– На, выпей.

После нескольких обжигающих глотков тело наполнила теплота и сонливость. Нао снова впал в забытьё.

Когда он проснулся, на улице уже рассвело. Под сводом акведука догорал костёр, вокруг которого сидели три врача: араб, грек и еврей. На смеси разных языков они ожесточённо спорили на медицинские темы. Нао поднялся. Боль заметно утихла. Он подошёл к костру.

– Синьоры! Первый семинар учёного совета медицинской школы Салерно объявляю закрытым. Идёмте в город, я представлю вас князю.

Глава 7

Работы прибавилось: занятия с Гайтой, обустройство медицинской школы, поиск новых рецептов. По вечерам Нао возился с древними мнемобанками, но ничего не получалось. Он даже сплавал к космолёту, чтобы приборами проверить трансформатор и переходник. Не помогло. Мнемобанки оставались мёртвыми, а история семи сивилл – неразгаданной.

Слова умирающей старухи – «роди ему первого потомка нашего рода на Терре» – сидели занозой в памяти Нао, но он никогда не обсуждал их с Никой. А она хотела ребёнка: Нао слышал это в отголосках её мыслей, однако он твёрдо решил сначала разгадать тайну происхождения жены.

Шли месяцы, годы. Нао продолжал вести им счёт «по эре Ли». Как-то, в 51-м году по этому летоисчислению, князь вызвал Нао в свой замок.

– Твоя жена родом из Мельфи?

– Не знаю откуда родом, но встретил я её там, ещё до прихода норманнов.

– Она может сопровождать тебя.

– Мы едем в Мельфи? Зачем?

– Я выдаю сестру замуж за знатного норманна. Гайтельгриме уже двадцать один, пора послужить своему народу. За норманнами сила, и родственная связь с ними – это то, что мне сейчас нужно.

– А кто жених?

– Дрого Отвиль, граф Апулии.

– Дрого?!

– Ах да, ты же знаком с ним.

– Ещё как знаком! Мы вместе воевали на Тринакрии…

Дрого встретил их сдержанно. В свои 35 он уже четыре года как был графом Апулии и Калабрии. Положение обязывало. Онфруа, его младший брат, был намного приветливее. Нао не видел братьев уже девять лет: с тех пор, как увёз Нику в Салерно.

– Вы, ребята, совсем не меняетесь, – вздохнул Онфруа, – сколько твоей жене?

– Двадцать девять.

– А на вид как будто двадцати ещё нет. И детей не завели. Почему? Не получается?

– Не время ещё… – буркнул Нао.

– Не время? Вы что, двести лет жить собираетесь?

Нао нахмурился, а Ника погрустнела.

Потом они долго вспоминали поход на Тринакрию, помянули Вильгельма, старшего из братьев, со смехом вспомнили, как Нао назвал его Железной Рукой, прозвищем, которое осталось за ним навечно.

Вечером Онфруа позвал Нао в свою комнату.

– Никколо, мне кажется, мы встречаемся в последний раз, – сказал он.

– Почему?

– Не знаю, у меня такое предчувствие. Прими от меня один подарок.

Онфруа достал из сундука большой нательный крест, на котором была нанесена какая-то надпись.

– Это фамильный крест рода Отвилей. Танкред, наш отец, вручал такой крест каждому сыну, покидавшему родное поместье. Прощаясь, он говорил: «Береги эту реликвию. Крест будет помогать тебе во всех благих делах и предотвращать неправедное. Неси с достоинством свой крест, но ты не должен уйти с ним в могилу. На закате жизни найди человека, которому ты полностью доверяешь, но не из нашего рода, и передай крест ему. Так сила и слава рода Отвилей распространится по всему миру». Никколо, я выбрал тебя!

Нао был растроган. Он принял дар и спрятал его возле своего сердца. Долгий обратный путь в Салерно прошёл в молчании.

Однажды, в редкий выходной, Нао с Никой выбрались в Неаполис. На Воммеро, возле домика Джанни и Нанинны, уже топали трое ребятишек. За ними присматривал их дядя Карло, окончательно переселившийся к брату. Совсем уже седовласый.

После тёплых приветствий Карло приблизился к Нао и тихо спросил:

– У тебя, верно, есть эликсир молодости или просто знакомый маг?

Чтобы переменить тему, Нао предложил:

– А давай-ка, как в старину, посидим, выпьем вина, поболтаем?

Карло был не против. Нао вскочил на коня и вскоре вернулся с большим кувшином. Не успели они налить по первой кружке, как Нао огорошил Карло вопросом:

– Ты можешь растолковать мне, зачем нужны церкви и священники?

Карло поперхнулся куском лепёшки.

– Странный вопрос… Как же без церкви? Где люди будут молиться?

– Зачем? Не лучше ли потратить это время на полезные дела?

– На какие, например?

– Ну, рыбу ловить, оливки выращивать, скотину пасти, детей растить… Мало ли работы у людей?

– Они и так всё это делают, но это – телесное, а молитвы Господу благоволят душе. Понимаешь, люди по натуре своей грешны. Они не могут удержаться от дурных поступков: украсть, ограбить, даже убить ради наживы или из-за ревности. Чужая женщина нередко кажется привлекательней своей жены, ведь новизна притягивает, особенно если семейная жизнь уже превратилась в рутину. И люди нарушают одну заповедь за другой. А потом каются и молят Бога о прощении.

– Почему Бога, а не того, кого обидел?

– Как ты себе это представляешь? – усмехнулся Карло. – Возлюбить чужую жену, а на следующий день попросить у её мужа прощения? Нет, Бог для этого гораздо лучше подходит. Он молча и легко всё прощает.

– А как виноватый узнает, что прощён?

– Ему это скажет священник на исповеди.

Нао задумчиво налил по новой кружке вина себе и Карло. Потом он сказал:

– Я слышал, что чем больше заплатишь священнику, тем быстрее получишь прощение.

Карло тяжело вздохнул.

– Ты подошёл к самой сути: церковники тоже небезгрешны. Священники продажны и погрязли в разврате. Многие, но не все. Истинно верующие монахи понимают, что церковь свернула на ложный путь.

– И что же пошло не так?

– Первая беда, ответил Карло, – симония, торговля церковными должностями. Продают посты епископов и кардиналов. Даже папой можно стать небескорыстно.

– Это плохо?

– Это очень плохо. Церковный мир распадается, потому что священник служит не Богу, а человеку, который заплатил за его место. Одни почитают императора, германца. Другие – римскую власть. Император назначает одного папу, римляне – другого. Бывает двое, а то и трое пап одновременно! И каждый из них исполняет не волю Господа, а лишь прихоти горстки лояльных кардиналов. В церкви просто чехарда. Представь, недавно за три года сменились семь пап! Дамасий, посланный императором, правил всего три недели.

– Его свергли?

– Он умер.

– Интересно, от чего?

Карло пожал плечами.

– Одни говорят, что в Риме германец не выдержал жары, другие – что Дамасия отравили римляне.

Нао не отвечал. Он раньше был убеждён, что папу любят и почитают, а оказалось, что его жизнь – постоянная борьба с врагами.

– Ну ладно, – промолвил он наконец, – ты сказал, что симония – первая беда. Значит, есть и другая?

– Есть. Нарушение целибата.

– Это ещё что такое?

– Запрет священникам жениться или иметь наложниц.

– Странно, – сказал Нао после размышления. – Это же противоречит человеческому естеству.

– Да, но именно в этом глубокий смысл, – пояснил Карло. – Подчиняясь целибату, священники отделяют себя от светской жизни, показывают, что они не такие как все, и присваивают право говорить и действовать именем Бога.

Нао потёр ладонями виски.

– Выходит, взрослому человеку, который уже был женат, никак нельзя стать монахом?

– Ну почему? Можно, если нет семьи. Но высокой должности ему уже не получить.

– А если вдруг у какого-нибудь кардинала отыщется тайный ребёнок?

– Тогда его изгонят с позором!

– Значит если церковь будет строго соблюдать целибат и отвергнет симонию, то каждый признает её право действовать именем Бога?

– Да, но как? Кардиналы присосались к светской власти, их всё устраивает. Недовольство исходит от простых монахов, но что они могут поделать? Только молиться и уповать на Господа. Нужен поистине великий человек, который изменит церковь.

– Такой человек есть?

– Пока не знаю, – ответил Карло, – но есть много сочувствующих. Ты слышал про Петра Дамиани из Равенны?

– Нет, – ответил Нао, – а где это – Равенна?

– У Восточного моря, на севере. Неважно. Пётр в детстве был свинопасом, но выучился грамматике и даже сам стал учителем. А потом выбрал путь отшельничества и поселился в ските.

– Он стал отшельником? Но зачем?

– Видишь, как получается. Церковь зависит от светской власти, но никто не может запретить набожному монаху жить в одиночестве, ежечасно повторять молитвы, питаться самой простой пищей, носить рубище и заниматься самобичеванием.

– Чем заниматься?

– Хлестать себя плёткой.

– Он думает, что этим угодит Богу?

– Монах не знает, как сделать людей честнее, и начинает с себя. Он карает себя за грехи, которых не совершал, почему-то думая, что так улучшит мир.

– Странное мнение. Этим и прославился Дамиани?

– Пётр Дамиани не глуп. Он поступил в монастырь и за несколько лет из послушника стал настоятелем. Основал несколько монастырей поменьше, куда стекались отшельники со всех италийских земель. Ввёл строгий устав, следил за дисциплиной среди монахов. Посылал учеников проповедовать отшельническую жизнь.

– Но чего он хотел достичь?

– Видя, что сам не в состоянии искоренить пороки церкви, надеялся на помощь Господа. Он жил по правилам своего учителя, святого Ромуальда.

– Наверное, очень мудрые правила?

– Ну, например, – Карло задумался, вспоминая, – «Если, несмотря на свою добрую волю, ты не можешь до конца понять, что тебе нужно, используй любую возможность, чтобы петь псалмы в своём сердце и понимать их своим разумом».

– Чтобы что-то понять разумом, нужно петь?

– Петь не что попало, а псалмы – священные молитвенные песни царя Давида.

– Но, когда я пою, я не могу размышлять!

– И не нужно. Истина сама придёт в твою голову.

– Что-то я не понимаю…

– Тогда для тебя есть другое правило Ромуальда: «Если твой разум рассеивается, не сдавайся. Поспешно вернись и снова проникни разумом в слова».

– Это яснее. Лучше, конечно, сразу проникать разумом в мысли.

Карло поднял глаза на Нао, пытаясь понять, что тот имеет в виду. Потом сказал:

– Вот ещё одно правило: «Наблюдай за своими мыслями, как хороший рыбак наблюдает за рыбой. Путь, которым ты должен следовать, есть в псалмах, никогда не оставляй его».

– Разумно, – ответил Нао, – только слово «псалом» я бы заменил на другое.

– Не надо ничего заменять, пока не проникнешь разумом в слова, – твёрдо сказал Карло.

– Я попробую проникнуть, – смутился Нао. – Но всё-таки объясни. Дамиани, следуя замечательным правилам Ромуальда, чего он достиг?

– Я же уже сказал. Он обучал отшельников и надеялся, что ежедневное чтение псалмов и самобичевание приведёт их к светлым мыслям.

– Получилось?

– Боюсь, что пока не очень. И он сам начинает это понимать. Вот погоди…

Карло скрылся в кладовке и вернулся с запылившимся свитком, долго разворачивал его, пока не нашёл нужное место:

У нас живет в келье безумный идиот; он с трудом лепечет, но знает 50 псалмов и повторяет их каждый день по семи раз. Вот уже 15 лет как он не выходил из своей кельи; волосы на голове у него отросли до щиколоток, и борода страшно всклокочена. Три дня в неделю он не ест ничего; в остальные три дня съедает немного хлеба и пьет воду. По воскресеньям он готовит себе какое-то печенье; но для нас было бы великим наказанием даже понюхать это печенье. Его келья вся пропитана смрадом; вода, которую он пьет, совершенно загнившая; своего платья он никогда не меняет. Товарищами, не покидающими его ни днем, ни ночью, ему служат две змеи, которые, когда он поет свои псалмы, обвивают, ласкаясь, его голову. Образ несчастного идиота вызывает в нас мучительное чувство сострадания, как при виде душевнобольного.

Воцарилось длительное молчание.

Теперь первым заговорил Карло.

– Лучше уж ты расскажи про Сивиллу. Старуха действительно тебя искала?

– Да.

– И зачем?

– Не знаю, – уклончиво ответил Нао, – она стёрла буквы со спины Ники и сразу же умерла.

Карло сидел задумавшись, глядя куда-то мимо собеседника.

– Странный ты человек, Никколо, – заговорил он, наконец, – кто пообщается с тобой, тот умирает не своей смертью.

– Я не убивал Сивиллу! Она умерла сама!

– Я не про неё. Во-первых, Маниак…

– Что с ним?

– Неужели не слышал? Его тогда выпустили из тюрьмы и направили наместником-катапаном в Апулию, восстанавливать власть ромеев. Страшное лето он устроил: сжигал непокорные города и сёла. Казнил мужчин и женщин, стариков и детей, монахов и монахинь… Вешал и сжигал живьём…

– А потом?

– А потом в Восточной империи на трон взошёл Константин Мономах, у которого была любовница, брат которой когда-то соблазнил жену Маниака.

– Как всё запутано у этих ромеев.

– Брат любовницы императора – большой человек! Он решил заменить Маниака, и в Апулию послали нового катапана. Но Маниак не собирался возвращаться в столицу империи, где его снова ждала бы тюрьма. Он решил, что и сам вполне достоин императорского трона.

– Большому кораблю – большое плавание, – усмехнулся Нао.

– Маниак совсем неласково встретил нового катапана. Он заставил его есть дерьмо, а потом убил.

– Однако.

– Но войско души не чаяло в своём полководце. Оно провозгласило Маниака императором, переплыло море и двинулось на Фессалоники. Маниак разбил армию Мономаха, но это битва стала для него последней. Уже торжествуя победу, полководец получил смертельное ранение.

Карло замолчал и отхлебнул вина. Молчал и Нао, вспоминая встречи с Маниаком в Салерно и возле Сиракуз. Ника тихонько сидела рядом, стараясь не пропустить ни слова.

– Это было «во-первых», – наконец сказал Нао, – а что будет «во-вторых»?

– Дрого Отвиль…

– Дрого?!

– Его убили в прошлом году.

Ника ахнула и прижала руки к лицу.

– Как? Я не знал, – воскликнул Нао, – мы же были на его свадьбе!

– Под предводительством Дрого норманны становились всё сильнее, и не всем это нравилось. Сам папа Лев IX приехал из Рима в Беневенто и пригласил на совет Дрого и Гвемара. Убеждал их прекратить набеги на окрестности.

– Я помню, как Гвемар уезжал из Салерно с очень важным видом, но он не сказал, куда и зачем.

– Норманны прекратили разбой, но ненадолго. Потом всё пошло по-прежнему, и в праздник святого Лаврентия сразу несколько норманнских вождей были убиты в разных городах Апулии. Дрого пал от руки убийцы, который поджидал его за дверью храма.

– Большой заговор?

– Похоже на то. Заказчик так и остался неизвестным. То ли папа, то ли ромеи, а может и ещё кто-то. Но заговорщики просчитались. Норманны не стали слабее, только ещё больше ожесточились.

– И кто же теперь вождь норманнов в Апулии?

– По праву старшинства должен быть Онфруа, но он не торопится становиться графом.

– Плохо, если нет предводителя: когда не с кем договариваться, остаётся только воевать.

И снова они возвращались в Салерно в невесёлом молчании.

Ника думала о своей жизни с Нао, которая шла совсем не так, как у других людей. И в знатных, и в бедных семьях дети рождались почти каждый год, правда, половина из них умирала в младенчестве. Это никого особо не расстраивало, ведь так было у всех: умер один – родится другой.

Нао тоже думал о смерти. «Кто пообщается с тобой – умирает» – фраза Карло не давала ему покоя.

Совпадение? А может, он прав? Тогда кто же следующий?

В тот самый момент, когда Ника приблизила коня к лошади Нао, чтобы решительно поговорить о будущем ребёнке, Нао узнал, кто следующий. Они как раз проезжали мимо домика Оресто. Старик выскочил на дорогу, размахивая руками.

– Стойте! Туда нельзя! Салерно захвачен!! Гвемар убит!!!

Нао сдержал коня, чтобы узнать подробности, но старик больше ничего не знал.

Мимо них в сторону Салерно проскакал отряд норманнов. Не раздумывая, Нао устремился им вслед, крикнув Нике, чтобы она пока оставалась у старика.

– Ардуйн! Давно не виделись! – на полном скаку командир отряда оглянулся на Нао. Лицо было знакомым, но сильно постаревшим. Нао вспомнил рыцаря – это был Гвидо, который ещё безусым юношей участвовал в походе на Тринакрию.

– Что случилось?

– Мы шли из Мельфи в Беневенто, когда прискакал посыльный от герцога Ги из Суррентума.

– Брат Гвемара?

– Да. Рассказал, что графа убили в гавани Салерно четыре брата его жены, сыновья графа Теано. И с сообщниками захватили замок. Они дорого заплатят за жизнь Гвемара!

– Герцог Ги нам тоже заплатит звонкой монетой, – усмехнулся пожилой норманн, скакавший рядом. – Он так перепугался за свою жизнь, что недолго торговался.

Среди норманнов Нао чувствовал, будто вернулся в прошлое. Те же лица и гербы на щитах, тот же язык и выговор, те же манеры и шутки. У стен Салерно разбили походный лагерь, куда прибывали новые отряды, позабыв недавние распри между норманнами из Мельфи и из Аверсы.

Гвидо рассказывал о последних событиях. Онфруа всё-таки был избран предводителем норманнов. Он взял в жены Гайтельгриму, вдову старшего брата, получив разом и графство, и графиню.

Прояснились и детали трагедии в Салерно. Мятежники прикончили Гвемара, взяли в заложники его родственников, включая 22-летнего наследника Гизульфа. О судьбе Сишельгайты никто ничего не знал.

Однако с приходом норманнов мятежники почуяли, что запахло жареным. Они оставили замок у моря и вместе с заложниками поднялись в Кастель Арекки, ту самую горную цитадель, возле которой Нао когда-то принял судьбоносное для себя решение о походе на Тринакрию.

Когда Нао вошёл в Салерно, Гайта, бледная от пережитого страха, бросилась к нему.

– Учитель, отца убили. Но видишь, я не плачу, – она изо всех сил сдерживалась, чтобы не разреветься.

– Слёзы помогают пережить горе, и плакать иногда не стыдно…

За последние годы принцесса выросла, стала сильной и выглядела старше своих двенадцати лет. Нао хотел успокоить её, но Гайта старалась показать, что может справиться сама. Однако скрыть, что внимание Нао ей приятно, не получалось.

Норманны не мешкая взялись за дело. Они сразу схватили семьи убийц – чтобы проще было вести переговоры. Потом вместе с герцогом Ги поднялись к горной цитадели. Герцог Суррентума был весьма польщен, когда узнал, что в его свите находится легендарный Ардуйн.

Мятежники уже понимали, что Салерно им не видать, и думали только о спасении собственных шкур. Они с радостью приняли обещание Ги сохранить жизнь им и их семьям в обмен на освобождение Гизульфа и других заложников.

Когда Гизульф вышел из Кастель Арекки, щурясь от яркого солнца, пожилой герцог Ги опустился на одно колено перед племянником и почтительно принёс вассальскую присягу.

– Лучше бы Ги сам правил нами, чем этот недоумок, – услышал Нао шёпот среди лангобардов.

– Ш-ш-ш, молчи. Ты, конечно, прав, но герцог поступил так, как повелевает его совесть.

Нао вспомнил, как когда-то Гизульф, рассказывая историю своего народа, хвастал, что станет правителем не хуже отца и деда. Что ж, пришло время выполнять обещания. Но ведь не каждый сын великого человека сам на что-то способен. Всё-таки странно на Терре выбирают правителей.

Вслед за Ги, Гизульфом и другими лангобардами Нао пошёл вниз по горной дороге. Не успели они скрыться за поворотом, как норманны ворвались в цитадель.

– Герцог же обещал… – лепетали убийцы.

– Вот пусть герцог и держит своё обещание. А мы вам, ублюдкам, ничего не обещали.

Так распростились с жизнью четыре сына графа Теано. Но на этом расправа не закончилась.

– На теле Гвемара тридцать шесть смертельных ран, – крикнул кто-то из норманнов.

– Пусть тридцать шесть изменников получат по одной смертельной ране! – ответил Гвидо. – Считайте! Раз!

И первая отрубленная голова покатилась вниз с обрыва…

Глава 8

Нао не забыл про обещания, данные Гвемару. Он должен был продолжать обучение Сишельгайты до её пятнадцатилетия и сделать медицинскую школу Салерно самой лучшей. Гвемар уже покинул этот бренный мир, но для Нао это ровным счетом ничего не меняло.

Нике исполнилось тридцать. Внешне она ничуть не изменилась за двенадцать лет с их знакомства. Ника часто грустила, и Нао понимал, отчего. Но он твёрдо решил, что не имеет права на рождение ребёнка, пока не будет раскрыта тайна происхождения жены.

Гизульф, новый правитель Салерно, не проявлял интереса к медицинской школе, но продолжал платить жалование лекарям. Теперь школа обеспечивала себя сама, и поддержка молодого князя была лишь приятным дополнением.

Нао всё чаще плавал к космолёту, чтобы поработать с мнемобанками сивилл. Он искал гаджеты, записанные в последние два десятилетия: именно на них могла быть разгадка мучившей его тайны.

Нао разбирал коробки, анализировал маркировки, сделанные на архаичном диалекте наолинского языка, раскладывал мнемобанки по векам, десятилетиям, географии.

Взяв в руки очередной гаджет, Нао не поверил своим глазам. Мнемобанк был вполне современной модели, и сначала Нао даже решил, что случайно положил в коробку своё запасное устройство. Но нет, гаджет был изготовлен за полтора цикла до начала их с Ли полёта. Как же он мог попасть к Сивилле, которая пять веков безвылазно пребывала на Терре?

С замиранием сердца Нао отдал команду включения. Устройство заработало без всяких переходников и трансформаторов! На нём были мысли мужчины по имени Кало, который рассказывал о своей экспедиции на далёкую Терру.

Возвращаясь в Салерно, Нао с трудом удерживал себя от жгучего желания включить устройство и узнать продолжение истории.

Дома, не говоря ни слова, он крепко обнял Нику. Она в ответ прижалась к мужу, пытаясь разобрать его мысли – это ей уже иногда удавалось. Но сегодня в голове Нао было полное смятение, среди которого любая мысль обрывалась, превращаясь в россыпь эмоций.

Ночь за ночью Нао просиживал с мнемобанком. Прослушивал мысль за мыслью, опасаясь пропустить что-нибудь важное. История открывалась странная и трагичная.

Оказалось, что Нао не всё знал о родной планете. Он был не первым, кого Наолина отправила на Терру, и Нао никак не мог понять, почему ему не сообщили об этом.

Примерно на один цикл раньше с межзвёздной миссией отправилась другая супружеская пара: мужчину звали Кало, а женщину – Ниу. Ближний прокол, через который шёл космолёт Нао, тогда ещё не сформировался, и Кало проник в систему звезды по имени Солнце по другому маршруту. Весь путь занял чуть больше половины цикла – десять лет Терры. Перед самым прибытием у Кало и Ниу родилась дочь.

Кало выбирал место посадки космолёта…

На этом его мысли обрывались. Дальше на гаджете шла запись, сделанная другим человеком. Постепенно Нао осознал, что это были мысли Сивиллы.

Когда приборы обнаружили приближение космолёта с Наолины, старуха пришла в сильное возбуждение. Приёмник дальней космической связи давно вышел из строя. Но датчик позывных околопланетного пространства всё ещё работал исправно.

«Мужчина, женщина, младенец», – было в сообщении.

Сивилла зафиксировала посадку космолёта, запеленговала направление и расстояние до точки приземления. За последние пять веков она не испытывала такого потрясения. Корабль сел у другого моря, где-то возле Бари, а там шла жестокая война норманнов с ромеями.

Сивилла наняла лошадь с телегой и отправилась к Бари. В Апулии на каждом шагу она натыкалась на трупы рассечённых мечом или повешенных людей любого пола и возраста. Старуху не трогали: её узнавали и сторонились, считая ведьмой. Путь до лагеря норманнов занял почти сутки. Сивилла нашла воина, который был одет богаче других, и спросила:

– Где мужчина и женщина с неба?

