Книга 4. Судьба сплела мне паутину — Терра. Легенды, песни и были

Глава 1

На Тринакрии стало тревожно. Граф Рожер неспроста ввёл тут поголовную военную повинность: предстояли новые битвы за эмираты, которыми всё ещё владели арабы. Участвовать в них Нао не хотел и задумался об отъезде.

Сальвато быстро оправился от последствий падения со скалы. В этом была несомненная заслуга лекаря Константина и оставленных им снадобий. Нао много думал об этом удивительном человеке и надеялся когда-нибудь снова встретиться с ним. Константин намеревался добраться до медицинской школы в Салерно, и Нао принял решение тоже вернуться в город, где когда-то они с Никой провели немало счастливых лет.

Однажды утром Нао собрал семью вместе. Он взял жену и сына за руки и обратился к мальчику.

— Ты уже взрослый, сын, настало время — тебе пора узнать правду.

— Только ничему не удивляйся… — вставила Ника.

Сальвато был заинтригован. Оказывается, он только в двенадцать лет стал взрослым, а не в десять, когда в одиночку отправился уговаривать эмира Палермо сдаться.

— Мы не лангобарды, — начал Нао.

— А кто? Евреи? — мальчик вытаращил глаза от нехорошего предчувствия.

— Нет, — ответила Ника. — Твой отец прилетел из далекого мира, там, на небесах.

— Из рая?

— Нет, — усмехнулся Нао. — Рай — место выдуманное, а я прибыл из реального мира, который называется Наолина.

Сальвато стоял, поражённый. Его глаза стали круглыми. Наконец, он повернулся к матери.

— А ты?

— Мои родители тоже оттуда, я родилась во время полёта. Но мои мать и отец были убиты в первый же день на Терре, а меня спасла старуха Сивилла.

— Сивилла? – изумился Сальвато. – Разве она не выдумка из сказки?

— Вовсе нет. Но она умерла, на наших глазах, — сказал Нао печально. — Последняя из семи сивилл. И я многое бы отдал, чтобы узнать о них правду, а не то, что рассказывают в сказках.

От новой информации глаза Сальвато стали квадратными.

— Отец, скажи, что всё это — шутка. Просто ты не хочешь признать, что ты не высокородный лангобард, сын великого Ардуйна, а просто еврей, торгаш и трус.

— Твой отец не торгаш и, тем более, не трус, — вмешалась Ника. — Он не сын Ардуйна, он — сам Ардуйн!

— Да, я выдумал себе такое имя, когда впервые оказался на Тринакрии со старшими братьями Отвиль, с ромеем Маниаком и викингом Харальдом.

— Но всё это было очень давно! — возразил Сальвато.

— Мы, люди Наолины, стареем очень медленно, — сообщила Ника, — поэтому твоему отцу пришлось притвориться собственным сыном.

— А я?

— Мы пока не знаем, передалось ли тебе качество медленного старения, ведь ты родился на Терре.

Глаза Сальвато стали треугольными, но он всё равно упорствовал:

— Я не верю! Докажите мне, что всё это правда!! Не верю!!!

— Доказательства ты получишь завтра. А теперь — всем собираться! Утром мы покидаем Чефалу.

— Тогда нужно достать лошадей! У нас есть только один конь.

— Не нужно, — отрезал Нао.

Сальвато ходил ошеломлённый весь остаток дня. Наконец, он подошёл к Нао.

— Отец, а как тебя звали на Наолине?

— Нао.

— Забавно. А погибших бабушку и дедушку?

— Бабушку — Ниу, а дедушку — Кало.

— Странные имена.

Как обычно, чтобы собраться с мыслями, Нао отправился к берегу моря. Уже стемнело, морская поверхность серебрилась в лунном свете. Довольно сильный в этот вечер прибой наносил удары по прибрежным скалам.

Нао думал о том, что на родной планете прошло уже более двух циклов, с тех пор как он её покинул. Срок немалый, почти полвека Терры. Что происходило на родине, и вернётся ли он когда-нибудь на Наолину?

Нао начал перебирать в памяти события на Терре. Гибель Ли, причины которой он так до конца и не понял. Жизнь на Капри, в Неаполисе, в Салерно и в Чефалу. Поход на Тринакрию. Удивительная встреча с Никой и рождение сына.

И засевший занозой вопрос: что такое любовь на Терре — огромное счастье или смертельный недуг? Ему были очень дороги Ника и Сальвато. Он без колебаний пожертвовал бы своей жизнью, если бы это могло отвести от них опасность. Но любовь ли это? Может ли это чувство — истинная любовь — быть доступной уроженцу Наолины?