Норманн, презрительно оглядев маленькую сморщенную старуху, всё же удостоил её ответа:

– Мы отправляем мерзких ромеев на небо, а не встречаем их оттуда!

Но тут к нему подошёл воин, одетый попроще, и стал что-то подобострастно шептать. У богатого норманна брови полезли вверх, и он внимательно оглядел Сивиллу.

– Колдунья? Знает будущее? – недоверчиво переспросил он вполголоса. И продолжил, глядя на Сивиллу, – ну-ка, ведьма, скажи: сколько ромеев я отправлю к праотцам, прежде чем они убьют меня?

Подошёл ещё один норманн и протянул предводителю мешок. Тот высыпал содержимое на пол прямо перед Сивиллой: два серебристых обруча, пульт управления космолётом, биопистолет и мнемобанк. На каждом предмете был символ Наолины. Сивилла взяла биопистолет в руку, её не остановил окрик норманна.

– Я забираю эти вещи, и вы отвезёте меня туда, где встретили людей с неба, – прохрипела она.

– Ещё чего… – начал было слуга, но Сивилла направила на него биопистолет и нажала на курок. Слуга рухнул на землю. Второй слуга бросился на старуху, но его постигла та же участь. После этого Сивилла одной рукой перевела дуло на главного норманна, а другой – собрала наолинские предметы в мешок.

– Веди.

– Хорошо, хорошо. Не убивай меня, ведьма, я ещё не по всем долгам рассчитался с ромеями. А со старухами я не воюю.

Сивилла не слишком надеялась, что найдёт посланцев своего мира живыми. Печально стояла она на берегу реки над двумя телами в обрывках серебристых комбинезонов. Мужчина был изрублен мечами и проткнут копьём. Окровавленное, растерзанное тело женщины лежало неподалёку.

– Где младенец? – спросила Сивилла, но сопровождающий не знал ни о каком ребёнке, и его мысли подтвердили, что он не лжёт.

– Теперь уходи, – отослала она его и начала свои поиски.

Исследуя берег реки метр за метром, через несколько часов Сивилла нашла под деревом переносную люльку с лёгким металлопластиковым каркасом и мягкой синтетической основой. Таких материалов Терра не знала. Но ребёнка в люльке не было, и Сивилла направилась к ближайшему дому.

Уже у дверей она услышала детский плач и вошла внутрь. Молодая красивая женщина, в которой по форме лица и цвету волос угадывалось лангобардское происхождение, пыталась накормить младенца с деревянной ложки. Рядом стояли два мальчика, трёх и пяти лет, которые с любопытством разглядывали малышку.

– Как её имя? – без приветствия спросила старуха.

– Не знаю. Я нашла её утром под кустом. Она была в дьявольских одеждах. Я их выбросила.

– Куда?

– Там, в мусорную кучу.

Сивилла вышла из дома и заковыляла к мусору. Сверху, вся в навозе, валялась пелёнка из мягкого пластика. К ней был прикреплён брелок с символом Наолины и именами погибших родителей – Ниу и Кало. Оторвав брелок, старуха, шаркая, вернулась в дом.

Рядом с лангобардкой теперь стоял высокий мужчина в мешковатом плаще военного покроя. Судя по чёрным волосам и одежде, он был ромеем. Младенца не было видно.

– Надо уходить, – говорил мужчина, – не сегодня-завтра норманны возьмут Бари, разграбят город и начнут шарить по окрестностям. Здесь будет война. Надолго. Нужно спасать детей. Собирайся.

Он оглянулся и увидел старуху.

– Ты кто?

– Сивилла из Кумы. Слышал, наверное? – перешла она на греческий.

Какой же грек не слышал про бессмертную Сивиллу? Но видеть её мало кому приходилось. Ромей смотрел недоверчиво. Старуха прошла в угол комнаты, подняла спящего ребёнка и подошла к мужчине и женщине.

– Уходите завтра же. Заберите эту девочку. Воспитайте её как родную. Её имя … Ни-Ка, – Сивилла сложила первые слоги имён матери и отца. – Вот этого хватит, чтобы её вырастить, – она выудила из своего мешка кожаный кошель и протянула греку. Тот развязал шнурок и уставился на груду золотых монет.

– Возьми и это, – она протянула лонгобардке брелок, – единственное, что осталось девочке от родителей. Когда ей исполнится шестнадцать, привези её ко мне в Куму. Я дам денег на приданное. На случай, если не доживёте, оставлю адрес.

Сивилла достала из мешка неведомый серебристый предмет, и сделала несколько штрихов на спине малышки. Та заплакала во сне.

– Она вырастет, и надпись станет больше. – Сивилла подошла к ребёнку и положила ей на лоб сморщенную руку. Младенец успокоился, но старуха ещё долго держала ладонь на голове девочки. Потом она повернулась, сгорбилась больше обычного и, шаркающими шагами, не оглядываясь, пошла прочь.

Весь следующий день заняла поездка в Стабий, где, по слухам, жил лекарь, знавший огромное количество чудодейственных рецептов. От Салерно нужно было ехать по горным дорогам и, не доезжая Суррентума, свернуть направо к берегу залива. Нао сказал, что так далеко Нику одну не отпустит.

Слухи, как это нередко бывает, оказались преувеличенными, но кое-что полезное знахарь рассказал. Ника тщательно записывала, а Нао был рассеянным, терял нить беседы, переспрашивал невпопад.

– Что с тобой сегодня? – спросила Ника, но Нао только тряхнул головой, словно отгоняя какие-то навязчивые мысли.

Наконец, беседа закончилась и, оседлав коней, они тронулись в обратный путь. Проезжая Морской Замок, на местном языке – Кастелламаре, Нао резко остановился, как будто принял какое-то решение, и спрыгнул с лошади.

– Поплыли в море? – спросил он.

– На чём? Субмарина ведь осталась в Салерно.

– Я достану простую лодку.

Ника подняла удивлённый взгляд, но кивнула.

Нао молча грёб в отдалении от берега. По правому борту сзади остались Помпеи, Греческая Башня, Ресина. Впереди показалась крепостная стена Неаполиса. Нао перестал грести.

– Устал?

– Нет.

Наступила лунная ночь. Было довольно светло, по лёгкой зыби разбегались серебристые полосы. Залив у Неаполиса никогда не бывает пустым: днём на нём больше лодок с рыбаками, а ночью – с влюблёнными. В четверти мили дрейфовала барка, приплывшая с противоположной стороны залива. Гребец тоже бросил вёсла и стал во весь голос петь одну песню за другой, обращаясь то к морю, то к луне, то к Везувию, то к Неаполису, но неизменно – к своей любимой.

Нао перевёл взгляд на Нику и начал, тщательно подбирая фразы и поминутно запинаясь, пересказывать то, что он узнал из мнемобанка. Девушка слушала в крайнем напряжении, но не произносила ни слова, не делала ни жеста. Когда Нао закончил, она продолжала молчать.

Певец в лодке запел новую песню:

Над волною луна этой ночью
серебром нанесла кружева.
Голос нежный поёт «нинна-нонна»,
тёплый ветер доносит слова.

А уста, умирая от страсти,
лишь во сне прикоснутся едва.

Марджеллина, Марджеллина
в лодке скорее
меня усыпи,
волнами тихими
не разбуди…

– Мы с тобой одной крови, – сказал Нао.

– Я родилась в космолёте?

Нао кивнул.

– Я помню тот брелок. Когда я была маленькой, мама вешала мне его на шнурке на шею. Я любила с ним играть. Вот откуда я знаю символ твоего мира.

– Нашего мира.

– Нет, твоего. Отец погиб, и мама тоже умерла… или теперь я неправильно называю её мамой?

– Правильно, ведь она тебя вырастила.

– Меня взял на воспитание Докиан, и с тех пор брелок исчез…

– Впереди тысяча лет – у нас родится много прекрасных детей, которые вырастут и изменят жизнь этой планеты. Чтобы дети не умирали в младенчестве, мы откроем в медицинской школе акушерское отделение.

– На Терру уже прилетело четверо посланцев Наолины, не считая меня, родившейся во время полёта, – возразила Ника. – Трое из них погибли, не прожив тут и трёх дней. Ты хочешь насмешить бога, рассказывая свои планы?

– А Сивилла? Она прожила здесь пять веков!

– Мы пока даже не знаем, кто такая Сивилла…

– Я должен узнать! Но вот чего я не понимаю: Терра такая огромная, но оба космолёта опустились почти в одном месте. Почему? Мы же сами искали место, где посадить космолёт!

– Может быть, тебе только показалось, что ты это сделал сам?

– По правде говоря, это сделала Ли…

Глава 9

Принцессе Сишельгайте исполнилось семнадцать. Нао уже два года, как завершил занятия с ней, да и чему он мог теперь её научить? Предназначение принцессы – выгодный политический брак, а в этих вопросах Нао был плохой советчик.

Однажды, проходя мимо замка Гизульфа, Нао встретил своего старого знакомого Атенульфа.

– Постой, – окликнул тот, – ты слышал, что у норманнов новый предводитель?

– Почему? – уставился на него Нао. – Что случилось с Онфруа?

– Он тяжело заболел, и, находясь уже на смертном одре, сам выбрал себе преемника. Все стареют и умирают, один ты, Никколо, всё так же молод и полон сил. Как у вас, руссов, это получается?

Нао сделал вид, что не расслышал вопрос, на который не мог дать честного ответа.

– Вильгельм, Дрого, теперь – Онфруа… Скорбная весть… Он когда-то учил меня владеть мечом и скакать на коне. Так кто теперь в Мельфи главный?

– Роберт Отвиль, его сводный брат. Самый старший из сыновей Танкреда и его второй жены. Роберт прибыл сюда десять лет назад. Тогда он был тридцатилетним рыцарем, полным сил, надежд и хитрости.

– Думаю, ему по-братски помог Вильгельм Железная Рука, – предположил Нао, – а потом – Дрого.

– И думаешь неправильно, – возразил Атенульф, – Вильгельм тогда уже умер, а Дрого не дал сводному брату ни положения, ни земель, а просто послал как рядового рыцаря в горную крепость в жуткой местности, где тучи огромных комаров разносят заразу. А поживиться в тех местах попросту нечем.

– Почему один брат не захотел помочь другому?

– Потому что норманны ценят ум, отвагу и удачу выше родственных связей. Может быть, в этом их главная сила.

– И как же Роберту удалось подняться до предводителя в Мельфи? – спросил Нао.

– У Роберта оказалась крепкая рука и гибкий ум. Сначала он со своим отрядом перебрался в неприступный Арджентано, откуда стремительными и жестокими набегами начал потрошить окрестные ромейские сёла.

– По сути, превратился в разбойника. Но ведь этого мало, чтобы стать предводителем?

– Разбойник? – переспросил Атенульф. – Пожалуй, можно и так сказать. Но не только. Онфруа не всегда ладил с Робертом. Но когда смерть уже стоит на твоём пороге, ты забываешь личные обиды и думаешь, кому бы передать дело всей своей жизни. Онфруа понимал, что Роберт – лучший. Ты помнишь битву у Чивитате четыре года назад?

– Смутно. Кажется, была какая-то разборка норманнов с ромеями, они даже попросили помощи у Салерно, но Гизульф не захотел вмешиваться.

– Разборка с ромеями? Ха! Да ты ничего не знаешь! Из-за Северных гор шла целая армия рыцарей-швабов. Возглавлял их сам римский папа. Он ожидал ещё и армию из Восточной империи. Только бы избавиться от норманнов.

– А что они?

– Норманны очень набожны. Воевать против огромного войска им приходилось не раз, но обнажить мечи против главы церкви они не решались. Клялись папе в верности, просили его стать для них сюзереном. Но уйти с этих земель они не согласились бы ни за что.

– Погоди… Войско возглавил сам папа?

– Да. Его звали Лев.

– Но как это возможно? Ведь пастырю подобает вести борьбу только духовным оружием, а не железным мечом. И Христос заповедал противиться греховности людей проповедью своего учения.

Атенульф поднял на Нао удивлённый взгляд.

– Не иначе, тебе кто-то напел про наставления Петра Дамиани. Тот хоть и был другом папы, но беспощадно осудил его.

– Если честно, то я сам не понимаю, – смутился Нао. – Норманны грабят церкви одну за другой, разве не нужно защищаться от них с оружием?

– Тут всё не так просто, – ответил Атенульф, – священники во всём хотят отделить себя от светского мира. Копьё и меч – орудия рыцарей, а не пастырей. Знаешь, что сказал святой Иероним?

Нао пожал плечами. Он не знал, кто такой Иероним, и тем более, что и кому он говорил.

– «Голубь, видя, что другая птица уносит из его гнезда корм, остаётся тем не менее недвижим, не пускает в ход ни крыльев, ни клюва, ни когтей и не издает ни одного звука. Так и церковь Господня, истинный голубь, не требует возвращения того, что у нее похищено; подобно овце, подставляющей своё руно ножницам, церковь не должна отымать у разбойника того, что принадлежит ей, а смиренно уступать ему. Ибо чем больше утратит она земных благ, тем больше она приобретет благ небесных».

Нао пытался понять такую логику, как будто вывернутую наизнанку. Смиренно принимать невзгоды, рисковать жизнью ради эфемерных небесных благ? Потом он вдруг подумал, что и сам когда-то покинул Наолину ради «эфемерных небесных благ»: слабой надежды найти в космосе новый мир для своих соплеменников. Но всё равно что-то не складывалось: церковь готова прощать любые злодеяния и излечивать преступников лишь проповедями. Неужели они сами верили, что этого достаточно? Или они знали что-то такое, чего он сам ещё не понял?

Нао тряхнул головой, отгоняя мысли, в которых совсем запутался, и снова обратился к Атенульфу.

– Расскажи лучше о битве.

– Норманны забыли свои внутренние распри и собрали все силы. К Отвилям перед лицом общей опасности присоединился князь Ричард Дренго из Капуи.

– А папа?

– К понтифику из-за гор подошла армия швабов – высокорослых рыцарей с длинными светлыми волосами. К ним присоединились тысячи жителей с севера италийского полуострова. Армии сошлись возле Чивитате. Швабы, воины богатырского сложения, насмехались над низкорослыми врагами и кричали, чтобы те убирались из Апулии и Калабрии. В ответ норманны обещали показать, как разницу в росте можно устранить одним ударом меча.

– Остроумно сказано, но жестоко.

– Пойдём-ка со мной, я покажу тебе свиток, что привёз мне недавно монах-летописец с горы Кассино.

Они направились к дому Атенульфа, но на полпути тот остановился.

– Стар я стал, память подводит. Я же отдал свиток Сишельгайте. Сходи к принцессе сам, она не откажет прежнему учителю.

Атенульф был прав, Гайта не отказала Нао в аудиенции. Их занятия давно закончились, и теперь Нао редко видел принцессу. Когда он вошёл, Сишельгайта сидела с воинственным видом и распущенными волосами над исписанным свитком. Одна рука её сжимала обнажённый меч, а рядом лежало копьё, будто бы Гайта только что предавалась военным упражнениям. Она была возбуждена, взгляд её горел страстью, грудь вздымалась.

– А, учитель! – Гайта поднялась навстречу. За два последних года она ещё выросла, стала необыкновенно сильной и ловкой. – Ты дал мне много уроков, а сегодня это сделаю я! Слушай!

Гайта начала читать, и было видно, что этот свиток она уже знает почти наизусть.

Роберт в то время, увидев,
что брат его начал суровую сечу,
Окружённый врагами упорными,
что перед ним не отступят,
Войско Жирара призвал,
союзника верного из Буональберго,
И тех, кто ему самому подчинялся,
жестокие рати,
Доблесть и силу великую
бросил он в битву.

Копье его гибель несло;
и падали головы в сече,
Столкнувшись с вострённым мечом, —
на руках его раны горели,
Но все же копье в левой длани сжимал он,
меч — в правой, как ярая молния быстрый,
Разил наступающих недругов
справа и слева.
Трижды он падал с коня,
трижды вновь поднимал ногу в стремя;

Огнь в его сердце пылал,
указуя путь к славной победе,
Подобно свирепому льву,
что ярится и в бешенстве кружит,
Если видит, что жертва ему
непокорство являет,
Восстаёт, в своем гневе и мощи,
и не разбирая дороги несется,
В клочки раздирая любого,
кто случайно окажется рядом.

Вот и Роберт великий нёс смерть
швабским ордам,
Разил так и эдак, здесь ноги срубал
по ступни у героев.
Там руки и головы прочь отсекал,
или торс многомощный

Разрубал от груди сверху донизу,
или под рёбра копьё
В ярости сечной вонзал
безголовому телу.
Так высокие воины, членов лишившись,
сравнялись размерами с теми,
Кто был ниже ростом, дабы все могли видеть,
что пальмой ветви победной
Достойны не только гиганты.

– Чем же закончилась битва? – спросил Нао.

– Слушай продолжение моего урока, учитель, – улыбнулась Гайта. – Вот что рассказал мне воин из Капуи, когда я была в монастыре на горе Кассино. Он сам лишился в той битве правой руки и ноги по колено. Монахи выходили его. Рыцари-швабы долго не поддавались натиску воинов Онфруа. Но стоило вступить в бой армии Ричарда из Капуи, как отряд италийцев бросился врассыпную. Весь этот сброд, который нанял папа, стал нелеп и смешон на поле боя, как только встретился с настоящими воинами.

– Настоящие – это норманны? – уточнил Нао.

– Да, о них веду речь. Не перебивай, учитель. Потом в атаку пошёл Роберт и замкнул окружение швабов. Они тоже были настоящими, но их было мало. Последние швабы выстроились в каре, но всё равно все погибли.

Нао слушал и смотрел на Гайту, которая спокойно рассказывала о смерти сотен воинов, и лишь при упоминании Роберта её голос чуть дрогнул.

– А папа? – спросил Нао.

– Папа и кардиналы спрятались за стенами Чивитате и только молились, видя, как норманны сжигают постройки вокруг города и разоряют их имущество. Потом горожане выгнали папу с кардиналами из Чивитате.

– Они тоже погибли?

– Вовсе нет. Кто ж его убьёт, он же папа! Норманны в благоговении явились к нему. В религиозном рвении преклонили колени пред понтификом и целовали его апостольские ноги. Потом предложили ему защиту, и Онфруа сам проводил Льва до Беневенто.

– Получается, норманны и своего добились, и с папой не рассорились, – вставил Нао.

– Получается, что так. Но сначала папа два дня молился о погибших и приказал торжественно похоронить их. Позже он рассказывал, что у всех тел норманнов вороны выклевали глаза, а трупы воинов, сражавшихся за понтифика, остались невредимыми.

– Весьма разборчивые вороны, – усмехнулся Нао. – И что, норманны отпустили Льва?

– Не сразу, – ответила Гайта, – в Беневенто, его держали всю зиму в почётном заключении. Норманны требовали, чтобы папа снял с них отлучение от церкви и согласился стать их сюзереном. Только в марте Онфруа отвёз папу Льва в Капую, где тот сильно заболел и умер.

– Печально…

– Не перебивай, учитель, я не закончила, – поморщилась Гайта, – знаешь, что было с ним перед смертью? – Гайта выдержала паузу, чтобы произвести на Нао особое впечатление. – Перед самой смертью ко Льву явились все его воины, падшие при Чивитате. Каждый из них был в золотой одежде. Они звали его за собой…

– И что ты думаешь обо всей этой истории? – спросил Нао.

– Я думаю, учитель, – ответила Сишельгайта, – что не папское это дело водить армии и размахивать оружием. Проповеди и молитвы – вот чем он должен заниматься!

Нао внимательно посмотрел на принцессу и всё-таки спросил:

– А что этот Роберт? Он не тот «проклятый норманн», которого ты так хотела убить в детстве?

– Он – проклятый норманн! Норманны отбирают у нас замок за замком. Гизульф их ненавидит. Но почему-то я думаю о Роберте всё время, как прочитала этот свиток. Учитель, какой он?

– Почём я знаю? Я только вчера впервые услышал про герцога.

– И что ты о нём думаешь?

– Что он наглый и хитрый разбойник.

К ненависти и восхищению во взоре Сишельгайты добавилось любопытство.

Глава 10

Минуло ещё два года. Нао и Ника занимались медицинской школой, пополняли Антидотарий новыми рецептами. Внешне Ника не менялась, и Нао окончательно поверил, что у них общее происхождение – с далёкой и недостижимой Наолины.

А в Салерно наступили тревожные времена.

Герцогство лангобардов, простиравшееся при Гвемаре от одного моря до другого, теперь уменьшалось с каждым набегом норманнов, теряя земли и замки. Гизульф в бешенстве выкрикивал проклятья, но всё ещё считал свои неудачи временными трудностями, нелепым стечением обстоятельств.

Но виноват был только он сам. Его отец умел находить компромиссы с норманнами, поддерживал их в нескончаемой войне с Восточной империей. Гизульф же ненавидел норманнов всеми фибрами своей души, открыто выказывал вражду, не слушая советов своего мудрого дяди Ги, хозяина Суррентума.

Однажды в ворота замка въехала делегация знатных норманнов. Рыцари оставили оружие у входа и прямиком направились к молодому герцогу. Вечером Гизульф собрал всех своих советников. Нао был удивлён, когда его тоже позвали, но по мыслям окружающих понял, что речь пойдёт о Гайте.

– Роберт Отвиль просит руки моей сестры Сишельгайты, – начал Гизульф, – что мы о нём знаем, и что думаем об этом предложении?

По выражению его лица было видно, что для себя он всё уже решил.

Первым встал Атенульф и рассказал о десяти годах превращения Роберта из простого рыцаря в предводителя норманнов.

– Он очень хитрый, – добавил другой советник. –Как-то пригласил на переговоры одного графа, ромея по имени Пётр. Роберт один, без свиты, поехал к нему. Тот двигался навстречу, не ожидая никакого подвоха. Когда лошади поравнялись, Пётр наклонил голову в приветствии. А Роберт ухватил его за шею, одним движением сдёрнул с коня и отвёз к норманнам. За графа они получили немалый выкуп.

– А я слышал, как Роберт захватил монастырь на вершине высокого холма, – вмешался ещё один советник. – Норманны искали неприступное место для лагеря. Похоронная процессия подъехала к монастырю. Оружие норманны оставили у входа, втащили гроб в церковь и отнесли к алтарю. Когда подошёл священник, чтобы отпеть умершего, крышка гроба сама распахнулась, «труп» весело выскочил, а под ним обнаружилась гора оружия. Рыцари тут же расхватали его, и дело было кончено в пять минут.

Гизульф слушал эти побасенки, всё более мрачнея. У половины присутствующих в головах крутился один вопрос, но никто не решался его задать. Для остальных этот вопрос грянул громом среди ясного неба, когда Атенульф, наконец, спросил:

– Роберт женат на красавице Альбераде из норманнского рода Буональберго. У них есть четырёхлетний сын Боэмунд. Как же Роберт может жениться на Сишельгайте?

Тут Гизульф не выдержал и закричал:

– А меня не волнует, может он жениться или не может! Он не женится на Сишельгайте, потому что я этого не хочу! Я – сын Гвемара и внук Гвемара! Салерно – последняя земля лангобардов на юге. Всё остальное норманны уже прибрали к своим бесстыжим лапам. Знаете, зачем Роберту нужна моя сестра? Через неё он хочет заполучить Салерно. Ничего у него не выйдет!

Гизульф покосился на Атенульфа и продолжил более спокойно.

– Да, наши земли уменьшились за последние годы. Но это временно. Мы разберёмся с норманнами, и Салерно снова станет великой страной лангобардов.

Атенульф откашлялся и заговорил тихим голосом.

– Роберт Отвиль – предводитель норманнов, князь Апулии и самый крупный землевладелец юга. Сейчас к нему приехал брат Рожер, он на пятнадцать лет моложе. Я слышал о нём много лестного.

«Я тоже», – улыбнулся Нао, вспоминая, как Онфруа расхваливал братишку Рожера, которому в ту пору было всего четыре года.

– Роберт смел и хитёр, Рожер умён и расчётлив. – продолжал Атенульф. – У каждого своё войско отчаянных норманнов. С этой парочкой нам не справиться. Не лучше ли схитрить?

– Как? – спросил Гизульф. Авторитет старого советника отца оставался для него непререкаемым, хотя он и не любил это показывать.

– Поставить перед ним невыполнимое условие.

– Но что его может смутить?

– Надо подумать… Хотя, вот. Несколько лет назад братья рассорились. Добычу, что ли, не поделили… И Рожер переметнулся к Вильгельму, ещё одному их брату, князю Принчипаты.

– Знаю этого мерзавца, – прошипел Гизульф сквозь зубы. – Он захватил мои южные земли.

– Об этих землях и речь. У Роберта тогда начались проблемы. Норманны сами выжгли все пшеничные поля и оливковые деревья в Калабрии, начался страшный голод. Вот, послушай, – Атенульф достал свиток и начал читать:

На деньги нельзя было ничего купить, и приходилось продавать в рабство собственных детей… Те, у кого не было вина, пили воду, а это приносит болезни.

Другие, наоборот, поддерживали силы чрезмерным потреблением вина, но это только повышало температуру тела, губительно действовало на сердце, ослабленное нехваткой хлеба…

Они пекли хлеб с речными водорослями, с древесной корой, с каштанами или желудями, которыми обычно кормили свиней; их высушивали, дробили и добавляли немного проса. Некоторые жевали сырые корни, посолив их, но это угнетало жизненные силы, порождало бледность лица и вздутие желудка, так что заботливые матери предпочитали вырвать такую еду изо рта у своих детей.

– Что это за чушь? – спросил Гизульф.

– Это не чушь, а записки монаха-летописца.

– А причём тут Вильгельм из Принчипаты?

– Погоди, дослушай. В Калабрии начался бунт. Люди отказались платить налоги, идти на военную службу, а однажды вырезали норманнский гарнизон из 60 человек. После этого взбунтовалась вся Калабрия.

– Ну ладно, а нам-то что до их бед?

– Когда Роберт понял, что открыл рот на бóльшее, чем влезет в одну глотку, он позвал Рожера мириться. Уравнял его в правах на делёж добычи. Вместе они подавили восстание, и Рожер получил половину бунтовавших территорий.

– Очень интересно, – хмыкнул Гизульф, – два норманна поссорились из-за третьего, потом помирились. К нам это какое имеет отношение?

– А вот какое. Наши земли на юге захватил Вильгельм из Принчипаты. Только он один! И теперь с ним нет Рожера. Вот пусть Роберт и найдёт способ вернуть наши замки в обмен на руку твоей сестры! Князь, поставь Роберту такое условие!

Гизульф задумался.

Сестра в обмен на земли? Если поставить такое условие, у Роберта будет трудный выбор: жена в обмен на брата. Пусть поломает голову.

Пока Гизульф размышлял, Нао тихо спросил Атенульфа:

– Ты же говорил, что для норманнов дело важнее родственных связей.

– Вот мы и посмотрим…

Не прошло и месяца, как делегация норманнов снова была в Салерно. После короткой аудиенции Гизульф снова собрал советников. Он был задумчив и даже мрачен.

– Роберт опять просит руки Сишельгайты. Он уже не женат.

– Как это возможно?

– Он написал папе, что два норманнских семейства – Отвили и Буональберго – находятся в слишком близком родстве, и его брак с Альберадой Буональберго нарушает церковные законы. Поэтому понтифик должен его расторгнуть. Шут их разберёт, этих норманнов, где тут правда. Но после поражения при Чивитате и плена в Беневенто папа скачет перед Робертом на задних лапках. Вот так.

Гизульф взял с обеденного стола мясную кость и свистнул. Вбежала его любимая борзая, оторвала от каменного пола передние лапы и начала забавно скакать, пытаясь дотянуться до угощения.

Советники заулыбались и заговорили наперебой.

– Ну и хитрец же этот Роберт!

– Интересно, сколько он заплатил папе.

– Альберада может искать другого мужа.

– Говорят, сын покойного Онфруа к ней неровно дышит.

– А как же Боэмунд, сын Роберта и Альберады? Он теперь, выходит, стал незаконнорожденным? Бастарды не получают наследства.

– Он ещё слишком мал и ничего не понимает.

Гизульф жестом руки остановил галдёж.

– Это ещё не всё. Вильгельм из Принчипаты вернул наши земли на юге.

– Не может быть! Норманны никогда не возвращают то, что завоевали!

– Ещё как может! Роберт со своими рыцарями устроил набег на владения Вильгельма. Якобы в отместку за то, что тот когда-то переманил Рожера на свою сторону. И вот Вильгельм из страха перед Робертом вернул наши земли.

– Роберт выполнил все наши условия, – тихо подытожил Атенульф.

– И теперь Сишельгайта станет графиней Апулии? – прозвучал чей-то вопрос.

В повисшей гробовой тишине Нао услышал единодушное «да». Ведь он ещё не разучился слышать мысли.

– Салерно вернул свои земли, – продолжил Атенульф, – твоя сестра станет графиней всего юга. Кроме того, ты получишь защиту от набегов норманнов. Ты должен быть доволен, Гизульф…

Молодой князь исподлобья оглядел присутствующих. С тяжёлыми предчувствиями он прошипел:

– Я доволен. Я очень доволен! Но как же я их ненавижу!

Нао сидел на лавке, ожидая ужина, когда входная дверь тихо скрипнула. Ника, хлопотавшая у очага, обернулась и вскрикнула от неожиданности. В дверь вошла Гайта.

Втроём они встали в кружок, разглядывая друг друга. Принцесса стала взрослой, и теперь Ника видела её редко. Но Гайта обратилась именно к ней.

– Ты помнишь, я была маленькая и, размахивая игрушечным мечом, кричала: «Умри, проклятый норманн»?

Ника кивнула.

– Ты тогда спросила: «А вдруг твоим мужем станет норманн?», а я закричала: «Никогда!».

Ника снова кивнула. Теперь Гайта повернулась к Нао.

– Никколо, твоя жена умеет предсказывать будущее?

– Нет, она случайно угадала.

– Так что мне теперь сказать? «Умри, проклятый норманн!» или «Я твоя до самой смерти, любимый»? «Умри» или «любимый»? Муж или брат?

– Ты должна сама решить.

– Ты даже не дашь мне совета, воспитатель? Тогда хотя бы расскажи о нём, я ведь даже его не видела…

Нао принёс свиток и начал читать:

«Этот Роберт, нормандец по происхождению, незнатного рода и тиранического темперамента, наделённый лукавым и острым умом, храбрый в битве, искусный в умении отнимать богатство и собственность у магнатов и очень целеустремлённый, ибо он никогда не допускает, чтобы обстоятельства помешали ему исполнить свое желание.

Ростом он превосходит самых высоких людей, лицо его румяное, волосы льняные, его глаза сверкают огнем; он широк в плечах и в кости, плотного сложения там, где от природы это необходимо, и отточено изящен там, где крепость сложения менее нужна.

Этот человек удивительно гармоничен с ног до головы. Его крик, говорят, обращал в бегство тысячи воинов.

Столь щедро одарённый фортуной, телесно и духовно, он от природы неукротим и не подчиняется никому на свете. Могучие натуры всегда таковы, даже если происхождение их не слишком благородно».

Пока Нао читал, в глазах Гайты разгорался огонь страстного любопытства. Когда он закончил, её дыхание участилось, она встала и прошла по комнате.

– Никколо, откуда это? – она указала на свиток.

– Собрал за последний месяц.

– Кому ты это ещё читал?

– Ты первая.

Гайта улыбнулась и собралась уходить, но вдруг вернулась.

– У меня к вам ещё один вопрос.

Нао и Ника уставились на неё.

– Никколо, когда я была совсем-совсем маленькой, я видела твоё лицо…

Нао удивлённо посмотрел на неё.

– Когда ты только родилась, я приезжал к Гвемару за советом. Но у людей не сохраняются воспоминания о первых неделях жизни.

– Нет, я помню! Теперь ты, Ника. Тебя я знаю пятнадцать лет. Ты рассказывала мне сказки, укладывала меня спать. Я была маленькой девочкой, и ты казалась мне старой тёткой. А теперь я выше и сильнее тебя, а ты совсем не изменилась! И ты тоже, Никколо.

После паузы Гайта продолжила:

– Вы обладаете тайной бессмертия?

– Нет, мы не вечны, – уклончиво ответил Нао.

– Тогда почему? Вы маги?

Нао переводил взгляд с Гайты на Нику и обратно. Наконец, он сказал:

– Да, у нас есть тайна.

– Поделúтесь со мной. Я тоже не хочу стареть!

– Это невозможно.

– Вы можете не стареть, а я не могу?! Почему? У меня скоро будет муж, который под пытками выведает вашу тайну!

– Тут нечего выведывать. Просто мы из далёкого мира, где все – такие же, как мы.

– Вы прибыли из Руси? Мне так говорили! В Руси все бессмертны?

– Из Руси? Не совсем. Пожалуй, немного подальше.

Гайта помолчала, потом горько вздохнула.

– Ну, если вы не можете дать мне бессмертие, то хотя бы расскажите о вашем мире.

– Это долго. Но ты можешь узнать о нём сама.

– Как?

– Я научу. Но ты не должна никому об этом рассказывать: ни брату, ни мужу, ни сыну или дочери. Никому и никогда.

– Я клянусь молчать!

Нао кивнул и вышел в другую комнату, его долго не было. Вернулся он, держа в руках красивый серебристый обруч.

– Вот возьми. Это подарок на свадьбу. Он поможет тебе узнать тайну нашего мира. Ты должна научиться его слушать.

– Учитель, ты обманываешь меня! Эта штука умеет говорить?

– Я никогда тебя не обманывал. Этот обруч не говорит вслух, но постепенно ты научишься понимать его без слов.

– А как этому научиться? – глаза Гайты горели любопытством. Страха в них не было. Эта девушка, казалось, вообще не ведала этого чувства.

– Надень его на голову, ложась в постель. Потом мысленно прикажи: «Рассказывай». И засыпай. Ты увидишь удивительный сон про странный мир. Но это будет не сразу.

Гайта взяла мнемовизор. В её глазах отражалась смесь восторга и недоверия. Примерила на голову. Закрыла глаза. Потом открыла их снова и молча покачала головой.

– Не сразу, графиня, – улыбнулся Нао, – но Вы научитесь. А когда-нибудь, лет через двадцать или тридцать, расскажете нам, о чём узнали.

Гизульф дал согласие на брак сестры с графом Апулии Робертом Отвилем. Весть быстро разнеслась по Салерно.

Однажды Нао наткнулся на неподвижно стоящего у замка человека, невидящий взгляд которого был направлен то ли вдаль, то ли внутрь себя. Нао узнал в нём своего знакомого Амато, сильно изменившегося за двадцать лет после их первой встречи.

– Ты видел эти глаза? – спросил Амато.

– Чьи?

– Сишельгайты.

– Конечно, вчера я с ней беседовал.

– Правда, они прекрасны?

Нао никогда не задумывался о красоте глаз Гайты, но кивнул из вежливости.

– Она уедет к норманнам, и я больше никогда не увижу её глаз.

Нао вдруг ощутил огромное горе, которое испытывал Амато, и стоял молча, потому что любые слова сейчас были неуместны.

– Я знаю, что сделаю.

– Что? – спросил Нао, опасаясь худшего.

Но Амато не ответил, а повернулся и побрёл прочь, произнося тихим голосом нараспев:

Я сердце потерял среди дороги
И в гору по тропе свой путь направил.
В отчаяньи и с болью. На пороге
Приюта Бенедикта шаг мой замер.

Я постучал. — Там кто? — Ищу того я,
Кто сердце подобрал среди пути.
— Мой юный друг, здесь нет такого.
Вслед за Иисусом и Марией ты иди…

В пути пой непрестанно: «Любовь, любовь».
Оставь другим монашества оковы.
И в гору сердце понесешь ты вновь,
Завернутое бережно в покровы.

Глава 11

– Нам нужно уехать из Салерно, – сказал Нао.

– Зачем?

– Многие стали задумываться, почему мы выглядим так молодо. Всё непонятное на Терре приписывают волшебству, а магов и фей опасаются и не любят.

– А как же медицинская школа?

– Врачи справятся и без меня. А мы когда-нибудь, может статься, вернёмся в Салерно, когда про нас уже все забудут.

– А свадьба Гайты?

– Роберт Гвискар увезёт её в Мельфи, и ей будет не до нас.

– Гвискар?

– Такое прозвище дали Роберту, на языке норманнов это означает «очень хитрый».

– Метко, – усмехнулась Ника, – так куда мы поедем? В Неаполис?

– Нет, там тоже много друзей и старых знакомых. Нужно скрыться туда, где нас никто не знает. Давай поплывём на Тринакрию? Найдём тихое место неподалёку от большого города, чтобы быть в курсе событий.

– И что мы будем там делать год за годом?

– Ну… – задумался Нао, – купим домик на берегу, будем ловить рыбу, выращивать мандарины и оливки, лечить людей по рецептам из Антидотария и расшифровывать мнемобанки Сивиллы.

– А наш ребёнок? – вполголоса и как-то неуверенно спросила Ника.

– Подумаем и об этом… – Нао обнял её за плечи и крепко прижал к себе.

– Хорошо, тогда я согласна. Пусть будет Тринакрия.

Нао забрал с космолёта мнемобанки и инструменты, упаковал всё это в мешки. Ранним утром субмарина, подняв перископ, уже мягко скользила под поверхностью моря в некотором отдалении от береговой линии Тринакрии. Миновав крепостные стены города Палермо, Нао продолжил движение на восток.

– В такую рань на море никого нет, давай поднимемся, – попросила Ника.

Немного поколебавшись, Нао согласился.

– Смотри, голова! – воскликнула девушка, указывая на берег.

– Где? – встревоженно переспросил Нао, крутя своей собственной головой во все стороны.

– Да вон же, на берегу, – засмеялась Ника.

За низким плоским берегом, на котором теснились рыбацкие хижины, почти вертикально поднималась покрытая буйной растительностью гора высотой не меньше тысячи футов. На половине высоты гору опоясывал оборонительный ров и стена, а на самой верхушке виднелся сторожевой замок. Гора действительно отдалённо напоминала голову на плечах исполина.

– Мне нравится это место. Наверное, тут можно купить клочок земли с домом. А в случае набега с моря есть где укрыться. Давай причалим.

– Мы не можем приплыть туда на субмарине. В таких посёлках каждый человек на виду. Придётся объяснять, кто мы такие и откуда взялись. Лучше вернуться к Палермо, спрятать там субмарину и разузнать про эту «голову».

– Гора-голова в сорока милях к востоку? – переспросил по-гречески торговец рыбой на рынке Палермо. – Верно подметили. Раньше греки её и впрямь головой называли – Кефалодиум, но сейчас там сарацины, для них она – Гафлида.

– И что, там опасно жить христианам?

– А вы вон, у Салаха спросите: он как раз оттуда, – показал рыбак на старика в чалме, который тоже продавал рыбу.

– Ас-саляму алейкум, – начал Нао, мучительно подбирая арабские слова, которые учил когда-то по указанию Гвемара. С огромным трудом он пытался донести до старика, что хотел бы с женой пожить в Гафлиде, но не знает, как их там примут.

Салах внимательно слушал, ухмыляясь в седую бороду, а потом ответил на языке Неаполиса, но с мягким восточным акцентом.

– Мир и вам. Если хорошо заплатите, найду вам домик на берегу и скажу, чтобы не трогали. Вижу, вы не из свирепых норманнов… И надолго к нам?

– Лет на пять, а может, и больше.

– Приезжайте завтра, спрóсите старого рыбака Салаха. Вам покажут. – Он шепнул на ухо Нао цену за жильё и покровительство, а вслух добавил:

– Оплата за год вперёд.

На следующий день Нао и Ника уже купались в тёплом море и обустраивались в скромном домишке. Ещё через день Нао купил лодку со снастями и вспоминал уроки рыбака Пеппе, а Ника думала, что будет выращивать в огороде. На третий день они полезли на гору по еле заметной тропинке, где бродили дикие козлы и кошки. Вид сверху на бескрайнее голубое море и на посёлок, который отсюда казался игрушечным, завораживал.

Старинный сторожевой замок на макушке «головы» арабам не пригодился. Неподалёку нашлись ещё какие-то развалины, на которых по-гречески было нацарапано «Храм Дианы».

Нао неподвижно стоял у руин древнего храма и смотрел вниз на безмятежное, бескрайнее море. Вдруг он подумал, что впервые за три десятилетия на Терре ощущает спокойствие и умиротворённость. Он подошёл к Нике сзади, обнял её за плечи. Она прижалась спиной и затылком к его груди и замерла.

У Нао вдруг сами собой возникли слова, которые постепенно превращались в песню, будто бы из голубизны моря и неба явилась одна из мелодий Партенопы:

Лишь только берег моря,
И вдоль – песка полоска,
Где волна, набегая,
Ласкает другую волну.

Ажурный контур облака,
Пригоршня звёзд мерцающих.
И мы вдвоём с тобой.
И в самом сердце

Потерял я себя и нашёл.
Нежно, нежно, без сомнения,
Обниму я тебя

Потекли дни спокойной жизни, похожие один на другой. Всё свободное время Нао возился с мнемобанками сивилл. Он рассортировал их по месту записи: Кума, Троя, острова Самос и Делос, Персия, Египет, Эритрея… Каждую кучку он пронумеровал в хронологическом порядке, ориентируясь на пометки, сделанные на архаичном диалекте языка Наолины.

После долгих мучений ему, наконец, удалось включить один мнемобанк. Троянская сивилла рассказывала о какой-то страшной войне, начавшейся из-за женщины, и о каком-то герое, убить которого можно было, только попав стрелой в самую пятку.

Всё закончилось, когда воины пробрались в осаждённый город через заброшенный акведук и устроили там резню. Сивилла сообщала, что из-за сходства слов «аква» (вода) и «екве» (конь) быстро распространился слух, что нападавшие попали в город в брюхе огромного деревянного коня, который сами осаждённые зачем-то втащили в город, предварительно проломив стену. По мнению троянской Сивиллы, жители Терры обладали необъяснимым свойством. Они тем легче верили во всякие небылицы, чем более невероятными те были.

Возможно, всё это когда-нибудь тщательно исследуют учёные Наолины, но пока Нао ничуть не приблизился к разгадке тайны появления сивилл на Терре.

Через год Ника и Нао уже ждали рождения ребёнка. На Терре много детей умирало в младенчестве, и Нао повторно изучил всё, собранное в Антидотарии, навестил лекаря-араба, жившего в Гафлиде, и даже съездил за консультацией в Палермо, чтобы быть готовым к любой неожиданности.

Но всё прошло благополучно. Счастливые родители ухаживали за новорождённым мальчиком, но никак не могли выбрать ему имя. Нао предлагал наолинские имена, а Ника – ромейские, и по этому вопросу договориться не удавалось.

Глава 12

В то утро Нао, как обычно, пошёл на рынок Гафлиды, чтобы купить козьего молока и мягкого сыра для прикорма малыша. На рынке царило необычное возбуждение. Все что-то тараторили, ожесточенно жестикулируя. Знакомое имя «Рожер» странно звучало среди арабских слов. Увидев Салаха, Нао подошёл и спросил:

– Ты сегодня не поехал торговать в Палермо? Почему?

Старый рыбак оглянулся на Нао и нехотя ответил:

– Палермо? Нет, пока там не стоит появляться. Вернулось войско Рожера. Надеюсь, норманну скоро будет крышка.

– Почему?

– Тройна… – пробормотал Салах и отвернулся.

Никто не торговался, и Нао быстро сделал покупки. Потом он неспешно пошёл по рынку, прислушиваясь к разговорам и мыслям.

Вскоре картина прояснилась. Небольшая, человек триста, но воинственная армия Рожера Боссо, младшего брата Роберта Гвискара, высадилась на острове и сразу отправилась к горной крепости возле посёлка Тройна. Вероятно, они планировали заменить норманнский гарнизон, который разбежался, пока Рожер был на материке. С графом была и его юная жена.

В Тройне жили христиане-ромеи, до которых постепенно начинало доходить, что норманны, как и они, верящие во Христа, могут быть более жадными и жестокими, чем сарацины, поклоняющиеся Аллаху.

Рожер устроил военную вылазку, оставив супругу в цитадели Тройны под охраной нового гарнизона. Но очень скоро ему пришлось вернуться. Ромеи из Тройны объединились со спешно подошедшим войском сарацин и осадили цитадель. Они намеревались взять жену Рожера в заложники, чтобы заставить норманнов покинуть Тринакрию.

Рожер с боем пробился в цитадель, но выбраться обратно не смогла бы и мышь. Сарацины, опасаясь длинных норманнских мечей, не лезли на рожон, а просто ждали, когда те сами перемрут от голода или начнут есть друг друга…

Осада Тройны началась в самом конце лета, а теперь была уже середина осени. Новости в Гафлиду принёс сарацин, приехавший повидаться с родными.

Нао вернулся домой в чрезвычайном возбуждении и сказал Нике:

– Я уеду дня на два-три. Ты справишься?

Ника кивнула.

– Куда?

– Хочу познакомиться с ещё одним из братьев Отвилей.

Женщина ничего не сказала в ответ, но в её глазах появилась тревога. Она слышала в мыслях мужа гораздо больше, чем он сказал, но понимала не всё.

Нао быстро прошёл в свою комнату, собрал кое-какие пожитки, надел легкую кольчугу, взял короткий меч. Свернул и бросил в мешок сарацинскую накидку и чалму. Потом снова вытащил чалму, намотал её на голову и посмотрел на своё отражение в бочке с водой.

– Нет, не пойдет! Халтура!

Он обмакнул пальцы в кувшин с дёгтем, которым обычно смазывал копыта лошади, и нанёс густую липкую жидкость на лицо. Быстрым шагом дошёл до берега моря и собрал чуть влажную, потемневшую от солнца морскую траву. Снял тетиву с лука и туго затянул ею свои длинные светлые волосы в пучок на затылке. Поверх накрутил водоросли и надел чалму. Бегом вернулся в дом.

Ника повернулась на стук двери и замерла.

– Вы к Никколо?

– Нет, я к тебе! – сказал Нао и стянул чалму с головы.

Глаза Ники удивлённо расширились, а потом она расхохоталась.

– Куда это ты собрался, такой неотразимый? Смотри там, все сарацинские девушки будут твоими.

Губы её смеялись, но в уголках глаз застыла тревога. Нао поцеловал жену и сына и пошёл седлать лошадь. Но вдруг вернулся в дом, снял со стены большой крест, подарок Онфруа, и, не говоря больше ни слова, вышел за дверь.

Ника с нарастающим беспокойством смотрела ему вслед. Заплакал мальчик, и она, вздохнув, пошла к колыбели.

Первым делом Нао заехал на рынок и набил два больших мешка провизией. Тяжело навьюченный конь недовольно заржал и укоризненно оглянулся на хозяина. Дорога шла в гору, конь с трудом преодолевал подъём. Иногда Нао спешивался и бежал милю-другую рядом, чтобы лошадь могла передохнуть.

Возле городка Черами Нао устроил привал, дал коню поесть травы, которая в конце октября была ещё зелёной и сочной. На себя он накинул сарацинский балахон, закрепил кудри из водорослей, накрутил чалму и натянул её на лоб пониже.

Как учили в детстве, Нао детально продумал свои действия: шаг за шагом. Мешки с провизией вернулись на круп коня. Нао обнял его за шею и тихо сказал:

– Извини, но так надо. Знаю, тяжело, но осталось немного. Нужно всё сделать очень быстро!

И прыгнул в седло. Ритмичный цокот копыт и доносившиеся со всех сторон гортанные крики жителей Черами складывались в странный мотив. Нао вспомнил напутствие Ники, и мелодия вдруг обрела слова:

Я сарацин! Я сарацин!
Жуткий красавец.
Я сарацин! Я сарацин!
Все девчонки в меня влюблены.

Волосы черные кудрявы,
Смугло лицо и взгляд бандита.
Каждая вспыхнет
Лишь только я мимо пройду.

«Тьфу ты, что за глупость! – подумал Нао, – разве это про меня?». Но дурацкая песенка сняла напряжение, и он теперь полностью был готов к осуществлению задуманного. Впереди уже маячила Тройна.

Конь стремглав промчался через сарацинский заслон в сторону цитадели. Мусульманам было приказано не выпустить ни одного норманна наружу. Насчёт сарацина, стремящегося внутрь, указаний не поступало. Стражники застыли с открытыми ртами, не понимая, что происходит.

Нао подскакал к воротам замка и собрался постучать. Но не успел он опомниться, как руки его были заломлены за спину и связаны крепкой верёвкой, а изо рта торчала вонючая тряпка. Его втащили во двор, кто-то наступил коленом на грудь и приставил острый клинок к шее. Никогда в жизни Нао не оказывался в столь беспомощном положении. Даже свалившись в воду у Салерно, он сумел выкрутиться – сейчас же крутиться было бессмысленно.