В конце концов Нао сформулировал рабочую гипотезу. Он предположил, что любовь — светлое, окрыляющее состояние. А те беды, которые она иногда приносит, — от неумения ею пользоваться. Как от передозировки сильнодействующего препарата. Теперь эту гипотезу следовало проверить, чем он сможет заняться в Салерно, думая о своей семье и наблюдая за окружающими.

Удовлетворённый, Нао побрёл к дому. Проверка гипотезы началась сразу. У соседнего дома стоял молодой мужчина и пел старинную песню. Гамма чувств, которую выражал его голос, поразила Нао.

В огне солома быстро догорает,
Обманщицы любовь пройдёт быстрей.
Меньше чем час любовь её пылает.
Каприз мегеры увлечёт за ней.

Ты для меня была кристально чистой,
Как в роднике прозрачная вода.
Но оказалась мутною рекою,
Болотной жижей сгнившего пруда.

Колокола звонят теперь печально,
Оплакивая мертвую любовь.
Погасло солнце, не наступит завтра
Для сердца моего. В нём только боль.

И ночью покидают волки норы
Чтобы могилы грешников разрыть.
Их черепов пугающие горы
Тебе вместо букета подарить.

«Жуть!» — подумал Нао и принялся пересматривать свою гипотезу.

Утром следующего дня, нагруженные нехитрым скарбом, втроём они вышли на пустынный берег моря. Сальвато был озадачен, не понимая, как они попадут в Салерно: ведь Тринакрия была островом, и без корабля уплыть с неё невозможно. Но Нао вынул из кармана продолговатый чёрный предмет и принялся производить загадочные манипуляции.

— Это волшебная палочка? Ты колдуешь?

— Молчи, смотри и ничему не удивляйся, — шепнула ему Ника.

Когда из пучин вынырнула субмарина, испуганный мальчик спрятался за спину отца.

— Рациелла была посмелее в твоём возрасте, — усмехнулся Нао.

— Кто такая Рациелла?

— Потом расскажу.

Сальвато сжал кулаки и дал себе слово больше ничего не бояться, пусть даже из моря вынырнет сама Харибда. Он смело забрался в чрево гигантской загадочной рыбы и с удивлением рассматривал её внутренности, отделанные необычным гладким материалом светлого оттенка. Всё это было настолько необычно, что мальчик раз за разом щипал себя за руку, проверяя, не сон ли это.

Через полдня субмарина поднялась на поверхность моря невдалеке от Салерно. Все трое выбрались на скалистый берег, и Нао отправил лодку на глубину, недоступную ныряльщикам. В тот же день они купили недорогой заброшенный домик за городской стеной и принялись устраивать свой быт.

Глава 2

Вскоре Нао почувствовал, что его неудержимо тянет в медицинскую школу. Прошло уже пятнадцать лет с тех пор, как он исчез, не попрощавшись. Теперь Нао и надеялся и опасался встретить кого-то из старых знакомых. Слишком много сложных вопросов ему могли задать. Но всё прошло гладко: бывших коллег в школе уже не осталось, и Нао просто спросил, нет ли для него работы. Работа была, но самая простая, что-то вроде помощника-уборщика, но и это его устроило.

На второй день Нао завёл разговор с лекарями.

— Не будет ли Вам известно, собирается ли принцесса Сишельгайта вернуться в родной город?

— А с чего это ей возвращаться? У неё как бы муж есть. Гизульф вряд ли обрадуется, встретив Роберта, — захохотали лекари.

— Роберт же умер!? — удивился Нао.

— Жив-живёхонек! Он опять всех обхитрил! Даже сам папа из Рима прислал герцогине соболезнование, но зря он там в Риме радовался!

— Оказался он живой! — снова захохотали лекари. — И даже сам написал в Рим, что слухи о его смерти сильно преувеличены. Вместо трагедии получился фарс.

Нао быстро нашёл контакт с лекарями школы. Среди них были и молодые ребята, и врачи средних лет. Все они были увлечены медициной, но могли и подурачиться, и выпить вина, когда не было срочной работы. В школе была и одна женщина-врач по имени Тротула, с которой Нао быстро нашёл общий язык.

Нередко в школу заходил человек, с которым никто не позволял себе никакой фамильярности. Это был пожилой мужчина, лет шестидесяти, вежливый, но строгий ко всем. В его манерах ощущалось, что он знает цену себе и мгновенно определяет её для каждого встречного. При его появлении лекари почтительно поднимались, а он быстро подходил к некоторым из них и спрашивал, чем они занимаются и об их успехах.