Клинок поднялся, чтобы одним ударом отсечь голову вместе с неловко намотанной чалмой. Нао закрыл глаза, но мозг продолжал работать спокойно и размеренно. Сначала он пытался понять, в чём же была его ошибка. Потом – представить, как сознание будет реагировать на переход тела из живого состояния в мёртвое. Затем – почему смертельный удар всё ещё не нанесён. Нао даже ощутил оттенки нетерпения и раздражения от того, что норманн медлит, но ни капли ужаса.

Нао открыл глаза. Воина рядом уже не было. Когда норманны обнаружили мешки с провизией, начался переполох, и палач оставил пленника, чтобы не упустить своей доли добычи.

– Всем сюда! – сзади раздался молодой, но властный голос. Воины, подчинившись, вернулись под крышу цитадели. У некоторых в руках были зажаты куски мяса и сыра.

– Еду положить на стол! Кто это? И что это?!

– Сарацин ворвался в замок со злыми намерениями.

– Сарацин привёз вам пожрать? В этом его злые намерения?

Воины молчали. Молодой начальник подошёл к Нао, выдернул кляп из его рта. В ответ Нао выплюнул песок и выругался по-арабски. Норманнские клинки угрожающе поднялись. Нао повторил ругательство на языке Неаполиса и на языке норманнов. Следующим его желанием было сказать то же самое на певучем языке Наолины, но в нём не нашлось подходящих слов.

Резким движением головы Нао сбросил съехавшую набок чалму. Вместе с ней слетел парик из водорослей. Длинные светлые волосы рассыпались по плечам. Воины изумлённо рассматривали «сарацина».

– Кто ты? – спросил молодой норманн.

– С кем имею честь? – подчёркнуто изысканно поинтересовался Нао. Отвечать вопросом на вопрос было не совсем вежливо, но норманн не обратил на это внимания. Было видно, что он гордится своим происхождением.

– Я Серло, сын Серло из Отвиля, командир войска графа Рожера!

– Племянник Роберта и Рожера?

23-летний Серло казался ровесником Нао, хотя возраст инопланетянина, если считать на годы Терры, уже приближался к девяноста.

– Так кто же ты? И зачем ты здесь?

– Привёз вам пожрать, – зловеще усмехнулся Нао.

– Развяжите его, – приказал Серло.

Сбросив путы, Нао поднялся и скинул сарацинскую накидку. Взгляд Серло с изумлением остановился на его груди. Он приблизился и потрогал крест, висевший на шее у Нао, перевернул его и всмотрелся в надпись. Все Отвили знали, что старый Танкред собственными руками наносил на крест имя уезжавшего сына и два-три слова напутствия.

– Зовите Рожера, – сказал Серло, не отрывая взгляда от имени Онфруа на кресте. Один из норманнов побежал вверх по винтовой лестнице замка.

Минут десять все молчали, только воины, сглатывая слюну, изо всех сил старались отвести взгляд от мешков с едой.

– Рожер идет, и Юдита с ним, – сказал кто-то.

Сверху спустился приземистый норманн, в глазах которого светился ум, а весь облик выражал необыкновенное достоинство. Рядом с ним шла юная девушка с младенцем на руках.

Рожер подошёл к Нао и молча стал изучать крест. Потом он снял с шеи почти такой же крест и положил их рядом, переводя взгляд с одного на другой. Наконец, спросил:

– Откуда у тебя это?

– Подарил Онфруа Отвиль.

– Онфруа? – переспросил норманн. – Молод ты для таких подарков. Брат уже шесть лет как умер.

– Онфруа подарил крест моему отцу. Он сказал, что, по обычаю рода Отвилей, перед смертью передаёт его самому надежному другу из числа тех, кто не принадлежит к их роду.

Рожер кивнул: только свои знали об этом напутствии Танкреда. Но сомнение у него оставалось.

– Когда это произошло?

– На свадьбе Дрого и сестры Гвемара из Салерно.

Рожер молчал, думая, нет ли тут подвоха. В год свадьбы Онфруа он ещё был подростком и жил в поместье отца. Но крест был настоящим, в этом не было сомнения.

– Кто твой отец?

– Ардуйн из Милана. Когда он умер, мы с женой переехали в Гафлиду.

– С женой? Кто она? Откуда родом? – продолжил Рожер свой допрос.

«Из Мельфи», – чуть не ляпнул Нао, но прикусил язык, чтобы не впасть в очередной анахронизм.

– Она из Салерно, отец жил там после Мельфи.

– Салерно? Тогда она, верно, знает жену моего брата Роберта?

– Да. Ника играла с принцессой Сишельгайтой, когда та была малышкой, – не соврал Нао.

– Ну это мы проверим, если… когда выберемся отсюда. Ладно, допустим, я тебе поверил. Идём наверх. Серло, Юдита, следуйте за нами.

– Что делать с мешками? – спросил Серло. – Если оставить тут, то через пять минут от них останутся одни клочки.

Рожер вопросительно посмотрел на племянника.

– Что за мешки?

– Два огромных мешка с едой.

– Пусть поднимут наверх и проверят, нет ли в них отравы. Потом разделим на всех.

Четыре норманнских воина потащили мешки по узкой винтовой лестнице, провожаемые грустными взглядами остальных.

– Зачем ты приехал? – продолжил Рожер допрос в своей комнате.

– Хотел помочь. Мой отец был другом твоих старших братьев и всегда помогал норманнам. Они познакомились во время похода Маниака на Тринакрию.

– Тринакрия… это мой остров, – мечтательно протянул Рожер, – будет моим! Вот только выберусь отсюда и начну новый поход. Так чем ты нам можешь помочь?

– Пока не знаю. Вот еды привёз…

– Два мешка на две сотни воинов – ненадолго хватит. Вот конь твой… Жалко, конина не такая вкусная…

– Вы едите своих боевых коней?

– Больше нечего. Кладовые замка пусты…

Нао помолчал.

– Там в мешке есть козье молоко для малышки. Оно ещё не должно испортиться. И сыр.

– Юдита, достань… Вот за это спасибо…

Потянулись дни и недели в осаде. Нао осматривал замок, думая, как из него можно выбраться. Но выхода не было. Сарацины обложили его со всех сторон, караул менялся каждую ночь. С одной стороны цитадели был обрыв, но даже если бы Нао, выросший при более высокой силе тяжести, смог тут спуститься, никакого проку для остальных в этом бы не было.

Пища давно закончилась. С грустным видом воины убивали своих лошадей, одну за другой, чтобы протянуть ещё несколько дней.

Надежда таяла.

Наступила зима, необычно холодная в этом году. Выпал снег.

– Ты когда-нибудь видел снег? – спросил Рожер.

Нао кивнул.

– Видел зимой на вершинах гор.

– Это вода, которая от холода превращается в пену, сыпется с неба и не исчезает. Но снег хорошо заглушает шаги…

Холод всё сильнее мучал норманнов, не привычных к столь суровой зимовке в горах. Не было тёплой одежды и одеял, не на что было приклонить голову холодной ночью. У Рожера и Юдиты, укутавших дочь, оставался один плащ на двоих, под которым они спали, пытаясь согреть друг друга.

Если в ближайшее время не удастся ничего придумать, то конец придёт не только планам завоевания Тринакрии, но и всей жизни. Кто-то погибнет от голода, кто-то – от холода, а остальные – в последнем отчаянном и безнадёжном бою с воинами Аллаха.

Безлунной ночью Нао, надев свою чалму и сарацинскую накидку, незаметно вышел из цитадели, и, скрываясь за деревьями, по свежему снегу приблизился к сарацинским дозорам. Прорваться через них было немыслимо.

Нао затаился, прислушиваясь к словам и мыслям арабов. Им тоже было холодно. Очень холодно, но они нашли средство. Это средство плескалось в кувшинах, и командирам не удавалось удержать замерзающих сарацин от употребления терпкого тринакрийского вина.

Нао вернулся в цитадель и постучал в комнату Рожера.

– Я ухожу.

– Как?

– Я сумею.

– Спасаешь жизнь?

– Да. Свою и вашу. Продержитесь три дня, максимум – четыре. Ночью будьте готовы. И он что-то затараторил на ухо Рожеру. Тот смотрел недоверчиво, но, в конце концов, кивнул. Выбора всё равно не было.

Нао снова оделся по-сарацински, спрятал под халатом короткий меч и выбрался из окна над обрывом. Ни один уроженец Терры не смог бы спуститься по этой отвесной стене, но Нао, выросший при бóльшей силы тяжести, высокий и сильный, но лёгкий, сумел это сделать. В ночном посёлке он заметил рассёдланную лошадь возле одного из домов. Нао достал меч и решительно вошёл в дверь. Но убивать никого не пришлось: упряжь лежала сразу же за порогом, а обитатели дома безмятежно спали, видя во сне пророка Мухаммеда. Встретить свою лошадь им было больше не суждено.

Часа три заняла дорога домой: сначала на запад, мимо древнего городка Черами, потом на север, в сторону моря, и снова на запад – до Гафлиды. Ника вскрикнула, когда в скудном предутреннем свете появился муж, которого она уже не чаяла увидеть живым. Нао только успел обнять её, как провалился в глубокий, но недолгий сон. Проснувшись, он сказал:

– Ника, мне нужна твоя помощь. Открывай Антидотарий и ищи рецепт снотворного снадобья без привкуса, которое бы действовало через час-два после приёма и давало бы глубокий сон. А я – на рынок.

Он вернулся с несколькими бочками вина.

– Ты решил отметить своё возвращение? Большой праздник для сарацин?

– Как получится… – уклончиво ответил Нао, – ну что, ты нашла?

– Вот… отвар из опийного мака…

– Ты сможешь приготовить?

– А где взять мак?

– Узнай на рынке.

Ника пошла за маком, а Нао взял медицинский мнемовизор и включил режим поиска по мнемоконтексту. Найдя то, что ему было нужно, он достал коробку с наолинскими добавками к пище.

Нужные гранулы нашлись, и Нао издал радостный возглас, неосторожно разбудив сына. Мальчик заплакал. Но тут вернулась Ника, протянула два свёртка и взяла ребёнка на руки.

– Вот мак. И ещё мне дали совет добавить мяту…

– И я кое-что нашёл, – показал Нао коробочку с гранулами.

– Ты думаешь, за столько лет они не утратили эффекта?

– Вот мы и проверим…

Через час адский отвар из смеси снотворных снадобий Терры и Наолины был добавлен в вино, и Нао с опаской сделал несколько больших глотков. Ещё через четверть часа его сильно потянуло ко сну, и он, лишь успев шепнуть: «разбуди меня вечером», провалился в глубокий сон без сновидений.

На следующий день Нао уговорил одного из соседей, довольно вредного и алчного араба Махмуда, отвезти бочки с вином на рынок Тройны. Махмуду он наплёл, что там резко возрос спрос на вино нового урожая, и пообещал ему половину прибыли. В бочки был добавлен сонный отвар, а снаружи Нао мелом на каждую нанес семиугольный символ Наолины.

Покупатели пробовали вино из кувшина, в котором не было сонного зелья. Нао заломил такую цену, что ромеи, поцокав языком, уходили прочь. Лишь когда к нему приблизилось несколько воинов, он предложил полцены при оптовой покупке. Сарацины посовещались и послали одного за телегой, на которую и погрузили все бочки разом.

Нао сунул Махмуду гораздо больше денег, чем тот рассчитывал, и шепнул:

– А теперь дуй побыстрее домой, если не хочешь расстаться с жизнью.

Этого Махмуд точно не хотел, но всё же спросил:

– А ты?

– У меня ещё дела.

Когда стемнело, Нао незаметно прокрался к цитадели и убедился, что смена сарацинского дозора привезла с собой бочки с белыми отметинами. На этот раз Нао не стал прорываться в замок через сарацинские заслоны. Если бы его узнали те, кто днём был на рынке, весь план бы рухнул. Нао обошёл замок до той стороны, где был неприступный обрыв, и дождался, когда в оговоренный час ему скинули длинную верёвку. Через несколько минут он стоял перед графом Рожером.

– Всё получилось?

– Скоро узнаем.

Когда наступила полная тьма, Рожер и Нао тихо вышли из замка, бесшумно ступая по свежему снегу. Вскоре они уже видели, что всё получилось: сарацинская стража спала беспробудным сном. Рожер быстро вернулся и дал команду Серло. Оставив несколько человек с Юдитой, воины выбежали из цитадели. Сарацинский дозор отправился к Аллаху до того, как успел проснуться, и норманны устремились по улицам Тройны. После гибели дозора город остался беззащитным.

К Рожеру притащили зачинщиков заговора, уже смирившихся со своей участью. Ведь они посмели подвергнуть опасности жизнь Юдиты, у которой на протяжении сотни дней были лишь слёзы, чтобы утолить жажду, только сон, чтобы заглушить терзавший её голод. Мысль об этом делало Рожера особенно жестоким. Зачинщиков повесили сразу, их сообщникам отрубали руки и ноги, сжигали их дома.

Но Нао не видел расправы. Он отыскал своего любимого белого коня, который счастливо избежал участи стать частью норманнского обеда, и поскакал в Гафлиду.

Глава 13

Пару месяцев спустя Нао отправился в Палермо, чтобы пополнить запасы медикаментов. На рынке его охватило ощущение дежавю: снова обсуждали новости из Тройны. Норманны теперь не просто там хозяйничали, но и устроили в городке свою базу.

«Мир полнится слухами», – такая поговорка была на Терре, и осведомлённость арабов изумляла Нао.

Говорили, что Рожер привёз с материка целый табун лошадей, взамен съеденных.

Говорили, что пока Рожер отсутствовал, юная графиня сама командовала гарнизоном, обходя посты и назначая на них воинов.

Говорили, что Рожер звал Роберта на помощь на Тринакрию, но тот отказал, потому что война с ромеями требовала его постоянного присутствия в Калабрии. Роберт дал брату четыре сотни рыцарей и пеших воинов – всего около тысячи человек.

Арабы были уверены, что такого количества Рожеру не хватит для подчинения Тринакрии. К ромеям и сарацинам, мобилизованным со всего острова, присоединились арабы из Африки, которые не ездили на конях, а восседали на невиданных двугорбых боевых животных.

Молодой сарацин на рынке с жаром рассказывал, что две армии расположились на двух горах по обе стороны речки Черами, того самого ручья, который Нао переходил вброд, возвращаясь из Тройны. В Черами Рожер собирался устроить следующий плацдарм для продвижения вглубь острова. В планах же сарацин было полное избавление от норманнов – раз и навсегда.

Предстоящая схватка двух армий и «двугорбые лошади», всё время что-то жующие и оплёвывающие врагов, были достаточным поводом, чтобы посмотреть на всё это собственными глазами.

Вернувшись в Гафлиду, Нао быстро подготовился к вылазке. Он прикрепил крест Онфруа к своему копью, для надежности использовав кое-какие наолинские технологии. Крест был вставлен в футляр из металлопласта, а тот – намертво приварен к железному копью. Крест должен был послужить опознавательным знаком, но он был слишком тёмным, и Нао взял светлую пелёнку сына, чтобы сделать из неё контрастный фон.

Белый конь Нао заржал, предчувствуя неблизкий путь. Ника сидела у окна, убаюкивая сына и думая об их странной семье. Что было бы, если её родители не отправились на Терру? И если бы Нао тоже остался на родной планете? Могла ли она встретить его там? Но ведь он выбрал Ли. А кого бы выбрала она? Нет. Всё это лишь бессмысленные предположения. У жизни нет сослагательного наклонения. Что произошло, то случилось. Теперь их трое, и это никогда не изменится.

Ника чуть сильнее прижала сына к себе, и он всхлипнул во сне. А её мысли оставались грустными, но удивительно светлыми. И таким же грустным и светлым зазвучал с улицы голос, который пел старинную песню Тринакрии:

Вечером любимый мой уехал,
Белый конь его промчался вскачь.
Милый под моим окном и под балконом
Сжимал в руке платок, скрывая плач.

Прибыл сюда король, с ним – королева.
– Дадим мы этой девушке корону.
– Слово, что я дала, держу я крепко,
Мне нужен только он, а не корона.

Наутро Нао уже приближался к Черами. На высоких холмах по двум сторонам узкой и неглубокой речки столпились две людские массы. Толпа сарацин, которых легко можно было отличить по пёстрым одеждам, была в несколько раз больше норманнской.

В городке уже хозяйничали арабы. Некоторые из них восседали на светло-серых двугорбых животных с длинными мордами, которые плевали в зазевавшихся ромеев.

Нао нашёл укромное место, где спрятался вместе с конем, и стал ожидать дальнейших событий. Ждать долго не пришлось. На другом конце городка раздались шум и вопли. На улицу стремительно ворвался небольшой отряд норманнов, во главе которого скакал Серло. Он бросил удивлённый взгляд на одинокого всадника на белой лошади и сразу узнал Нао. Но времени для приветствий не было. Отряд Серло устремился к городскому замку и с налёта занял его. Потом, не дожидаясь подкрепления, атаковал сарацин.

Первый верблюд пал под ударом норманнского копья, другие в панике повернули назад, устроив жуткое столпотворение на узких улочках Черами. Верблюды топтали пеших сарацин, конных выбивали из сёдел удары норманнских копей и мечей. Арабы побежали, вслед за ними летела туча стрел.

– Аллах оставил нас, – пронёсся над толпой чей-то визгливый вопль, и это ещё больше усилило панику среди арабского войска.

Нао отъехал на открытое место, и увидел, что к городу приближается ещё сотни три норманнских рыцарей. Пехота бежала следом, уже сильно отстав. В первых рядах войска скакал Рожер, Нао сразу узнал его по плащу и щиту с гербом и тронул коня, чтобы присоединиться к атаке. Приблизившись к графу, он высоко поднял копьё с крестом и пелёнкой.

Рожер повернул голову, пытаясь понять, что означает этот вымпел. Но когда узнал всадника, только усмехнулся и, не притормаживая коня, крикнул:

– Классная идея! Одолжи мне эту тряпку, чтобы наши знали, где я. А то там сейчас намечается знатная мясорубка…

Прямо на скаку он сорвал пелёнку и привязал её к своему копью.

Рожер оказался прав. Сарацины перестроились и пошли в атаку. Серло успел вернуться и выстроить своих рыцарей в боевой порядок на левом фланге. Граф был в центре, и именно туда сарацины направили свой главный удар. Они пытались смести норманнов, пользуясь многократным численным превосходством, и не обращали внимание на свои потери.

Битва продолжалась час за часом, уже темнело. Воины Аллаха начали отступать и вдруг обратились в паническое бегство. Рожер и его люди преследовали их до самого лагеря, который тут же и разграбили.

После ночного отдыха в стане поверженного врага Рожер направил отряд в горы, чтобы уничтожить остатки бежавшего войска – убить тех, кто мог быть опасен, а кого можно было продать в рабство – взять в плен.

Идти в горы с карательным отрядом Нао не собирался, но в Тройну решил заехать. Караул узнал его и пропустил в цитадель. Юдита с тревогой расспрашивала о судьбе мужа. Её глаза озарило неподдельное счастье, когда Нао рассказал, как геройски проявил себя отряд Серло и как выстояли против врагов норманны Рожера. Глядя в глаза Юдиты, Нао ощутил то очарование, которое покорило Рожера, когда он впервые увидел Юдиту в Нормандии, ещё девочкой. Но теперь в глубине её глаз скрывалась грусть, граничащая с обречённостью, от которой собеседнику становилось не по себе.

Рядом всё время увивался молодой человек в монашеской рясе, стараясь не пропустить ни единого слова, сказанного Нао.

– Это монах Малатерра, – шепнул Нао один из воинов, – Рожер поручил ему записывать великие деяния норманнов, чтобы о нас помнили в веках.

«Хм, коллега!» – подумал Нао и улыбнулся.

Вечером раздался негромкий стук в дверь, и в проём робко протиснулся летописец.

– Позвольте представиться. Моё имя – Готфрид…

– А мне говорили – Малатерра.

– Это прозвище. «Мала терра» – дурная земля. В деревне, откуда я родом, ничего не растёт. Вот так меня и прозвали. Я ушёл в бенедиктинский монастырь, чтоб не протянуть ноги от голода. Там научился грамоте, и граф Рожер призвал меня к себе. Но моё имя – Готфрид.

– А моё – Никколо.

– Это правда, что Вы – сын Ардуйна, и многое можете рассказать о приходе норманнов на эту землю?

– Пожалуй…

– Так расскáжите?

– Ну, неси вино. Разговор будет долгим…

Наутро в Тройну вернулось нагруженное богатой добычей войско Рожера. Слуги рыцарей вели на привязи сотни угрюмых пленников, десятки лошадей – обычных и диковинных двугорбых.

Счастливая Юдита встречала мужа на пороге, радуясь, что он цел и невредим. Богатая добыча её совсем не интересовала. Во время пира в честь победителей Готфрид бегал от одного воина к другому, мучая их расспросами. Чем больше пенной бирры поглощали норманны, тем удивительнее становились их рассказы.

Нао собрался в обратный путь до Гафлиды, когда Рожер позвал его:

– Я хочу послать богатые дары в Рим. Пусть Святой Престол думает, что только с божьей помощью мы одержали такую победу над иноверцами, – усмехнулся граф. – Хорошее отношение папы нам ещё пригодится. Пяток верблюдов отправлю, пусть подивятся на двугорбых чудищ. Думаю, кого послом назначить. Ты бывал в Риме?

– Нет. Но у меня жена и маленький сын в Гафлиде. Ждут меня.

– Ну как знаешь. Ты сказал, Гафлида? Забудь это слово! Мы вернём городу истинное христианское название!

Перед отъездом Нао заглянул к летописцу.

– Готфрид, дай почитать, что тебе рассказали.

Монах смутился, но протянул свиток и вышел из кельи. По мере чтения на лице Нао появилась улыбка, постепенно перешедшая в смех, а потом в изумление. Вот что он узнал:

«Получив весть о том, что враги взяли Черами, граф выслал вперёд своего племянника Серло с 36 рыцарями, чтобы тот вошёл в замок и держался до его прихода. Сам он последовал за ним всего с сотней рыцарей, так как больше у него не было. А Серло, войдя в замок, не стал ждать прибытия дяди, но, как яростный лев, бросился через ворота на врагов и устроил величайшее избиение. И хотя тех было 3000, не считая пехоты, которой было неисчислимое множество – удивительно и сказать! – обратил в бегство их всех.

На этом примере можно ясно видеть, что Бог был на стороне наших. Ибо человеческие силы не могли бы даже осмелиться совершить нечто столь великое и столь неслыханное…

Граф же пришёл в Черами и узнав, что враги разбиты племянником, преследовал их, чтобы довершить разгром.

Тогда те, собравшись с силами, выстроились в два полка и отважно устремились навстречу нашим. Граф тоже составил из своих людей два отряда, один поручил племяннику, а сам со вторым отрядом призвал на помощь Бога и отправился к месту битвы. Первый полк врагов, уклонившись от встречи с Серло и желая захватить гору, наткнулся на отряд, который вёл граф.

Видя, что люди из-за огромного множества врагов робки больше обычного и страшатся их, граф попытался прогнать от них страх такими увещеваниями:

«Соберитесь с духом, о храбрейшие юноши христианского воинства! Все мы отмечены славным именем Христа; и кто, как не негодяй, может покинуть его знамя? Наш Бог всемогущ: им проклят всякий, кто, не полагаясь на Бога, надеется на человека и только плоть делает своею опорою.

Тот народ восстал против Бога, и его силы быстро иссякнут. Они похваляются силой, а мы уповаем на поддержку Божью. Ибо когда Бог идёт впереди нас, перед нами устоять невозможно».

Пока граф вел подобные речи, появился некий всадник в блестящем вооружении, верхом на белом коне, неся на вершине копья белое знамя, а над ним – сверкающий крест. Выступив как будто из нашего войска, он яростно бросился на врагов там, где их ряды были гуще всего. Увидев это, наши обрадовались и громко повторяли имя Бога и святого Георгия. От радости такого видения и проливая слёзы, они с величайшей готовностью последовали за ним.

Многие видели, как на вершине графского копья развевалось знамя с крестом, прикреплённое туда никем иным, как самим Богом.

Оба войска храбро сражались, и немногочисленные наши, смешавшись с огромной массой врагов, оказались в такой давке, что проложить дорогу можно было только оружием. Видя, что густую толпу язычников наши громят так, как бешеный ветер разрывает в клочья плотный туман и как быстрейшие соколы разгоняют скопище слабых птиц, они, не в силах более сопротивляться, искали спасения в бегстве.

Отважно преследуя их, наши перебили всех врагов и стали победителями, убив до 15 000 врагов. Нагруженные победными трофеями, наши вернулись к вражескому лагерю и расположились в их палатках, присвоив себе верблюдов и всё, что они там нашли.

А на следующий день они атаковали пехоту – до 20 000 человек, которые, бежав, заняли горные утёсы и обрывы, и бóльшую часть их перебили, а остальных укротили и потом продали, выручив огромные деньги.

Граф, не желая быть неблагодарным по отношению Богу за оказанное ему благодеяние, отправил в Рим, папе Александру, который в то время мудро исполнял обязанности блаженного Петра, четырёх верблюдов, которые были среди прочей добычи.»

«Историю на Терре пишут победители», –подумал Нао, оставил свиток автору и отправился домой.

Глава 14

Спокойные дни в Гафлиде продолжались недолго. Однажды на рассвете, когда малыш тихо посапывал во сне, его родителей разбудил шум на улице: крики ужаса и горестные причитания. Нао выскочил из дома и сразу понял, что на посёлок напали. Кругом уже лежали трупы, люди в панике разбегались кто куда, дома горели. По улицам в поисках добычи носились воины с длинными мечами.

Нао быстро вернулся в дом, достал два биопистолета, один бросил Нике и замер в ожидании. На стене висел меч, но Нао на него даже не посмотрел: против такой оравы меч был бесполезен.

Кто? Сарацины не стали бы грабить арабский посёлок, а ромеи на Тринакрии обычно вели себя спокойно.

Дверь распахнулась, воин ворвался в помещение, размахнулся мечом, и тут же рухнул, парализованный лучом биопистолета. За ним последовали ещё двое, но их ждала та же участь. Ника вскочила, загородив собой колыбель, но что она могла сделать?

По светлым волосам, оружию и амуниции нападавших Нао опознал норманнов. Чуть больше двадцати лет назад он сам, точно также, грабил арабские посёлки и города, и вид любого сарацина вызывал в нем жгучую, подсознательную ненависть. Теперь он оказался по другую сторону этой вражды. Нао не задумываясь расстался бы с жизнью, если бы это могло спасти Нику и сына. Но сейчас от его смерти не было бы никакой пользы.

Норманны сгрудились у двери, перешёптываясь, но зайти в дом опасались. Они видели, как падали их товарищи, но ни стрел, ни копий не заметили. Кто-то побежал то ли за подмогой, то ли с донесением. Через приоткрытое окно Нао увидел, как к дому приблизился богато одетый молодой норманн в сопровождении свиты. В правой руке он держал длинный и узкий норманнский меч, а в левой – щит, покрытый голубой краской, поверх которой шла диагональная полоса из белых и красных квадратов.

Вновь прибывшие вошли в дом спокойно, уверенные в своём превосходстве.

– Как ты убил моих людей? – спросил норманн.

– Я их не убивал. Они вбежали, но споткнулись о порог и, падая, ударились головой. Скоро очнутся. Я – лекарь, и я знаю, что говорю.

Нао поднял взгляд на норманна, их глаза встретились, и широкая улыбка появилась на лицах у обоих.

– О! Приветствую тебя, Никколо, сын Ардуйна!

– Мое почтение графу Рожеру, сыну Танкреда из Отвиля!

Они обнялись. Рожер подошёл к стене, где висел крест его брата, сделанный отцом, и долго с грустью смотрел на него. Ни Онфруа, ни Танкреда давно не было на этом свете.

– Он – свой, – бросил Рожер свите, – а этих, – граф кивнул на парализованных воинов, – унесите, пусть оклемаются. Никколо, жду тебя вечером в своей палатке. Приходи один и без оружия. Гийом, выдай ему пропуск в наш лагерь, – бросил он ординарцу.

– В неспокойное время я не могу оставить жену и ребёнка одних.

– Ты прав. Гийом, придёшь вечером сюда и будешь охранять дом. Отвечаешь головой за женщину и ребёнка. Как, кстати, их зовут?

– Жену – Ника, а сына – ммм… Салио, – назвал Нао первое пришедшее на ум наолинское имя.

– Как? Сальво? А полностью? Сальваторе или Сальвато? Спаситель или Спасённый?

Нао подошёл к стене и снял с неё крест Онфруа. Прижал его к груди, а потом протянул Нике. Та с трудом разжала побелевшие пальцы, которыми вцепилась в спинку колыбели, и взяла крест.

– Пожалуй, Спасённый, – твёрдо сказал Нао. – Его зовут Сальвато. Ника, тебе нравится?

Но у женщины не хватило сил, чтобы разжать губы и произнести ответ. Она только что-то тихо простонала.

Возле самой большой походной палатки в лагере норманнов были расставлены столы, которые притащили из разграбленных и спалённых домов Гафлиды. Воины живо обсуждали захват посёлка, называя его старым ромейским именем – Кефалу.

Нао присел на краю длинной лавки.

– Давно вы на Тринакрии? – робко спросил он у немолодого норманна.

Тот подозрительно покосился на Нао, который заметно отличался от окружающих высоким ростом, худощавым телосложением и совсем не воинственным видом.

– Кого-то ты мне напоминаешь, парень… ты кто, вообще?

– Я из лангобардов, живу здесь. Меня Рожер позвал, – и Нао показал пропуск, подписанный графом. Старик кивнул.

– Да уж, почитай, третий год пошёл с того первого похода на Мессину.

– Расскажи, – попросил Нао.

Норманн тяжело вздохнул и поднял кружку с биррой.

– Три эмира, которые правили Тринакрией, тогда совсем рассорились, и один из них попросил Рожера о помощи против своих единоверцев. Граф всегда мечтал об этих плодородных землях и тут же собрал маленькое войско. Мы переправились через пролив и думали с наскока овладеть Мессиной. Там много христиан живёт, ромеев. Мы рассчитывали на их помощь…

Нао кивнул, вспоминая, как легко когда-то заняла Мессину армия Маниака.

– Но все греки, как один, вышли на защиту города, – продолжил старый воин, – и на подмогу к ним спешила огромная армия сарацин. А нас было всего две сотни…

Норманн сделал большой глоток бирры и вздохнул.

– Нужно было возвращаться, но поднялся сильный ветер с моря, который не давал отчалить. А сарацины были всё ближе. Мы уже попрощались с товарищами, вознесли всевышнему последнюю молитву, но жизнь свою задёшево отдавать не собирались. Мы же норманны, а не сопливые ромеи. Встали в оборонительный порядок и отбивались несколько дней. Потом ветер переменился, и мы уплыли. Так и спаслись…

– А дальше?

– Рожер получил нагоняй от брата Роберта за неразумный поход, и через три месяца братья уже вместе отправились на Тринакрию, собрав большую армию. Во второй раз мы были хитрее. Высадились на пустынном берегу в пяти милях от Мессины, обошли её по суше и напали с тылу, откуда нас не ждали.

Воин снова замолчал, но Нао ждал продолжения.

– Двинулись на запад, завоёвывая города и посёлки, пока не дошли до мест, где в большинстве обитают сарацины…

В этот момент вокруг поднялся рокот восторженных голосов и стук мечей. Из палатки вышел Рожер в сопровождении Юдиты и Серло. Графу Рожеру Боссо, самому младшему из двенадцати братьев Отвилей, в ту пору было тридцать два года.

Рожер сразу заметил Нао, который выделялся в толпе, подошёл к нему и коротким кинжалом постучал по столу. Шум сразу смолк.

– Это Никколо, из лангобардов. Помог мне в Тройне. Говорит, что он сын Ардуйна, героя Сиракузы и Мельфи. Как, поверим ему?

– А пусть докажет! – выкрикнул кто-то из молодых воинов.

– Сын Ардуйна? – переспросил старый норманн, – так вот почему мне кажется, что я тебя видел! Как вылитый! Одно лицо!

– Вот ты, Жильбер, и проверишь. Спроси его что-нибудь про первый поход на Тринакрию.

Жильбер нахмурил лоб.

– Никколо, тебе отец рассказывал про тот поход?

– Да, – пробормотал Нао.

– Тогда скажи, где мы сделали остановку, когда уплыли от Маниака на материк?

– Сначала в Тропеа. Вы там долго прохлаждались, – ответил Нао, вспоминая образ темнокожей Мадонны.

– Смотри-ка ты, правильно. А потом где?

– Место второй стоянки называлось Марина Камерота.

– Опять угадал! И на следующий день мы двинулись дальше, верно?

– Нет, на следующий день катапан Докиан закатил такой пир, что Вильгельм Железная Рука согласился задержаться.

У Рожера по лицу пробежала тень при упоминании о старшем брате. Он его почти не помнил, совсем маленьким был, когда тот уехал из дома, но славой Вильгельма гордился.

– Но потом мы всё-таки уплыли? Куда? – продолжил Жильбер свой допрос.

– Вы может быть и уплыли, но отец уехал по суше.

– Куда уехал? В Мельфи? – вмешался уже Рожер.

– Нет, сначала в Салерно, спросить совета у Гвемара, а потом уже в Мельфи.

Пока всё сходилось. Но сюрприз ждал Нао впереди.

– Складно, – сказал Рожер. – Ну а ты-то где был всё это время?

Нао запнулся, пытаясь оценить, сколько лет могло бы быть «сыну Ардуйна» во время захвата Мельфи. Новую легенду он сочинил быстро.

– Ещё до похода Маниака отец служил у князя Салерно. Там у него была любимая девушка. Когда отец отбыл на Тринакрию, он даже не подозревал, что у него родится сын. Обо мне он узнал, когда заехал к Гвемару, но взять в Мельфи жену и годовалого ребёнка не решился.

– И правильно, – вставил Жильбер, – что делать младенцу в логове врага?

Рожер жестом показал ему не встревать.

– Когда он снова приехал в Салерно, мне было уже три года… – продолжил Нао.

– Так-так, – что-то прикидывал Рожер в уме, – а кем служил Ардуйн у Гвемара?

– Был воспитателем принцессы Сишельгайты и работал в медицинской школе.

– Так ты, наверное, тоже знал Сишельгайту?

– Конечно! – фантазия Нао разыгралась во всю. – Я был всего на год старше. Когда мы играли в войну, я всегда был за норманна. Она колола меня деревянным мечом и страшно кричала: «Умри, проклятый норманн!»

– Вот тут-то ты и попался, если врёшь. Сишельгайта – жена моего брата Роберта. Я жду их скоро на Тринакрии. Вот и проверим, кто ты такой!

Рожер вернулся на своё место, ласково обнял худенькую Юдиту, что-то нашептывая ей на ухо и подкладывая еду. Нао совсем обнаглел:

– Граф, я очень рад, что снова встречу Гайту. Я так давно её не видел.

– А Роберта не боишься? Вдруг приревнует? – усмехнулся Рожер. – Ты, кстати, с ним встречался?

– Не приходилось. Мы уехали ещё до свадьбы Гайты. После того, как её брат Гизульф получил выкуп в виде возвращённых земель.

Рожер внимательно посмотрел на Нао – не слишком ли много знает тот, кого он утром чуть не отправил к праотцам? Но наивный и скромный взгляд почему-то действовал умиротворяюще.

– Выкуп… Знал бы ты, как я сам добывал у него выкуп за Юдиту!

– Расскажи!

Рожер большими глотками выпил бирры, снова поцеловал жену в щеку и откашлялся.

– Ладно, слушайте.

Многие норманны знали эту историю, но им всё равно было интересно услышать её снова.

С каждым разом Рожер то ли вспоминал, то ли выдумывал всё новые подробности.

– Дело было два года назад. Роберт обещал мне половину освобождённых земель в Калабрии, но всё тянул с расчётом, только денег присылал немного. Я терпел-терпел. А тут Юдита приехала, нужно было к свадьбе готовиться. Про утренний выкуп слышал?

Нао покрутил головой.

– Тёмный ты. У знатных людей положено наутро после свадьбы отдавать родственникам жены четверть своего имущества. Девочка моя, конечно, бóльшего стоит, но почти всё моё имущество было у брата.

Хорошо, – подумал Нао, – что у Ники нет родни, а у меня – имущества. Да и знатным меня трудно назвать.

– Я отправил в Мельфи гонца со списком того, что Роберт мне задолжал, и дал ему сорок дней сроку, а не то… – Рожер взмахнул мечом. – Но он же скупой! Отдавать ой как не любит! Собрал я тогда лучших своих воинов и отправился в Калабрию, в Милето. Там у меня база. Ждал, пока назначенный срок истечёт. А тут пришли плохие вести с Тринакрии. Эмир Ибн ат-Тимбах, что на моей стороне был, попал в засаду и погиб, а все норманнские гарнизоны из крепостей поразбежались.

Рожер крякнул, вспоминая ссору с братом, и махнул рукой, чтобы принесли новую кружку бирры.

– Наконец Роберт пришёл, но долг отдавать не собирался. Его воины осадили нас в Милето. Ладно, думаю, братец, не на того ты напал. Выхожу ночью из города и мчусь в соседний Джераче за подмогой. А Гвискар тут как тут, бросился за мной. Но я успел, ворота захлопнулись перед его носом. Но он же хитрый и настойчивый! Натянул капюшон на голову и сумел пробраться в город. У него в Джераче свой человек был, ромей по имени… Василий, что ли. Утром жена грека, красавица Милита, на стол накрыла, а слуга, что кушанья подавал, всё подозрительно приглядывался. Этот слуга и смекнул, что в доме – герцог Апулии, тот самый, которого весь город ненавидел и боялся. Выбежал слуга на улицу, заорал, стал народ собирать. Перепуганный Василий побежал к церкви, чтобы укрыться, но его поймали и растерзали на месте. С Милитой обошлись ещё хуже: посадили на кол, и она умирала долго и мучительно.

– И всё это правда? – перебил его Нао, раздумывая, стоит ли такую жуткую историю записывать в мнемобанк.

– А шут его знает, – ответил Рожер, – так мне донесли.

– И что же Роберт? – спросил молодой воин.

– Роберта они тоже поймали, но сами тряслись от страха из-за своей дерзости. А он заявил, что пришёл в город по своим делам, и никто тут не имеет права вмешиваться в разборку братьев – герцога и графа. И что под стенами города, на всякий случай, стоит армия, которая по малейшему поводу сравняет Джераче с землёй. Ещё он напомнил, что когда-то весь город клялся ему в верности.

– Они и правда клялись?

– Никто не был уверен. Наоборот, уже лет пятнадцать все вздрагивали от ужаса, только услышав имя Роберта Гвискара. В общем, горожане совсем растерялись и страшно обрадовались, когда я там появился.

Рожер встал, чтобы закончить историю.

– Все старейшины города собрались на площади по моему приказу. «Как вы смели задержать герцога и почему не оповестили меня немедленно? – заорал я на них. – Роберт – мой родной брат, и мои дела с ним вас не касаются! Приведите его сюда!» Привели Роберта со связанными руками. Горожане во все глаза смотрели, как я с ним расправлюсь. А я разрезал верёвки и заключил Роберта в братские объятия. А он шепнул мне: «Ладно, твоя взяла. Всё, что должен, верну. Мы ещё пригодимся друг другу…»

Молодые норманны зашумели, восторгаясь братьями Отвилями. Другие хвастались награбленным за день добром. Нао тем временем робко подошёл к столу предводителя, чтобы расспросить про Сишельгайту. Он уже пять лет как ничего не слышал о ней, а судьба его теперь была в её руках.

– Ты давно её видел? Как она?

– Далась тебе эта баба! Всё хорошо у неё. Замужем за Робертом, уже двое детей у них – Матильда и Рожер, тёзка мой. Наследник Роберта. Посмотрим, что выйдет, если смешать норманнскую кровь с лангобардской.

Нао поклонился графу, и собирался улизнуть домой, но Рожер не спешил его отпускать.

– Бери свою кружку и иди за мой стол. Поговорим о Юдите, а то всё «Гайта, Гайта…»

Нао пришлось подчиниться, и он первым начал разговор:

– У тебя такая молодая жена. Почему она на войне? Ты не боишься за неё?

Лицо Рожера стало серьёзным, даже суровым.

– Если честно, то боюсь. Пусть лучше меня сарацины разорвут на части, чем тронут Юдиту. Но она сама так захотела.

Рожер замолчал, предаваясь воспоминаниям, потом заговорил.

– Я увидел её впервые ещё в Нормандии, совсем девочкой, и сразу полюбил. Но брак между нами тогда был невозможен.

– Почему же?

– Это был бы неравный брак. Мой отец – мелкий землевладелец, а Юдита происходила из очень знатного рода д’Эвре, её отец был двоюродным братом самого герцога Нормандии Вильгельма, сына Роберта Дьявола. Слышал?

Нао отрицательно покрутил головой.

– Когда братья Отвили пошли из Нормандии на юг, Вильгельм обратил свои взоры на север, на огромный остров Альбион. Теперь там армия норманнов, и я не удивлюсь, если Вильгельм скоро завоюет страну ангелов.

– А потом? – заинтересовался Нао.

– Потом всё переменилось. Родители Юдиты умерли, и её опекуном стал сводный брат Робер, настоятель монастыря. Робер имел неосторожность поссориться с герцогом Вильгельмом, и им пришлось уносить ноги из Нормандии. А мы, братья Отвили, к тому времени уже стали могущественной силой.

– И Робер привёз Юдиту к тебе? – попытался угадать Нао.

– Не сразу. Сначала они бежали в Рим, потом в Апулию к Роберту. Он как раз искал священников, чтобы превратить греческие монастыри в норманнские общины.

– А что, греческие священники хуже латинских? Все ведь молятся одному богу.

Тут откуда ни возьмись появилась знакомая фигура в монашеской рясе и с фанатичным взглядом – Малатерра!

– Они неправильно молятся! Они все еретики! – горячо заговорил он. – У них на литургии хлеб квасной, а не пресный! Они не постятся по субботам! У них священники могут жениться! И они не считают папу главой христовой церкви!

– Это так важно? – спросил Нао и перевёл взгляд на Рожера, который с лёгкой улыбкой слушал Готфрида.

– Важно, что папа теперь позволит мне самому назначать настоятелей во все приходы на моих землях, и на Тринакрии будет мир всех христиан. Я и к мусульманам найду подход, и к евреям. Но из-за той ерунды, что приключилась десять лет назад, разошлись пути западной и восточной церквей. Думаю, навсегда.

– А что случилось?

– Умирающий папа послал в Византиду договариваться о правилах проведения христианских обрядов трёх недоумков – кардинала, архиепископа и своего секретаря – и они всё испортили. Случилась схизма. Раскол церквей.

Нао ни черта не понимал в тонкостях богослужения, и решил вернуть разговор к интересовавшей его теме.

– Так что было с Юдитой?

– Как только я узнал, что она у Роберта, – продолжил Рожер, – сразу помчался в Калабрию, где мы и обвенчались. Но мне нужно было вернуться на Тринакрию, и Юдита очень грустила. Она уже ждала рождения нашей дочери. Когда я приехал получить должок от Роберта, то упросила взять её на Тринакрию. А потом…

Рожер вскочил на ноги. Выпитая бирра вновь всколыхнула воспоминания о событиях в Тройне.

– Проклятые ромеи! Предатели! Сарацины – ладно, что с них взять? Но ромеи – христиане! Забыли клятву, забыли бога, сговорились с арабами! Хотели взять мою девочку в заложницы! Мало я их тогда повесил!

Крепкий кулак Рожера опустился на дощатый столик, тот крякнул и развалился на части. В этот момент из палатки вышла Юдита, юная и стройная, неся блюдо мандаринов. Она в растерянности замерла, не видя стола, на который собиралась поставить фрукты.

Блюдо подхватил Серло, а Рожер метнулся куда‑то в сторону, и тут же вернулся с крупным и очень красивым цветком, сорванным в палисаднике разорённого дома. Граф опустился на одно колено, протягивая цветок Юдите. Норманны кольцом окружили счастливую пару и начали аплодировать, стучать мечами по столам и выкрикивать восхваления в адрес графа Рожера и его прекрасной супруги.

А Нао побрёл в сторону своего чудом уцелевшего жилища, где его ждали Ника и совсем ещё маленький сын. Какой-то норманн догнал его и протянул свернутый пергаментный свиток. Это была охранная грамота от графа Рожера, по которой Нао мог спокойно жить в Гафлиде, не опасаясь, по крайней мере, норманнов.

Глава 15

Нао с женой и сыном жил всё в том же доме на берегу моря. В посёлке мало что изменилось, только вот дань теперь собирали не люди эмира, а норманны. Сарацины по-прежнему называли город «Гафлида», а христиане, пытаясь выговорить древнее ромейское название «Кефалоний», шепелявили и отбрасывали длинное окончание. Получалось «Чефалу».

Год шёл за годом, Сальвато подрастал. Он не был похож на местных детей, и не вёл с ними дружбу. Нао по-прежнему ловил рыбу, помогал Нике на огороде и совершенствовался во врачевании, пополняя и уточняя Антидотарий. Пациентов у него было в избытке: и арабы, и христиане, и даже евреи. Ему доверяли все.

Рожер постепенно расширял свою власть на Тринакрии, но для осады Палермо, главного города на севере острова, сил ему не хватало, и он ждал помощи Роберта. Но тот не мог покинуть Апулию, где хозяйничала мощная ромейская армия, сделавшая своим центром неприступный порт Бари.

Сальвато уже исполнилось восемь, когда однажды к дому прискакал гонец, усталый и запылённый после дальней дороги.

– Ты лекарь Никколо? – выкрикнул он с порога. – Собирайся, тебя зовёт граф Рожер!

– Зачем?

– Большой военный поход! Граф собирает всех, кто может быть ему полезен.

Нао и Ника уставились друг на друга. Он легко читал её мысли, и она уже неплохо его понимала. Сейчас их мысли совпадали.

Отказать Рожеру нельзя, ведь благодаря его охранной грамоте они уже восемь лет живут никого не опасаясь. Но как оставить женщину с ребёнком? А вдруг вернутся сарацины?

Нао повернулся к гонцу.

– Отужинай с нами.

От угощения тот не отказался. Ника принесла еду.

– А куда идёт Рожер со своим войском?

– Это мне не ведомо. Я просто посыльный.

– Но слуги ведь что-то болтают между собой?

Гонец засунул в рот кусок рыбы и потянулся за кружкой, в которую Ника налила из кувшина молодое вино.

– Я только слышал, что Рожер получил послание от старшего брата. И сразу начался переполох.

– Послание от Роберта?

– А я почём знаю? У графа целая куча братьев, и все старшие.

– Послушай, – начал Нао вкрадчиво, – переночуй у нас. А утром вместе поедем к Рожеру.

Уставший и расслабленный от вина гонец попытался отрицательно покрутить головой, но у него это никак не получалось. Вскоре он смирился и мирно захрапел в углу. Ника и Нао вышли на улицу.

– Он знает больше, чем может говорить. Я слышал его мысли. Я уверен, что это Роберт попросил помощи Рожера. Братья не очень-то дружны, как все властные натуры, но уважают друг друга и доверяют как себе. И я почти уверен, что там будет Гайта.

– Значит, поедем вместе. Неизвестно ещё где опаснее. Втроём мы всегда что-нибудь придумаем.

Когда Сальвато проснулся утром и узнал, что они едут на войну, он был в полном восторге. Ведь он уже умел скакать на низкорослой лошадёнке, которую подарил отец! Но скакать пока не пришлось: из-за обилия скарба в путь отправились на телеге.

– Куда поедем?

– В Мессину, – ответил гонец, – к вечеру доберёмся. Мне приказано не спускать с лекаря глаз, пока не доставлю к графу.

По дороге Нао думал, сильно ли изменился Рожер с их последней встречи. Ему уже должно быть под сорок, а я выгляжу едва ли на двадцать пять. Как ему это объяснить?

В Мессине, впрочем, царила жуткая суматоха, и графу было не до старых знакомых. Подробности последних событий Нао узнал у других норманнов. Они рассказали, что Роберт решил покончить с властью ромеев на италийском полуострове, а для этого нужно было взять неприступный Бари. Роберт остро нуждался в помощи Рожера, особенно его кораблей, ведь город держался только благодаря снабжению с моря.

Никто не сказал ни слова, когда на корабль поднялась женщина с подростком. Дети в военное время взрослели быстро, и Сальвато с восторгом ощупывал остриё первого в своей жизни настоящего меча.

Переход от Мессины до Апулии оказался недолгим, но для Сальвато это было первым морским путешествием. Он не уходил с палубы, глядел во все глаза на водную гладь и на берега вдалеке, старался всё увидеть и запомнить.

Лагерь норманнов располагался на подступах к Бари. Нао вскоре подружился с молодым рыцарем по имени Рауль. Тот выглядел устало, но сохранял крепость духа.

– Мы уже третий год осаждаем Бари, но всё никак, – рассказывал Рауль, – месяц назад Роберт объявил, что позовёт на помощь брата. Я даже не думал, что вы так быстро приплывёте!

Бари располагался на длинном мысе. Норманны сразу же блокировали город с суши, но закрыть его со стороны моря было куда сложней. Быстроходные ромейские дромоны проскакивали между кораблей норманнов, подвозя провизию и оружие.

– А хочешь посмотреть на Бари с моря? – спросил Рауль.

– Как? У тебя есть лодка?

– Нет. Никогда не догадаешься! Пошли, пока не стемнело.

Рауль быстрым шагом направился к берегу, но куда-то в сторону от города. Они подошли к небольшому, хорошо защищенному пирсу. Рыцарь поприветствовал стражника – было видно, что они хорошо знакомы.

– Это Никколо, лекарь Рожера Отвиля, – сказал Рауль. Стражник почтительно поклонился.

Они прошли на пирс, к которому был крепко привязан канатами небольшой корабль. Рауль взбежал на него, призывая Нао следовать за ним. Оказалось, что к другому борту корабля прикована толстая железная цепь, которая тянулась куда-то в море. Нет, не в море! А над морем, к другому кораблю. Рауль ловко вскочил на цепь и, придерживаясь за страховочный канат, помчался над водой. Уже через несколько минут он размахивал руками с верхней палубы другого корабля.

Нао с опаской ступил на скользкую от морской воды цепь и медленно пошёл по ней. Огромные звенья цепи были выкованы с одной плоской стороной, и передвигаться по ней было не слишком рискованно. Когда Нао прошёл на второй корабль, он увидел, что от него тянется ещё одна цепь – к следующей посудине. И Рауль уже был там!

Добравшись до пятого корабля, Нао понял очередную хитрость Гвискара. Во-первых, цепи закрывали гавань, мешая как входу, так и выходу ромеев. Во-вторых, норманнские воины могли по цепи стремительно передвигаться к тому месту, где намечалась попытка прорыва.

– Эти ромеи поначалу издевались над нами, – рассказывал Рауль на обратном пути, – ходили по крепостной стене и пускали солнечных зайчиков золотыми и серебряными тарелками. Размахивали драгоценностями, насмехаясь над жадностью Гвискара. Но когда появились корабли, их веселье поубавилось, а когда Роберт натянул цепь – пропало совсем. Но всё равно, гадостей от них много: то осадную башню сожгут, то нашего сцапают, если зазевается. А недавно их новый военачальник Стефан Патеран улизнул из гавани, как-то преодолев цепь, и отправился за помощью к Восточному императору. Говорят, он не только провизию привезёт, но и целую вражескую армию. Так что Гвискар не просто так за Рожером послал.

Наступил вечер.

При свете полной луны Сальвато упражнялся с новым луком, пытаясь попасть стрелой в яблоко, положенное на дно перевёрнутого кувшина. Но стрелы чаще попадали в сам кувшин, который, в конце концов рухнул на пол и раскололся. Мальчик смотрел на родителей виновато, зная, что купить кувшин у гончара будет недёшево.

Ника и Нао даже не обратили внимания на погибшую в неравном бою утварь. В другой комнате они обсуждали два вопроса – нужно ли разыскать Сишельгайту и как обезопасить Сальвато в грядущие тревожные дни.

Вдруг раздался отдалённый шум. Нао вышел на улицу. На стенах Бари стояли десятки людей с зажжёнными факелами, и оттуда доносились звуки празднества. Но что можно праздновать в безнадёжно осаждённом городе? Только приближение подмоги!

Вскоре по лагерю норманнов побежали глашатаи, разнося приказ Роберта о срочном укреплении береговой охраны. Однако в эту ночь вражеские корабли не показались. Не было их и на следующий день. Ромеи, приняв желаемое за действительное, преждевременными восторгами выдали себя.

– Я пойду к Гайте, – заявила Ника утром. Нао с сомнением посмотрел на неё, но, прислушавшись к мыслям, кивнул.

Новый каменный дом Гвискара был построен несколько месяцев назад: после того, как только случайность спасла герцога от смерти. Ужиная вечером в старом бревенчатом домишке, простуженный герцог сильно закашлялся и наклонил голову. В тот самый момент отравленное копьё влетело в щель между брёвнами и просвистело над его головой. Наёмного убийцу не поймали, но никто не сомневался, что его подослал Патеран.

Ника с опаской подошла к ограде дома и спросила стражника, здесь ли находится Сишельгайта.

– Кто ты, и зачем тебе герцогиня?

– Передайте ей, что пришла Ника, её подруга из Салерно.

Через несколько минут стражник вернулся, проверил, что у гостьи нет оружия, и провёл её в дом. Первыми навстречу Нике вышли стройная девочка лет одиннадцати и мальчик, чуть моложе, который почему-то держал в руках красивый кошелёк.

– Я – Матильда.

– Я – Рожер.

– А я – Ника, – улыбнулась гостья в ответ на их приветствия.

Дети не ответили на улыбку и проводили Нику во внутренние помещения. Сишельгайта сидела в кресле, напоминавшем трон, и качала на руках младенца. Ещё трое детей разного возраста находились в большой комнате, занятые каждый своим делом. Рожер тоже уселся у стола, высыпал из кошелька монетки и стал складывать из них геометрические узоры. Посетительница его не заинтересовала.

Гайта и Ника молча рассматривали друг друга. Бывшей воспитаннице был уже тридцать один год, и она теперь выглядела старше своей воспитательницы. Наконец, герцогиня проговорила:

– Время не властно над тобой…

– Ты одна знаешь нашу тайну.

– Какая тайна? – спросила старшая дочка, округлив глаза.

– Ты же знаешь, Матильда, чужие тайны нельзя никому раскрывать. Только если Ника сама тебе расскажет.

Девочка перевела вопросительный взгляд на гостью.

– Не сейчас. Может быть, расскажу перед твоей свадьбой, как когда-то рассказала твоей маме.

– Перед свадьбой мамы?? Но ты тогда была ещё маленькой.

– Ника старше, чем тебе кажется, – вмешалась Гайта, – она даже старше меня… чуть-чуть … А сейчас иди и позволь нам поговорить.

Матильда отошла, обиженно надув губки. Рожер продолжал забавляться с монетками, ни на что вокруг не обращая внимания.

– У тебя уже шестеро детей… – задумчиво произнесла Ника.

– Осенью будет седьмой. В норманнских семьях должно быть много детей.

– Помнишь, я когда-то спросила, что будет, если ты выйдешь замуж за норманна?

– Вы, маги, знаете будущее.

Гайта тряхнула головой, будто бы отгоняя неприятные мысли. Она была умной, хорошо образованной, когда нужно – воинственной и безжалостной к врагам, и, в то же время, хорошей матерью. Она была герцогиней, женой самого великого властителя эпохи. Иногда ей казалось, что её возможности безграничны, что с Гвискаром они могут всё. Но вот напротив сидела скромная девушка, обладавшая немыслимым даром вечной молодости, и Гайта не могла ни попросить, ни отнять, ни купить его. Потому что дары господни не продаются.

– А у тебя есть дети? – наконец, спросила она.

– Один. Мальчик Сальвато.

Гайта кивнула. Хоть в этом она превзошла Нику.

– И Никколо тоже здесь? – спросила Гайта.

– Да. Мы приплыли с войском Рожера.

– Почему он не пришёл сюда?

– Он остался с сыном. Ты хочешь его увидеть?

– Не знаю… – протянула Гайта, – он мне нравился, когда я была девочкой. Я даже немного ревновала к тебе. Он выглядит всё так же молодо?

– Да. Лет на двадцать пять.

– А сколько ему на самом деле?

– Почти сто…

Вошла Матильда. На голове у неё был надет знакомый обруч-мнемовизор.

– Мама, можно я надену его сегодня на ночь?

– Тебе в нём лучше спится?

– Мне кажется, что это он показывает мне сны-фантазии, где солнце другого цвета и бегают небывалые звери.

– Хорошо, сегодня можешь надеть.

Девочка снова ушла.

– А ты надевала обруч? – спросила Ника.

– Ни разу. Сначала была свадьба, мы уехали в Мельфи, и я забыла про него. Потом Гизульф прислал обоз с моими старыми вещами, но коробки так и стояли в кладовой замка. Когда подросла Матильда, она добралась до этих коробок, обнаружила обруч и сразу стала его носить. А мне почему-то совсем не хочется его надевать.

Она замолчала. Потом вдруг спросила:

– А зачем ты сюда пришла?

– Я хотела попросить совета насчёт сына. Я боюсь за него. Время военное, а для детей война – не лучшее место…

Гайта задумалась.

– Но все мои дети – со мной.

– Ты – жена герцога, у вас охрана.

Вдруг со стуком распахнулась дверь и вошёл высокий, статный мужчина за пятьдесят в военной амуниции и с мечом.

– О, у нас гости! Представь! – громогласно воскликнул он с порога.

– Это Ника, моя подруга из Салерно. Она прибыла с войском Рожера. А это мой муж Роберт, – повернулась она к Нике.

Роберт уселся на кресло рядом с женой, сбросил тяжелую рубаху-кольчугу. Окинул внимательным взглядом странную девушку, которой нужно было объяснять кто он такой, но быстро вернулся к своим мыслям.

– Чувствую, завтра будет весёлый день… – наконец произнёс он. – Ромейский флот на подходе. Если не пропустим их, то всё, город наш. В Бари и так уже половина народа на нашей стороне.

– Откуда ты всё это знаешь? – спросила Гайта, беря мужу за руку.

– Знаю… – усмехнулся Роберт в бороду, – что-то знаю, а что-то чувствую. Недаром меня прозвали Гвискаром, «хитрым».

Он помолчал. Потом дважды громко стукнул мечом о щит. Вошёл стражник.

– Найди посыльного. Нужно передать Рожеру, чтобы выходил в море со всеми кораблями навстречу ромеям. Чую, они близко. Стой!

Посыльный, уже было бросившийся выполнять приказ, вернулся к герцогу.

– Вот что ещё передай Рожеру. У него ведь есть захваченный ромейский корабль? И он на плаву. Пусть поднимет на нём флаг Империи, и пусть этот корабль плывёт первым.

Посыльный не осмелился задать вопрос, зачем нужен этот камуфляж, и побежал к Рожеру.

Роберт довольно ухмыльнулся и пробормотал: «ночью ведь не разберут…»

– Роберт, – спросила Гайта, – мы можем взять сына Ники на воспитание, пока идёт война?

– Война будет всегда. Сколько ему? Восемь? Ладно. Подрастёт, будет моим ординарцем.

Сальвато был в восторге, когда узнал, что будет жить в доме герцога.

Глава 16

На всех кораблях Рожера шла подготовка к морскому сражению. Граф поднялся на флагманский драккар. Для Нао места на нём не нашлось, и он залез на посудину поскромнее. Это было его первое морское сражение.

«Чем я больше рискую? – размышлял Нао, – утонуть или получить в грудь ромейскую стрелу?» В конце концов он не стал надевать тяжёлую кольчугу, но натянул на тело наолинский гидрожилет из тончайшей двухслойной водонепроницаемой пленки.

Ветер был благоприятным, и корабли спешно отчаливали. Караван возглавлял дромон под парусами, раскрашенными в ромейские цвета. Гвискар не ошибся, вражеская флотилия вскоре показалась в слабом предутреннем свете, но ромеи вели себя странно. Они кричали, махали руками и поднимали приветственные флаги.

– Приняли нас за своих, думают, что мы вышли их встречать, – сообразил один из воинов, понимавший по-гречески, – подплывём как можно ближе, пока они не опомнились!

Ромеи слишком поздно осознали свою ошибку. Норманны брали их дромоны на абордаж, с воинственными криками перескакивали через борта и устраивали побоище на палубах.

– Ближе, ближе! – кричали рулевому воины на корабле Нао, сгрудившись у правого борта. Дромон угрожающе накренился.

– Все на другой борт, – закричал рулевой, но его никто не слушал. Норманны затягивали кольчуги и обнажали мечи, предвкушая погружение в свою любимую стихию – упоение смертельного сражения.

Но не случилось. Корабль зачерпнул воду, порыв ветра накренил его ещё больше и опрокинул. Нао нырнул, чтобы избежать удара падающей мачты. В прохладной весенней воде барахтались воины, тщетно пытаясь справиться с тяжестью железных кольчуг или сбросить их. Один за другим они уходили под воду.

Мысленными командами Нао надул гидрожилет и включил тепловые элементы. Затем он доплыл до широкой доски с утонувшего корабля, заполз на неё и стал думать, что делать дальше. Грести он мог только руками или щитом, но до берега было очень далеко. Поэтому он принял решение двигаться в ту сторону, где продолжалась морская битва.

Прошло немало времени, пока его чудо-плот приблизился к флагманскому судну. Битва уже закончилась. Ромейские корабли были потоплены или захвачены, сотни пленников со связанными руками понуро сидели на палубах. С флагмана протянули весло и помогли Нао подняться.

– Ну и где твой корабль, лекарь Никколо? – спросил Рожер.

Гибель полутора сотен воинов была тяжёлой платой за столь желанную победу. Но теперь у защитников Бари не оставалось ни единого шанса.

Утром корабли вернулись к берегу. Гвискар был в первых рядах встречающих. Издалека он увидел голубой парус с диагональной полосой из белых и красных квадратов – герб Отвилей! Это могло означать только одно: Рожер возвращается с победой!

На пристани братья крепко обнялись, не произнося лишних слов. Взгляд Роберта упал на толпу пленников за спиной Рожера, среди которых выделялся высокий мужчина в неуместно роскошных одеждах.

– Оп-па! Жоселин собственной персоной! – воскликнул герцог.

Пленник, норманн по происхождению, был ромейским военачальником и злейшим врагом Роберта. Кулаки герцога сжались от ненависти.

– Ну, добро пожаловать в гости! – взгляд Роберта не предвещал для Жоселина ничего хорошего.

Гайта со старшими детьми тоже была тут. В толпе воинов она заметила знакомое лицо – Никколо, такой же молодой, как и когда он давал ей, шестилетней девочке, первые уроки верховой езды и фехтования. Прошло четверть века, а он ничуть не изменился. Тоска сжала сердце: сколько ей осталось? Лет двадцать, может, чуть больше, а он так и будет жить вечно. Одно слово Гвискару – и эта вечная жизнь закончится, и будет не так обидно. А как же её юношеская любовь? Как можно её предать?

Вдруг из-за спины выскочил новый воспитанник – Сальвато, странноватый такой мальчик – и с криком «Папа!» бросился к Нао, обнял его и тут же отстранился, показывая свои обновки, явно из тех, что стали малы старшему сыну Гайты.

– Он твой сын? – холодно спросил Роберт. Нао кивнул.

– А сам ты кто?

– Это мой лекарь, – вмешался Рожер, – он родом из Салерно.

– Из Салерно? – Гвискар жестом подозвал Сишельгайту. – Ты знаешь его?

Повисло молчание. Наконец, Гайта заговорила.

– Да, знакома. Это Ардуйн, мой воспитатель…

– Воспитателем её светлости принцессы Сишельгайты был мой отец, – перебил Нао. – Я очень похож на него. Мой отец дружил с вашими старшими братьями Вильгельмом, Дрого и Онфруа…

– Сын Ардуйна? – спросил Гвискар удивлённо. Гайта открыла было рот, чтобы что-то добавить. Она до сих пор не решила, рассказать ли мужу правду о своём бессмертном учителе, но Нао снова опередил её.

– Да, мой отец жил в Салерно и основал там медицинскую школу. Я пошёл по его стопам, но после смерти отца уехал вместе с женой на Тринакрию. Там и родился мой сын.

Гайта закрыла рот. «Ладно, пусть живут. В конце концов, ничего дурного они мне не сделали – только хорошее. Что ж тут поделать, если они маги, а я – как все? Хотя, и я не совсем как все: я жена великого воина и правителя!»

Бари был обречён. Лучше открыть ворота норманнам, чем умереть с голоду. На улицах перепуганные люди обсуждали только одно: кого повесит Гвискар, кого четвертует, кого изгонит из города, а кто, быть может, избежит кары за прежнее высокомерие и насмешки.

«Ужасный конец лучше ужаса без конца», – решили сторонники капитуляции, втайне надеясь, что лояльность к новой власти им зачтётся. Они захватили одну из башен городской стены и открыли ворота.

Накануне праздника Пальмового воскресенья 71-го года по эре Ли флаги ромеев в последней раз развевались над городом. В этот день герцог Роберт и граф Рожер возглавили торжественную процессию норманнских воинов. Сальвато шёл рядом с отцом, представляя, как он вырастет и тоже завоюет какой-нибудь город. Например, Византиду, или Рим или – на худой конец – Неаполис.

Горожане Бари вздохнули с облегчением, когда узнали, что Гвискар не намерен проводить массовые расправы. Очень расчетливый, хотя и в меру алчный герцог не видел никакого смысла в том, чтобы собственными руками уничтожать своих подданных.

Старики помнили, как Бари не раз переходил из рук в руки: то лангобарды, то ромеи, теперь вот – норманны. Как бы то ни было, Гвискар довершил большое дело, начатое Райнульфом Дренго и продолженное старшими братьями Отвилями, – покончил с властью ромеев на италийском полуострове. Теперь лишь два города оставались не под контролем норманнов. Власть в Салерно сохранял лангобард Гизульф, старший брат Сишельгайты, а Неаполисом управлял герцог Сергий V, который был сам по себе, лишь делая вид, что подчиняется империи ромеев.

На следующий день после торжеств Гвискар разыскал брата.

– Хочу выкупить у тебя предателя Жоселина, он должен заплатить за то восстание, семь лет назад, когда нарушил вассальскую клятву. Норманн ведь, а такая гнида.

– Забирай, это подарок.

– Слишком дорогой подарок, что ты хочешь взамен?

Рожер задумался. Ему нужны были земли, но всё завоёванное братьями отходило Роберту, как старшему.

– Феод на Тринакрии, – наконец, решился он, – хотя бы небольшой.

– Какой?

– Ну, например, … – Рожер задумался, перебирая те места, что уже знал, – Чефалу.

– Что это?

– Рыбацкий посёлок под высокой скалой.

– Большой?

– Да нет, обычный посёлок с угодьями. Арабы называют его Гафлида.

– Целый посёлок за одного человека? Не жирно ли будет? – усмехнулся Роберт.

– Ну ведь и Жоселин – не просто человек, а правитель Мольфетты.

– Бывший правитель.

– Ладно. Возьми в придачу лекаря Никколо, – предложил Рожер, – на войне лекарь никогда не будет лишним.

Это был блеф. Нао не был обязан служить Рожеру, и граф не мог им распоряжаться. Но Роберт этого не знал.

– Хорошо, по рукам. Э, постой. А где хоть этот твой Чефалу?

– На северном побережье, милях в пятидесяти к востоку от Палермо.

– Вот и хорошо. Наша следующая цель – Палермо.

Глава 17

Совет в Бари не затянулся. Решили, что Рожер сразу плывет на Тринакрию и в Мессине ждёт брата. У Гвискара было ещё одно дело в Калабрии. Поэтому он сначала отправится в Отранто – это на самом каблуке итальянского сапожка – соберёт там свой флот и пошлёт его в Реджо. Сам же герцог поедет из Отранто по суше, чтобы по пути подавить очередной бунт своих вассалов.

Нао и Сальвато, новый лекарь и новый паж герцога Роберта, сопровождали своего патрона. Нике было позволено отправиться по морю с армией Рожера.

На пути в Реджо Матильда, старшая дочка герцога, подошла к Сальвато с хитрым видом:

– А ты боишься Сциллу?

– А кто это?

– Не знаешь? Какой ты тёмный! Морское чудище, которое живет на скале и съедает всех, кто проплывает мимо.

– А где эта скала?

– Как раз возле Реджо!

Сальвато боязливо передернул плечами, а Матильда продолжала его пугать.

– А на другом берегу пролива живёт Харибда, чудище, которое появляется из морского водоворота. Древние говорили, что проплыть между Сциллой и Харибдой сможет только настоящий герой. Такой, как мой папа!

Матильда удалилась всё с той же хитрой улыбкой, а Сальвато не знал, верить ей или нет. Но когда корабли отплыли из Реджо на Тринакрию, он внимательно вглядывался в прибрежные скалы, пытаясь понять, на какой из них живет Сцилла. А потом не отводил взгляда от моря, ожидая, что вот-вот разверзнется водоворот, и из него к кораблю протянутся гигантские щупальца Харибды.

Он не выдержал этого жуткого ожидания и пошёл к отцу.

– Это правда?

Нао внимательно выслушал сына и ничего не ответил, но достал мнемобанк и записал очередную легенду Терры.

Когда корабль причалил в порту Мессины, Сальвато вздохнул с облегчением: знакомые и понятные сарацины не были такими страшными, как загадочная Харибда. Он раньше не раз бывал в Палермо с отцом, там никогда им не мешали пройти на рынок – и теперь Сальвато недоумевал, почему город нужно будет завоёвывать, топя сарацинские корабли и штурмуя стены.

Палермо был настоящей жемчужиной мусульманского мира, там обитало почти триста тысяч человек разных народов и вероисповеданий. Все они готовы были жизнь отдать, защищаясь от завоевателей. Взять Палермо было непросто, но этот город в центре северного побережья был ключом ко всей Тринакрии.

Когда армия норманнов собралась в Мессине, Рожер предложил начать с небольшого похода на юг вдоль восточного побережья. Всё было сделано быстро и не очень честно. Рожер отправился с небольшой свитой в Катанию, где раньше правил его союзник эмир Ибн ат-Тимбах. Хотя эмир был недавно убит, у норманнов в городе оставались друзья.

Рожер вежливо поинтересовался, не могут ли несколько норманнских кораблей сделать в Катании остановку для пополнения запасов по пути на Мальту. Правитель города дал согласие и тем самым пустил козла в огород. На одном из кораблей скрывался боевой отряд. Когда мусульмане опомнились, было уже поздно. После четырёх дней уличных боёв над городом взвился сине-бело-красный флаг Отвилей, а небольшой гарнизон остался в городе, чтобы следить за своевременной уплатой дани.

Настала очередь Палермо.

Норманны снова разделились.

Рожер отправился к столице по суше, сделав крюк в сторону Тройны, чтобы повидаться с Юдитой. За прошедшие годы у графа родилось четыре девочки. Главная миссия жены правителя – произвести на свет наследника – всё ещё не была выполнена, и этот вопрос больше не допускал отлагательства. Рожер решил сделать короткую остановку, чтобы вплотную заняться этой проблемой.

Путешествие жарким летом по каменистым горным дорогам не вдохновляло уже немолодого Роберта. Поэтому герцог со своим войском отправился в сторону Палермо по морю, а Нао и Ника с сыном отплыли вместе с ним.

Сальвато, поначалу молчаливый и настороженный, на Тринакрии почувствовал себя как дома. Незадолго до конца морского пути, когда по левому борту показались знакомые контуры высокой скалы, он вытащил на палубу Матильду и Рожера и, указывая на берег, радостно закричал:

– Чефалу! Чефалу!

– Какая ещё «голова»? – спросил Рожер, который правильно понял это греческое слово, несмотря на искажённое местное произношение. Он, как обычно, теребил в руках папин кошелёк с монетками, за что его уже давно прозвали «Борса».

– Правильно, голова! – воскликнул Сальвато, – видишь скалу над морем? Это и есть голова. А по-сарацински – Гафлида. Я там родился!

– Правда, что ли? – удивлённо спросила Матильда, хотя видно было, что её это не так уж интересовало. – А я родилась в Мельфи… Голова, говоришь? Вроде больше похоже на плечи великана!

Поверх волос девочки был надет тонкий серебристый обруч, который завораживающе светился в лучах полуденного солнца. Сальвато не мог оторвать от него глаз, ему так хотелось взять обруч в руки, что он сжал кулаки и уселся на них, чтобы руки сами не совершили нехороший поступок.

В этот момент Матильда решила подшутить над младшим братом. Она неожиданно вырвала из его рук кошелёк и побежала с ним между лавками гребцов. Монетки посыпались на палубу.

Разъяренный Рожер помчался за сестрой, догнал её у самой кормы и со злостью толкнул в спину. Матильда взвизгнула и ухватилась обеими руками за канат, чтобы не вылететь за борт. От резкой остановки мнемовизор слетел с головы девочки и плюхнулся в море.

Сальвато видел всё это и уже не контролировал себя. Он подбежал к корме, с разбегу прыгнул в воду и нырнул вслед за обручем, который был лишь чуть тяжелее воды и погружался довольно медленно. Сальвато, выросший в прибрежном посёлке, в свои десять лет прекрасно плавал и нырял. Он легко достал мнемовизор и вынырнул с ним на поверхность.

Только тут к нему вернулась рассудительность, которая сразу превратилась в панику. Берег был далеко, корабль стремительно удалялся. Но мальчик сумел справиться с растерянностью, решив, что многие видели, как он прыгнул в воду, и обязательно остановят корабль.

«Нужно следовать за кораблём», – решил Сальвато.

Чтобы освободить руки, он плотно надел обруч на голову. Отогнал вдруг вернувшийся страх и сделал первый гребок. Но тут что-то произошло. В ногах, руках и всём теле Сальвато ощутил удивительную упругость. Плыть было легко, и утомление не приходило. Расстояние до корабля перестало увеличиваться, а потом и вовсе начало сокращаться.

«Наверное, заметили», – подумал мальчик, и через пару минут уже скользил за кораблём, ухватившись за верхнюю кромку киля. Потом по свисающему канату забрался на палубу и уселся, всё ещё тяжело дыша. Встал и посмотрел за борт на волны. Корабль плыл со своей обычной скоростью.

Сальвато спустился на нижнюю палубу и тут же наткнулся на Матильду и Рожера. Увидев его, они остолбенели, и их глаза расширились.

– Он не утонул, – шепнул Рожер сестре.

– Может, это призрак? – тоже шёпотом спросила Матильда.

Сальвато подошёл к девочке и протянул ей обруч.

– Возьми, ты нечаянно уронила.

Матильда осторожно взяла мнемовизор и шепнула брату:

– Он настоящий.

Потом повернулась и надменно пошла прочь. Рожер заговорил:

– Это она сказала, что не нужно никого звать. Что из-за тебя не станут останавливать корабль и что ты сам доплывёшь до своего Чефалу.

Сальвато ничего не ответил.

– Ну ты же сам прыгнул! – теперь Рожер почти кричал.

Сальвато молча отвернулся и пошёл к отцу, чтобы рассказать про этот странный случай.

– Ты сильно испугался, когда оказался один в воде? – спросил Нао.

– Нет, мне не было страшно.

– Я знаю, что ты храбрый, сынок, но не нужно обманывать. Этот мнемовизор не только показывает сказки. Он ещё и заботится о своём хозяине.

– Мнемо… что?

– Этот обруч я подарил Сишельгайте на свадьбу. У него есть дополнительная функция активации экстремальных возможностей организма. Она включается при сильном испуге. За десяток минут ты выдал энергию, которую обычно тратишь за день. Кроме того, обруч оптимизировал твои плавательные движения. Проще говоря, на четверть часа ты стал рыбой. И, скорее всего, ты сейчас надолго уснёшь, чтобы восстановить жизненные силы.

Это Сальвато понимал и сам. Уже несколько минут его глаза слипались, и он не мог сдерживать сильную зевоту. Во сне он увидел, как нырнул за обручем, и к нему подплыло странное чудовище. Сальвато понял, что это – та самая Харибда, которой его пугала Матильда. Но Харибда из сна была совсем не страшной. Она ласково протягивала к Сальвато свои извивающиеся щупальца и тихо напевала:

Вместе со мной
Ты в морской глубине
Обретёшь то, чего здесь нет.

Следуй за мной,
Постарайся понять,
Как бессмысленно тут страдать.

В тот же день корабли Роберта зашли в устье небольшой речушки неподалёку от Палермо, на берегу которой стоял старинный замок. Воины Рожера прибыли несколькими днями ранее, и теперь приветствовали герцога криками и звоном оружия.

Они неплохо подготовились к встрече. Для начала рыцари заняли и поделили между собой загородные дворцы сарацинской знати и многочисленные харчевни. А потом окружили небольшую крепость – замок Яхве – и начали усиленно дразнить занимавших его мусульман, насмехаться над ними.

Сарацин в замке было человек пятьдесят, и, в конце концов, они не выдержали насмешек и выскочили наружу, чтобы наказать обидчиков. Сделали они это зря. В считанные минуты треть гарнизона была убита, а остальные оказались в плену.

Роберт, отдохнувший во время морского круиза, начал осаду не мешкая. С суши Палермо взяли в полукольцо: с запада воины Рожера, а с востока – отряды Гвискара. Несмотря на сопротивление арабов, норманны сжимали оцепление, но, когда первые рыцари приблизились к стенам города, на них хлынул ливень камней и стрел.

Взять Палермо с налёта не удалось, началась длительная осада. Сарацины на Тринакрии были храбрее и хитрее, чем ромеи в Бари. Они то и дело предпринимали вылазки, охотясь за зазевавшимися норманнами. А иногда нарочито приоткрывали ворота, чтобы заманить нападавших в мышеловку.

Роберт хотел блокировать Палермо с моря, как он сделал это в Бари, но береговая линия этого не позволяла, и герцог поменял свой план. Его корабли затаились в устье реки и ждали подходящего момента для решительного сражения.

Однажды поздней осенью арабы вывели из порта свой огромный флот, усиленный триремами из Африки. Их целью было разом уничтожить все корабли норманнов. Тут-то Гвискар и почувствовал, что момент настал. Все священники выстроились вдоль реки, благословляя воинов и на всякий случай заранее отпуская им грехи. Потом корабли вышли в море.

– Что это там такое красное? – спросил молодой норманн у Нао. Тот всмотрелся в морскую даль.

– Над кораблями какие-то красные полотнища. Интересно, зачем они?

– Очень просто, – вмешался немолодой воин, который стоял на палубе, широко расставив ноги и опираясь на меч, – покрывала из красного войлока закрывают корабль от падающих сверху копий и стрел. Целься ниже, и всё будет в порядке.

Но в порядке было не всё. Арабы нападали. Вот один норманнский корабль перевернулся, второй загорелся. Роберт стоял на верхней палубе флагмана, вдохновляя своих воинов личной отвагой и проклятиями в сторону сарацин. И это подействовало!

Первый корабль арабов под ударами норманнских драккаров отправился на дно. За ним – второй, третий. Воздух наполнился гортанными воплями тонущих сарацин, готовящихся к встрече с Аллахом. Морские воды окрасила их кровь. Уцелевшие арабские гребцы спешно разворачивали свои посудины обратно в сторону Палермо.

Вход в гавань перекрывала железная цепь, вроде той, что Гвискар натянул в Бари. Арабы сняли одну секцию для входа своих кораблей, но несколько норманнских драккаров успели юркнуть в этот проём вслед за ними. В другом месте преследователи сами прорвали цепь и беспрепятственно устремились к порту. Возле берега норманны забирались на корабли сарацин и поджигали их один за другим. К вечеру флот Палермо перестал существовать.

Город был обречён. Норманнские дозоры расположились на соседних горах, просматривая всю территорию и пресекая любую попытку доставить продовольствие. Шлюпки контролировали море, не подпуская ни один чужой корабль. Спасения от наступающего голода у жителей Палермо больше не было.

Глава 18

Наступил декабрь. Норманнский военный совет собрался в захваченном замке Яхве, который теперь стал замком Святого Иоанна. Нао, как бывало уже не раз, затерялся среди свиты герцога, и на него не обращали никакого внимания. Одиннадцатилетний Рожер Борса и Сальвато, на год его моложе, тоже были тут.

– Осада или штурм? – начал Роберт. – Как долго смогут продержаться жители Палермо, пока все не передохнут от голода?

Вопрос повис в воздухе. Штурм, даже быстрый и победный, – это погибшие воины, осада – потерянное время, возможность арабам подтянуть подкрепление из Африки и перегруппироваться. В тишине раздался стук в дверь. Вошёл гонец, по которому было видно, что он преодолел немалый путь.

– Послание из Мельфи!

Гвискар нахмурился и взял свиток. Он плохо умел читать и, обведя глазами зал, поманил к себе Нао.

– Читай, лекарь. Здесь все свои.

Нао развернул послание.

– Восстание в Апулии и Калабрии… Абеляр и Герман бунтуют…

– Чертовы племяннички. Вернусь, повешу! – рявкнул Роберт.

– С ними Гизульф из Салерно, – у Нао задрожал голос, – Ричард из Капуи, остатки ромеев…

– И твой братец с ними заодно, – Роберт бросил взгляд на Сишельгайту, – ладно, я и ему припомню. Надо ехать! Брат, а ты что думаешь? – обратился он к Рожеру.

– Если ты сейчас увезёшь своё войско, – рассудительно ответил тот, – я один не справлюсь с осадой, и Палермо во второй раз выскользнет из наших рук…

Он был прав. Гвискар выхватил свиток из рук Нао, скомкал и бросил на пол.

– Останусь ещё ненадолго. Немедленный штурм! Господь сам подсказал нам ответ.

Зала опустела. Только два мальчика продолжали беседу.

– Зачем нужно убивать сарацин? – спросил Сальвато у сына Роберта.

– Потому что они не верят в нашего Господа.

– Наш Господь велит убивать тех, кто в него не верит?

Рожер Борса задумался.

– Нет… но они злобные и свирепые.

– Я всё детство прожил среди сарацин. Среди них есть злые и добрые, умные и тупые, ласковые и грубые. Как и среди норманнов…

– Мой отец должен завоевать Тринакрию, и потом, когда вырасту, я стану правителем острова, а ещё – Калабрии и Апулии. И, может быть, Неаполиса. И Салерно, ведь там правит мой дядя! Буду собирать дань со всех этих земель и стану самым богатым!

– Но всё-таки зачем завоёвывать чужие земли?

– В этом предназначение нашего народа! Для этого бог создал норманнов!

Такой логики Сальвато понять не мог и, помолчав, спросил:

– Когда твой отец захватит Палермо, он казнит всех сарацин? И ромеев, которые там живут, тоже казнит?

– Не знаю. Пойдём, у него спросим.

Рожер Борса, постучав в комнату Роберта, вошёл. Сальвато робко последовал за ним.

– Отец, скажи, когда ты завоюешь Палермо, ты убьёшь всех его жителей или только сарацин?

– Зачем мне убивать своих подданных? Пусть живут, работают и платят дань.

– Но сарацины же не верят в Христа!

– Пусть верят в кого угодно, хоть в чёрта лысого, лишь бы исправно платили и не бунтовали.

– Погоди, – сказал Рожер, когда мальчики вышли из комнаты герцога, – я должен тебе кое-что передать.

И он достал из кармана мнемовизор.

– Матильда сказала, что она в него уже наигралась. Сказала, что уже выросла, и скоро отец выдаст её замуж за какого-нибудь графа, она уедет в чужую страну, и ей не нужны будут детские игрушки. И ещё… Сказала, что этот обруч твой по праву, и, как будущая графиня, она должна соблюдать законы чести.

Сальвато взял мнемовизор. Его сердце наполнилось радостью, но он не знал, как ответить на поступок Матильды. Мальчик просто буркнул «спасибо» и в раздумье пошёл в комнату слуг. У него созрел план, и сначала он собирался спросить совета у родителей. Ещё немного поразмыслив, Сальвато решил действовать собственным разумом, ведь ему было уже десять лет! А хотел он – ни много ни мало – спасти как можно больше человеческих жизней.

Собрав нехитрые пожитки в небольшой мешок, Сальвато взял свой подростковый меч и незаметно вышел из лагеря. Пройдя немного вверх по течению Орето, мальчик свернул направо и уже через час подошёл к старому городу, который был обнесён высокой неприступной стеной. В центре виднелась старинная мечеть, превращённая в крепость. Сарацины так и называли её – «Аль-Каср», «крепость» на их языке.

Прожив всю свою недлинную жизнь среди мусульман, Сальвато неплохо говорил по-арабски. Он смело постучал в ворота города, но прошло немало времени, пока с той стороны не раздался заспанный гортанный окрик:

– Кого там шайтан принёс среди ночи?!

– Моё имя Сальвато, у меня есть донесение для эмира.

– Подсунь под ворота твоё донесение и вали откуда пришёл!

– Я могу рассказать его только сам!

За воротами послышалось шушуканье, видно подошёл второй стражник. Потом раздался кашель и старческий голос прошамкал:

– Здесь нет никого. Иди в сторону моря, до Аль-Халеса, там дворец эмира. И пусть Аллах, ниспославший Писание и скорый в расчёте, нашлёт на тебя порчу, если ты послан проклятым Гвискаром шпионить за благоверными!

– Нет-нет, я не шпионить… – смущённо пробормотал Сальвато и отправился к Аль-Халесу искать дворец эмира. Он дошёл до стен нового города и снова постучал в ворота. Тут ответили быстрее.

– Откуда ты?

– Из норманнского лагеря.

– Зачем тебе эмир?

– Хочу дать ему совет.

В последние месяцы сарацинам было не до смеху, но тут они покатились от хохота. Совсем ещё подросток, почти ребёнок, со светлыми волосами и бледным лицом, намеревался давать советы эмиру Палермо и всей Тринакрии! Откуда ещё этот парень, явно не мусульманин, так хорошо говорит по-арабски?

– Эмир встаёт до восхода солнца, но сейчас начало января, и солнце поднимается поздно. Я запру тебя вон в той комнате. После утреннего намаза я доложу эмиру, и он решит: говорить с тобой, прогнать или казнить…

Сальвато остался в маленькой пустой комнате с полом, покрытым яркой арабской мозаикой. Поверх неё была брошена циновка, сидеть на которой было не так холодно. Через несколько часов вошёл стражник и указал, куда идти. «К эмиру, вон из дворца или на казнь?» – думал мальчик, но повели его вверх по лестнице, с перилами, украшенными письменами. Высоко под потолком были огромные надписи на арабском. Вместо ликов пророков, которых у мусульман изображать не принято, были написаны цитаты из Корана.

Эмир Палермо Юсуф ибн-Абдалла, в роскошном темно-красном одеянии и белой чалме с красным верхом, с изумлением смотрел на маленького мальчика, который собирался учить его уму-разуму. Но Палермо висел на волоске, как и жизнь эмира, поэтому он решил ухватиться за эту соломинку.

– Ты из норманнов?

– Нет, мои родители – лангобарды, но родился и вырос я в Гафлиде.

Удивления на лице эмира только прибавилось.

– Почему же ты здесь?

– Мой отец служит лекарем у норманнов. Взяв Гафлиду, Рожер сохранил нам жизнь, а потом призвал отца на службу.

– Он пощадил вас, потому что вы – христиане?

– Нет, потому что мой дед водил дружбу с его старшими братьями.

Эмир замолчал, пытаясь понять, не лжёт ли парнишка. Сальвато показалось, что он слышит отзвуки его мыслей. Такое было уже не в первый раз.

Раздался стук в дверь, и с поклоном вошёл визирь.

– Прибыл гонец, – визирь покосился на Сальвато.

– Говори при нём.

– Пехота Рожера атаковала Аль-Каср. Но воины Аллаха в большом числе в боевой ярости выбежали за ворота старого города и обратили норманнов в бегство.

Визирь поклонился и вышел из зала. Эмир поглаживал бороду в удовлетворении, но чувство тревоги не оставляло его.

– Так какой совет ты хотел бы мне дать?

– Сдаться норманнам.

– Зачем?

– Чтобы сохранить жизни жителей города. И Вашу тоже.

Эмир пожевал губами.

– Послушай, отрок. Наше государство – Имаррах Саккалийа династии кальбитов – уже больше ста лет правит Тринакрией. И до нас тут тоже правили мусульмане, которые почти три века тому назад избавили этот благодатный остров от мерзких ромеев. С какого перепугу я сейчас должен отдать его не менее мерзким норманнам?

– Норманны сильны и всегда побеждают в битвах. Погибнет множество людей: молодые воины, женщины, дети, старики. А если сдаться…

Эмир не желал слышать слово «сдаться». Но он напряжённо ожидал новых вестей и, перебив Сальвато, чтобы скоротать время, начал высокомерно рассказывать ему об истории своей династии. Тут снова вошёл визирь.

– Воины Рожера трусливо бежали, храбрейшие воины Аллаха бросились их преследовать, чтобы уничтожить всех до одного. Но на помощь Рожеру пришла конница его брата Роберта.

– Гвискар, порождение шайтана! – вырвалось из уст эмира.

– Наши поспешили вернуться к старому городу, чтобы укрыться в нём, – мрачно продолжал визирь, – но стражники закрыли ворота, боясь, что норманны ворвутся вслед. Бесстрашно сражаясь у запертых ворот, наши лучшие воины убили множество норманнов, но сами погибли все до единого.

Визирь поклонился и пошёл к двери, согбенный, шаркая ногами. Эмир Юсуф долго молчал. Наконец, он заговорил.

– Если норманны ворвутся в город, они казнят всю знать, разграбят дома простых мусульман и убьют большинство.

– Нет, завоевав Палермо, Роберт не станет убивать своих новых подданных, ведь они должны будут платить ему дань.

– Это он тебе сам сказал?

– Не мне. Кто я такой? Он сказал это своему сыну. Норманн никогда не будет лгать сыну.

– А ты откуда это знаешь?

– Я был рядом и слышал.

Эмир опять надолго замолчал, потом поднялся и медленно прошёлся по роскошной зале, украшенной мусульманскими узорами и цитатами из Корана.

– Он заставит всех моих подданных стать христианами?

– Он сказал, что если будут исправно платить дань, то могут верить в кого угодно… Мне кажется, что он сам не очень-то верит во Христа, хотя обряды соблюдает…

Тут снова вошёл визирь, на этот раз без стука и сразу начал говорить.

– Норманны притащили семь штурмовых лестниц, но долго не решались лезть на стены старого города. Только один из них, они называли его Архифред, смог залезть наверх. Наши разбили его щит, и он почёл за благо спуститься обратно.

– Нет силы и мощи, кроме как у Аллаха, – сказал эмир и удовлетворённо кивнул.

– Однако потом норманны разделились. Воины Рожера продолжали штурмовать стену, а Роберт повёл свою конницу к Аль-Халесу. Они тащат штурмовые лестницы и скоро будут здесь. Все воины Аллаха готовы сражаться, не щадя жизни, но нас слишком мало…

Следующие два часа эмир не проронил ни слова. Он ходил по парадному залу, иногда прикасаясь длинными пальцами к восхитительной керамике на стенах, покрытой арабскими орнаментами, будто прощаясь с ней. Сальвато, тоже молча, наблюдал за ним. Но вот дверь снова открылась, вошёл визирь и заговорил тихим, хриплым голосом.

– Норманны преодолели стены и открыли ворота кавалерии Роберта. К счастью, воины из Аль-Касра прибыли на помощь. Вокруг дворца идёт ожесточенная битва. Не желает ли Ваше высочество эмир последовать к подземному ходу?

– Нет.

В коридорах дворца уже были слышны крики: норманны восхищенно осматривали богатейшее убранство залов и комнат, прикидывая что кому достанется. Наконец, прозвучал громкий крик, по которому Сальвато узнал Роберта.

– Всё барахло тащите в большой зал. Делить будем потом – по заслугам.

– А что делать с бабами? – раздался молодой восхищенный голос.

Роберт усмехнулся, но тут же вспомнил, что Сишельгайта завтра будет здесь, и позабавиться не удастся.

– Половину гарема можете разобрать, если кто понравится. Вторую половину оставьте хозяину… если ещё жив…

Сальвато посмотрел на эмира, пытаясь понять, знает ли тот язык норманнов. Потом, зажмурив глаза, он попытался услышать его мысли. На этот раз ему это удалось. Мыслей о гареме он не услышал, мысль была одна. «Через несколько минут я предстану перед Аллахом». Губы беззвучно повторяли слова вечернего намаза.

– Не знает душа, на какой земле она умрёт. Поистине Аллах всезнающ, всеведущ, – произнёс эмир Юсуф, когда дверь со стуком отворилась.

Гвискар широкими шагами вошёл в зал и застыл в изумлении. За большим круглым столом сидели двое: эмир Палермо и всей Тринакрии Юсуф ибн-Абдалла и его собственный ординарец, имя которого Роберт никак не мог запомнить.

Герцог быстро скрыл удивление.

– Ты что здесь делаешь?

– Пришёл сказать эмиру, чтобы сдался быстрее…

– Самовольно?!

Сальвато виновато опустил голову и ничего не ответил.

Глава 19

Прохладным январским днём Роберт Гвискар возглавил церемонию вступления в Палермо. За ним шествовал его брат Рожер Боссо, другие норманнские предводители, Сишельгайта и её дядя Ги, приехавший из Суррентума. Процессия пересекла весь город и направилась к древней базилике, которой спешно вернули христианский облик после двух с половиной веков, когда ей пришлось служить мечетью. Ромейский архиепископ отслужил молебен, отблагодарив Господа за помощь в сражениях.

Не было только Серло. Молодой племянник Роберта и Рожера со своим отрядом продолжал регулярные набеги на Энну. Благодаря ему гарнизон этой крепости не смог прийти на помощь Палермо в день норманнского штурма. Рожер скучал без Серло и очень ждал встречи с ним.

Роберт объявил себя властителем всей Тринакрии, хотя до полной победы над мусульманами было ещё далеко. Герцог должен был вернуться в Апулию и назначил управляющих. Себе он оставил только Палермо, часть Мессины и кое-что по мелочи. Остальными землями, даже теми, которые ещё только предстояло отвоевать у сарацин, будет править Рожер. Правой рукой графа был его любимый племянник Серло, а левой – Арисгот, отважный военачальник из Путеоли. Эти двое тоже получили от Роберта дополнительный стимул в виде прав на ещё не завоёванные земли Тринакрии.

Нао и Ника поселились в небольшом домике на окраине Палермо, возле церкви Святого Духа. Будущее выглядело туманным. Гвискар возвращается на материк, где у него масса забот, и может потребовать, чтобы Нао и Сальвато сопровождали его.

После истории с эмиром герцог стал иначе относиться к своему ординарцу. Роберт понимал, что его сыну Рожеру Борса, увлечённому только кошельком с папиными монетками, никогда бы не пришло в голову совершить что-либо подобное.

С другой стороны, Роберт не понимал, с какой стати Сальвато рисковал собственной жизнью для спасения незнакомых ему людей. Сам герцог делил всех особей человеческого рода на две группы. К первой относились воины-норманны, верные друзья по походам и битвам. Вот за них он готов был рискнуть своей жизнью. Все остальные люди должны платить дань. А каждый, кто не захочет, будет убит.

Военные вылазки продолжались, и почти каждый день в Палермо привозили воинов с ранами от мечей и стрел, а то и с отрубленной ногой или рукой. Нао, по-прежнему служивший лекарем, поражался стойкости, с которой норманны переносили свои увечья. Они были людьми войны, которые не мыслили иной жизни, а битв без ранений не бывает.

Каждое утро воины просыпались, не зная, что скажут им вечером: тост за победу или надгробное прощальное слово. Ко второй возможности они относились как к должному, искренне считая, что смерть во имя Христа зачтётся им на том свете.

Однажды летом, придя на службу, Нао увидел грустные лица и услышал печальные мысли. Навстречу шёл Готфрид Малатерра, монах-летописец, с которым Нао познакомился ещё в осаждённой Тройне.

– Кто? – спросил Нао, понимая, что погиб не рядовой воин.

– Серло…

– Как?

Готфрид не мог говорить. Он только протянул свежеисписанный свиток и молча ушёл, утирая слёзы. Нао стал читать…

Серло, сын Серло, находился в Черами для защиты этой провинции от набегов арабов. Ибо половина всей Тринакрии отходила для раздела между Серло и Арисготом из Путеол. Оба мужа были весьма испытанными в бою и в совете. Арабы были крайне раздражены деятельным характером Серло, ибо он был им весьма враждебен, и изо всех сил пытались добиться его гибели то ли хитростью, то ли оружием.

Один сарацин по имени Ибрагим заключил союз с Серло, чтобы легче было его обмануть, и они вслух объявили друг друга названными братьями. Замыслив измену, он коварно передал Серло подношения, наряду с дружескими словами, и, среди прочего, сообщил ему: «Да будет известно моему названному брату, что в такой-то день, всего лишь семеро арабов придут за добычей в твою землю».

Серло счёл такую угрозу смехотворной и никого не стал призывать себе на помощь из соседних замков. В назначенный день Серло безрассудно отправился на охоту. Но арабы составили коварный план и в числе семисот воинов и двух тысяч пехоты устроили в укромном месте засаду. А семерым воинам, как и было сказано, поручили взять добычу в Черами, чтобы выманить Серло.

Поднялся крик, и Серло, который шёл на охоту, услышал шум взволнованных горожан. Будучи без оружия, он отправил гонца, чтобы тот принёс оружие и позвал его людей. А сам, беспокоясь из-за жутких криков, отправился узнать, что всё это значит. Когда ему сказали, что это семеро воинов уносят добычу, он, схватив принесенное ему оружие, погнался за ними, опрометчиво доверившись названному брату, и зашёл за то место, где была засада.

Арабы выскочили из засады, и по ужасающему лязгу оружия стало ясно, что сзади враги. Серло не мог сражаться с таким числом врагов и не надеялся спастись бегством. Вместе с немногими людьми он бегом поднялся на скалу, которая отныне называется скалой Серло. Поднявшись и прислонившись к ней спиной как к стене, он долго и храбро сражался, но напрасно, так как помощь ниоткуда не пришла. В конце концов, он был поражён и погиб. Никто из тех, кто был с ним, не спасся, за исключением двоих, спрятавшихся среди мёртвых тел.

Распотрошив тело Серло, сарацины вытащили сердце и съели его, чтобы заполучить его отвагу, которой у него было в избытке. Они отрезали у убитых головы и отправили их в знак почтения в Африку своему царю. А голову Серло насадили на кол и носили по городским улицам, и глашатай кричал, что это – голова того, кто более прочих нападал на Тринакрию; что враги побеждены и что отныне, поскольку не осталось никого подобного ему, Тринакрия легко отойдёт к их уделу.

Когда об этом сообщили нашим князьям в Палермо, всё войско пришло в волнение. Граф терзался невыносимой болью из-за потери племянника. А герцог, желая удержать своего брата от слёз, пытался по мужскому обычаю скрывать своё горе, говоря: «Женщинам позволено плакать; мы же препояшемся оружием для мести».

Ни летописец Готфрид, ни, тем более, Нао не могли тогда знать, что камень Серло, «Пьера ди Сарру» на местном языке, на котором выточили огромный крест, простоит среди равнины почти девять веков, пока его не снесут рабочие строительной компании, безразличные к истории родной земли.

Окрестные землевладельцы потянулись в Палермо на поклон к новому хозяину. Они приносили вассальские присяги, подкрепляя их богатыми подношениями, и даже приводили сыновей в войско Гвискара. В норманнской армии появились отряды ромеев и сарацин.

Роберт отбыл на материк во главе большой многонациональной армии. Ему хватило трёх месяцев, чтобы прижать к ногтю своих взбунтовавшихся племянников Абеляра и Германа, даже несмотря на то, что тех поддерживал Ричард из Капуа. Соперничество Роберта Отвиля и Ричарда Дренго длилось уже четырнадцатый год, нарушая единство норманнов и ослабляя их. Но каждый хотел быть первым среди равных.

У Рожера дел тоже было невпроворот. Сарацинские эмиры из дальних восточных и западных районов Тринакрии не желали признавать власть норманнов. Гибель Серло вдохновила их на продолжение сопротивления. Роберт уехал, и у Рожера осталось всего несколько сотен воинов. Но поговорку «сила есть – ума не надо» граф сумел вывернуть наизнанку. Силы было недостаточно, значит нужно было подключать мозги.

Что Рожер и сделал. Налоги он был вынужден поднять, но в остальном граф шёл навстречу новым подданным. На Тринакрии каждый мог жить привычным укладом и поклоняться своему богу, если платил налоги и не нарушал клятву верности.

Провинциальных эмиров Рожер не смещал, покуда они оставались лояльными. Но и с теми, кто пробовал бунтовать, Рожер не был жесток. Он просто высылал их в другую часть острова и выделял землю взамен конфискованной.

Сарацинские мечети, за исключением тех, которые когда-то были христианскими храмами, оставили арабам. На остров хлынул поток православных священников, бегущих с материка от притеснений Роберта. Рожер принимал их, даже помогал восстанавливать храмы. Раскол христианства на латинскую и православную церкви, произошедший двадцать лет назад, нигде не приняли так спокойно, как на Тринакрии.

Четыре народа – норманны, сарацины, ромеи и иудеи – исповедовали свои религии, жили обособленно, но не враждовали.

Норманны в массе своей были грубее и менее образованы, чем даже сарацины, и это раздражало утончённых ромеев. Но больше всего они возмущались тому, что крестились норманны слева направо и сразу четырьмя пальцами!

В мнемобанке Нао появилась запись о том, как, не имея достаточной военной силы, можно завоевать страну почти без сражений и крови.

Тем временем, Нао воссоединил свою семью. Роберту больше не нужен был юный оруженосец, а Рожеру уже не так сильно требовались лекари. Нао, Ника и Сальвато перебрались обратно в Гафлиду, которая привыкала к новому имени Чефалу. Охранная грамота Рожера действовала, и никто их не тревожил. Раз-другой в месяц Нао выбирался в Палермо за новостями, чтобы обсудить их потом с Никой и 12-летним сыном.

Однажды он вернулся из Палермо с шокирующими сведениями.

– Рожер вводит на Тринакрии поголовную военную повинность. Каждый мужчина должен на год стать воином. И я тоже, а, в скором времени, – Сальвато…

Повисла тишина.

– Может быть, нам уехать? – наконец робко пробормотала Ника.

– Куда, например?

– Вернёмся в Салерно. Ты помнишь, как хорошо когда-то нам там было?

– В одну реку нельзя войти дважды…

– В какую реку? – переспросил Сальвато, но Нао только махнул рукой.

– Хорошо нам было при Гвемаре. А сейчас там – Гизульф. Не очень умный, но очень жадный.

– Там твоя медицинская школа, «Никколо из Салерно», – улыбнулась Ника.

– Она уже не моя. Прошло пятнадцать лет. Кто там остался? Понтус? Хелинус? Абдель? Да и не поверят они, что это я.

Снова повисло молчание. На этот раз его прервал Нао.

– Я ещё не всё сказал. Роберт Гвискар умер.

– Как? – подскочил на месте Сальвато.

– Заболел. Уехал в Бари, чтобы сменить климат, но не помогло… Сишельгайта настояла, чтобы его преемником стал Рожер Борса. Все норманны проголосовали за него.

– «Кошелёк»?! Теперь предводитель?! – закричал Сальвато. – Да он же тупой! Только деньги считать умеет! И потом, ему всего тринадцать лет.

– Рожер лучше бы подошёл, – задумчиво проговорила Ника, но он не бросит свою Тринакрию. Или Боэмунд, но он тоже молод, ему двадцать.

– Сишельгайта всё за всех решила, – перебил её Нао, – Боэмунд – бастард, и Гайта его никогда не любила.

– Гайта! Правильно. Она теперь вернётся в Салерно. Роберт не ладил с Гизульфом, но она-то с братом договорится. Вернёмся в Салерно и мы, если там будет Гайта, всё будет как при Гвемаре.

– Давайте ещё подумаем…

Глава 20

На следующий день они больше не говорили об отъезде. А вечером случилась беда – пропал Сальвато. При тусклом лунном свете, едва пробивавшимся через облака, Нао обшарил все окрестности, где сын обычно играл со своими новыми приятелями – детьми сарацин. Тщетно. В конце концов он увидел Абу – одного из тех мальчишек. По обрывкам мыслей Нао понял, что тот что-то знает.

– Где мой сын?

Парень не долго отпирался. Арабы Чефалу побаивались загадочного лангобарда, и Абу струсил.

– Там, – он указал рукой в сторону гигантской скалы, возвышавшейся над городом. – Мы играли в штурм Палермо… Твой сын рассказывал про эмира, но ему никто не верил… Он подрался с тремя старшими. Его сильно толкнули, и он упал со скалы…

Не слушая дальше, Нао побежал вверх по лесистым тропинкам, поднимавшимся по склону холма. Он увидел Сальвато, лежавшего на камнях неподвижно и одиноко. Сердце Нао остановилось. Ника не выдержит потери сына.

Но когда Нао приблизился он услышал слабый отзвук мыслей живого человека.

Мальчик дышал, а когда Нао взял его за руку, глаза сына приоткрылись, а губы прошептали: «проклятые сарацины».

Нао осторожно нёс сына домой в сгустившейся тьме и думал, что сказать Нике, когда чуть не споткнулся о сидевшего на корточках нищего в светлом балахоне. Тот поднялся, приблизился и скинул с головы капюшон, обнажив лицо немолодого человека со светлой кожей, умными глазами и тонкими чертами лица. Лысеющая голова ещё сохранила остатки светлых кудрявых волос. Он разительно отличался от тех нищих попрошаек, которые сидели обычно у входа на рынок Чефалу.

– Что с ребёнком? – спросил нищий на арабском.

– Упал, – нехотя ответил Нао.

– Дай я посмотрю.

Нао инстинктивно начал отворачиваться, пытаясь закрыть сына плечом от назойливого незнакомца. Но в тоне и в мыслях нищего звучала только доброта и ни тени угрозы. Нао опустил мальчика на траву, и мужчина осторожно приоткрыл его веки и осмотрел раны и ссадины на теле и ногах.

– Подожди меня тут, я быстро, – сказал он и куда-то исчез. Вскоре незнакомец вернулся с видавшей виды котомкой из потёртой кожи.

– Пошли!

– Куда?

– К тебе!

Дома Нао, не обращая внимание на тревожные вопросы Ники, положил ребёнка на постель. Незнакомец теперь уже тщательно осмотрел Сальвато и, наконец, заговорил:

– Ему повезло. Сильные повреждения, но все кости целы. И ещё… Если бы удар о камень пришёлся не сюда, – он указал на вмятину и большой кровоподтёк на лбу, – а на полпальца левее – дело было бы плохо. Согрей воды и принеси чистое полотенце, – сказал он Нике, которая беспрекословно пошла выполнять поручение. Уверенность этого незнакомого человека придавала спокойствие и одновременно не допускала ослушания.

Мужчина вынул из котомки несколько склянок. Он обмыл раны Сальвато, нанёс на них бальзам, наложил повязки. После этого он плеснул в чашку какую-то жидкость, разбавил горячей водой и влил в рот мальчика, находящегося в полубессознательном состоянии.

– Теперь он будет долго спать, а потом пойдёт на поправку. Не будите его.

Незнакомец встал, собрал свои склянки, поклонился и направился к выходу.

– Погодите! – встрепенулся Нао. – Останьтесь. Разделите с нами вечернюю трапезу. – Ника уже ставила на стол еду и вино. Незнакомец ещё раз поклонился и принял приглашение.

За ужином Нао попытался удовлетворить своё любопытство.

– Кто Вы? Как Ваше имя?

– Имя, данное мне родителями, Вам ничего не скажет, да и вряд ли Вы сумеете его произнести. А те, кто говорит на латыни и родственных вульгарных языках, называют меня Константином.

– Вульгарные языки? – переспросил Нао.

– Я имел в виду народные. Вульгата.

– Вы сарацин?

Незнакомец усмехнулся.

– Меня часто считают сарацином. Но где Вы видели сарацина с такой белой кожей и курчавыми светлыми волосами? Правда, их маловато осталось, – усмехнулся незнакомец и провёл рукой по лысеющему черепу, – я не сарацин. Мои родители – из древнего народа амазигов. Родился я в Эль-Магрибе, в древнем городе Карт-Хадаст.

– Карфаген? – переспросила Ника на латыни. Константин кивнул.

– Кто такие «амазиги»? – спросил Нао.

– Это слово означает «свободные люди». Но эту свободу у нас отняли арабы, заставив принять их религию.

Все замолчали. Ника разлила вино по кружкам.

– Те, кто пьёт вино, болеют реже тех, кто пьёт воду, – сказал Константин. – Я часто думаю, почему так получается? Ведь если вина выпить много, никакой пользы не будет. А если воду сначала сильно нагреть, чтобы забурлила, то от неё не будет никакого вреда… почему так?

Нао прекрасно знал ответы на эти вопросы, но как объяснить, не обидев Константина?

– Может быть, в воде живут какие-то очень маленькие существа, в сотни раз меньше песчинок, которые вредят здоровью. Может быть, от кипения воды они погибают, а в вине вообще жить не могут?

Константин помолчал, внимательно разглядывая Нао.

– Я тоже думал о чём-то подобном, но как это проверишь? И молодой взор их не различит, если они вообще есть. А теперь глаза уж совсем не те… – и он хитро посмотрел на Нао.

– Вы лекарь? Где Вы учились?

– Из Эль-Магриба, это по-арабски означает «там, где закат», я уехал на Восток. Учился сначала в Багдаде, потом в Египте. Потом переехал в Эль-Джезиру, чтобы ещё лучше освоить арабскую медицину. Был в Индии, в Эфиопии…

Нао старался запомнить всё это, чтобы занести потом в мнемобанк. Некоторых названий он и не слышал раньше. Константин замолчал.

– Почему же вы просите тут милостыню? Вас ограбили?

– Я не прошу подаяния – я маскируюсь под нищего. Вернувшись с Востока домой, я знал очень много. Но в этом не было ничего хорошего.

– Как?!

– Больные хотели лечиться только у меня, и в ученики шли только ко мне. Другие лекари остались без дохода и решили от меня избавиться. Они объявили меня колдуном, и как-то ночью нанятая ими толпа пришла, чтобы меня убить. Мне удалось улизнуть через потайной ход и спастись. Наутро я пробрался в собственный дом, забрал самое ценное, переоделся, загримировался под сарацина и отправился в порт. Там я нанялся гребцом на корабль, отправлявшийся к Тринакрии. Когда мы прибыли, даже не спросив у капитана жалования, я скрылся с корабля и под видом нищего пересёк остров с юга на север.

– Зачем?

– Я хочу остаток жизни провести там, где буду полезен людям.

– Где же?

– На весь мир славится медицинская школа в Салерно – хочу попасть туда.

Нао и Ника чуть не подпрыгнули на месте. Нао подумал, что на субмарине мог бы доставить Константина в Салерно уже к утру. Но этого делать было нельзя. Вместо этого он вышел в соседнюю комнату, вернулся со свитком и молча протянул его Константину.

– Что это?

– Сборник рецептов. Антидотарий.

Гость хотел было начать читать, но уже слишком стемнело.

– Это подарок. Спасибо за сына.

– Это слишком дорогой подарок.

– Я сделала копию, – вмешалась Ника. Брови Константина поползли вверх – молодая женщина, которая умеет читать и писать! Такую трудно найти даже в королевском семействе.

– Откуда это?

– Мой отец работал в Салерно и оставил мне этот сборник рецептов, – сказал Нао.

– Я тоже собираю полезные рецепты и хотел бы сделать ответный подарок. Но у меня нет второй копии…

– Привези его в Салерно, и мы объединим плоды наших усилий.

– Ты тоже приедешь в Салерно?

– Похоже, что теперь – да…

– Мне пора, – сказал Константин, вставая.

– Останься, осмотришь сына утром.

Константин снова поклонился и для ночлега направился в комнату, которую указала Ника.

На следующий день Нао нашёл под дверью небольшой свиток, озаглавленный «О любви, которую называют эросом». Нао печально вздохнул. Прошло больше сорока лет на Терре, а он так и не нашёл для себя ответа, что же такое любовь. Та страшная сила, которая убила Ли. Та сила, которая заставила Рожера поднять руку на брата.

Дождавшись вечера, он взял свиток и пошёл к морю, где прибой монотонно наносил удар за ударом по прибрежным скалам, и развернул трактат Константина.

Любовь, что зовётся эросом, — это недуг поражающий мозг, это непреодолимое желание, неукротимое вожделение и утрата ясности мышления. Поэтому некоторые философы говорят: эрос – слово, которым обозначается высшее наслаждение. Подобно тому как верность – высшая степень привязанности, эрос – высшая степень услады.

Иногда причиной эроса являются думы о красоте и изяществе. Ибо душа, узрев подобный себе образ, приходит из-за него в помешательство, стремясь овладеть тем, что вожделенно.

Поскольку от этого недуга более страдает душа, что в первую очередь выражается в утрате ясности мышления, у подобных больных глаза впалые и подвижные (из-за мыслей, не дающих душе покоя), непрестанно стремящиеся отыскать и обладать тем, что желанно. Веки у них тяжёлые и пожелтевшие, что является следствием движения тепла, вызванного бессонницей. Пульс прерывистый, лишённый естественного ритма. Если больной погружается в свои размышления, его умственная и телесная активность приходит в расстройство, поскольку тело следует за устремлениями духа, а страдания тела затрагивают и душу.

Нао задумался о Нике. Взял в уме пару интегралов средней сложности, чтобы протестировать ясность мышления. Встал и померил пульс. Сделал несколько гимнастических упражнений для проверки телесной активности.

Пожал плечами и отправился домой. В темноте до него донёсся чей-то голос:

Настала полночь, так луна красива.
Никто не знает, что ищу в ночи.
Но знает та, что мне навстречу выйдет,
Но знает та, кто любит лишь меня.

Не выходи, услышав мою песню,
Не выходи на звуки серенады.
Не для тебя пою, другой пою я.
Она не выйдет, если выйдешь ты.

Нежны слова, листва во тьме вздыхает,
Цепь поцелуев, нету ей конца.
Любовь моя меня сковала цепью,
Любовь вздыхает, падает слеза.

Песни

Песни Терры можно послушать на сайте http://terra-legend.space/

Nonna nonna (1914) – Колыбельная

Автор слов – поэт и драматург Либеро Бовио (1883-1942), композитор – Винченцо Валенте (1855- 1921).

Очень красивая песня, даже удивительно, что известна единственная запись, сделанная Дженнаро Паскварьелло не позднее 1930 года.

«Нонна-нонна» по-неаполитански соответствует нашему «баю-баю». В ласковой форме – «нонна-нунарьелла» (баю-баюшки). По-итальянски – «нинна-нанна».

Presentimento (1918) – Предчувствие

Автор слов и музыки E.A.Mario (1884-1961). Настоящее имя – Джованни Эрмете Гаэтa.

Другое название песни – L’Ellera, что по-неаполитански обозначает вьющееся растение, аналог нашего плюща (по-итальянски – Edera).

Vurria addiventare pesce r’oro – Хочу превратиться в золотую рыбку

Старинная неаполитанская песня. В некоторых легендах приписывается Виргилию.

Тема превращения в разные предметы и существа встречается в разных песнях и перекликается с итальянскими волшебными сказками.

Canzona marenara (Me voglio fa na casa) (1835) – Песня моряка (Хочу построить дом…)

Песню приписывают оперному гению Гаэтано Доницетти (1797-1848), но подтверждения этому нет. По другим источникам автором слов – Раффаэле Сакко (1787-1872), а автором музыки – его друга Филиппо Кампанелла.

Несомненно, эту песню слышал русский поэт Аполлон Майков, который в «Неаполитанский альбом» (1858) включил «Народную песню»:

Далеко, на самом море,
Я построю дом
Из цветных павлиньих перьев,
С звездами кругом.

Вставлю в них кругом сапфиры,
Жемчуг, бирюзу,
Жить туда со мной навеки
Нину увезу.

И едва кругом с балкона
Нина поглядит –
«Солнце всходит! Солнце всходит!» –
Всё заговорит!

Vommero e Margellina (1922) – Воммеро и Марджеллина

Слова – Франческо Фьоре (1889-1954), музыка – Гаэтано Лама (1886-1950).

Воммеро – один из трех главных холмов Неаполя.

Марджеллина – прибрежный район Неаполя, находящийся рядом с Пьедигротта (гротом Вергилия).

Сан-Мартино – монастырь, построенный на Воммеро при анжуйской власти (в 14 веке). Позже был превращен в оборонительное сооружение. Сейчас в нем находится музей. Рядом расположена обитель Сан-Эльмо – еще одно циклопическое сооружение анжуйской эпохи.

Serenata a Margellina (1960) – Серенада у Марджеллины

Музыка Сальваторе Мадзокко (1915-1976), слова Умберто Мартуччи (1915-1957).

Песня победила на Фестивале Неаполя 1960 года, где ее исполняли Flo Sandon’s и Ruggiero Cori. Фестиваль Неаполя проводился как конкурс песен. Каждую песню представляли два певца.

‘O Munasterio (1888) – Монастырь

Слова Сальваторе Ди Джакомо (1860-1934), музыка Марио Паскуале Коста (1858-1933).

Немногие неаполитанские песни передают такое глубокое драматическое чувство.

Этими стихами Ди Джакомо начал одноименную поэму. Марио Коста, услышав их, захотел написать к ним музыку, достигнув совершенной гармонии между мелодией и стихами.

‘Mbraccio’a te! (1959) – Обнимаю тебя

Слова Джузеппе Маротта (1902-1963), музыка Энрико Буонафеде (1920-1987).

Песня была впервые представлена на Фестивале Неаполя 1959 года, но не попала в десятку финалистов. Её исполняли Сержио Бруни и Джула де Пальма.

‘O sarracino (1958) – Сарацин

Слова Никола Салерно («Nisa», 1910-1969), музыка Ренато Корасоне (1920-2001).

«… Как-то утром я позвонил Nisa и попросил о встрече:

– Никò, я придумал новую песню. Представь, на горизонте Неаполитанского залива появляется белый корабль, он приближается и на верхней палубе стоит цветной мужчина одетый весь в белое. Восточного типа, сводящий с ума девушек, в общем «сарацин», но американец, напоминающий Гарри Белафонте.

Никола смотрел на меня задумавшись, как будто он уже придумывал стихи песни и вдруг говорит:

– А почему американец? Он вполне может быть неаполитанским сарацином.

Я подскочил на месте:

– Никò, если ты уберешь «американского негра», то это прикончит песню. Ренà, не волнуйся, он у нас загорит, но он должен быть неаполитанцем!

Так родился прекрасный парнишка с кудрявыми волосами и отпечатком солнца на лице…

‘A Curuna – Корона

Старинная сицилийская песня.

Песня о любви, непременно поется как серенада невесте. Фантастические воспоминания детства переплетаются между собой, «король и королева», «золотой летящий конь», «коронация» со словами любви.

Есть варианты и дополнения текста у разных исполнителей.

Cu ‘mme (1992) – Со мной

Авторы – Роберто Муроло (1912-2003) и гитарист Энцо Граньаньелло (р. 1954).

Песня появилась в год 80-летия Роберто Муроло, исследователя и исполнителя неаполитанских песен.

Муроло сам исполнил песню в дуэте с Мией Мартини под аккомпонемент автора. Интерпретация и настроение этого произведении запомнятся надолго. Мия Мартини обладала уникальным, резким, привлекательным голосом, который сразу недвусмысленно достигал сердец.

Эта песня – ода морю и, прежде всего, душе, которая желает летать, чтобы избавиться от страданий. Песня говорит о море, как об учителе жизни. Только тот, кто коснется дна, сможет понять, что думать нужно не только о зле, но и о том, чтобы взбираться вверх и летать высоко, где ветер унесет к счастью. Где всё красивее, где можно научиться быть собой и жить без ограничений и забот.

Интерпретация отражает мучения и трудности, которые переживала Мия в мрачные годы изгнания из общества. Печальная и ностальгическая ода словно знаменовала момент кончины певицы, была прощанием с болью и, следовательно, прощанием с самой жизнью.

Мия Мартини (настоящее имя – Доменика Берте) скончалась от передозировки наркотиков в 1995 году в возрасте 47 лет. Роберто Муроло умер в 2003 году в возрасте 91 года. Энцо Граньяьньелло много выступает, нередко сам исполняя свои песни.

Serenata maledetta (Nun t’affaccià) (2017) – Серенада (Не появляйся!)

«Серенада» с подзаголовком «Не появляйся» вышла на диске «ParcoSofia» группы «La Maschrea» («Маска»). Песню также называют «Serenata maledetta» («Проклятая серенада»).

Переработка песни 1908-го года композитора Эдуардо Ди Капуа на стихи поэта Луиджи Франья, которая так и называлась «Nun t’affaccià («Не появляйся»).

Кроме того, в тексте «Серенады» использован куплет из песни ‘O Festino («Праздник»), 1918 год, авторы E.A.Mario и Пачифико Венто.