— Кто это? — тихо спросил Нао, когда мужчина прошёл в свой кабинет, неся под мышкой пару рукописей в свитках.

— Как, ты не знаешь? — удивилась Тротула. — Это же Альфанус, архиепископ Салерно. Старик знает арабский и переводит медицинские труды на латынь.

— Вот бы почитать их.

— Ты понимаешь по-арабски? — удивилась Тротула.

— Да только пару слов, не то что мой сын.

— У тебя есть сын? — спросила Тротула. — Это хорошо. У меня двое — Маттеус и Иоганн. Да вон они.

В углу комнаты действительно сидели два малыша лет четырёх-пяти и увлечённо играли в «воробушка». Иоганн сидел с открытой ладонью, на которой лежал маленький камушек, и дразнил Маттеуса словами «поклюй, поклюй, воробушек». А тот, сложив пальцы руки наподобие клюва, пытался быстрым движением ухватить камешек до того, как старший брат захлопнет ладонь.

Альфанус подошёл к Тротуле и, окинув Нао быстрым проницательным взглядом, обратился к женщине:

— Ты закончила трактат о том, как врач должен посещать больного?

— Нет ещё, — виновато протянула Тротула. — А можно, — робко спросила она, — я сначала напишу трактат о женских болезнях, потом — о женской косметике, а потом…

— Всему своё время, — вежливо, но властно остановил её архиепископ. — Начатую работу следует заканчивать.

Альфанус пошёл к другим врачам, а Тротула поморщилась и начала ворчать:

— Дался ему этот трактат! Все и так знают, как посещать больного. Да и вообще, его должен мужчина писать…

— Вот Маттеус подрастёт и закончит, — улыбнулся Нао.

— А почему нет? — усмехнулась Тротула в ответ. — Он у меня смышлёный.

Как-то по дороге в медицинскую школу Нао услышал тихие стоны, доносившиеся из какого-то подвала. Он поспешил на помощь, но тщетно: вход был заперт. Тогда он побежал к лекарям.

— Там кто-то стонет! Нужна наша помощь!

— Не нужна. Там тюрьма. Ледяная темница. Вчера туда бросили очередного купца из Амальфи. Ему вырвали один глаз, отрубили палец, а сегодня должны отрубить второй, ну и так далее, пока пальцы не кончатся…

— Чем провинился несчастный купец? — содрогнулся Нао.

— Только тем, что приплыл из Амальфи. Гизульф, правитель Салерно, не в состоянии завоевать этот город и мстит его жителям за то, что убийцы Гвемара, его отца, тоже были оттуда.

Это не укладывалось в голове. Нао решил, что за время, проведённое на Тринакрии, упустил что-то важное. Оставлять такие пробелы в мнемобанке истории Терры он не мог и приступил к расспросам.

Лекари знали не много. Они рассказали только, что Гизульф не ограничился преследованием ни в чём не повинных купцов. Он буквально развернул пиратскую охоту на близлежащих морях. Его союзником даже стал новый римский папа Григорий, который тоже происходил из лангобардов.

— Муж говорил мне, что Григорий собирает коалицию против норманнов, опасаясь всё возрастающей их силы, — вступила в разговор Тротула. — Гильдебрандт собрал огромную армию, в которую вошли войска с севера Италии и из германских стран. Папу даже поддержал норманнский вождь Ричард из Капуи, давний соперник Роберта.

— Гильдебранд? — переспросил Нао.

— Ну да, — кивнула женщина, — это прежнее, светское имя папы. Его называют и так, и этак.

— С именем понятно, — сказал Нао, — непонятно с армией. Один папа уже шёл на норманнов с большим войском, и это для него плохо закончилось. Урок не пошёл впрок?

Тротула только пожала плечами — политика интересовала её гораздо меньше медицинских вопросов. В этот момент в помещение вошёл архиепископ Альфанус. Он тихо поговорил с одним лекарем, потом с другим, бросил мимолётный взгляд на Нао и обратился к Тротуле:

— Ты закончила трактат о визите врача к больному?

Та замялась, но отвечать было нужно.

— Нет ещё, но скоро закончу, можно только сначала…

— Нет, нельзя, — прервал её Альфанус. — Почитай, что уже написано.

Тротула стала пунцовой, даже вспотела, но достала свиток и начала читать:

С тех пор, о врач, как будешь призван к больному, послушай следующее во имя Господа. Приход твой нужен, чтобы знать, насколько и чем болен тот, кем ты призван, показать свое искусство врачевания; как проходит болезнь: нужно узнать, когда он заболел, поскольку болезнь его может быть неосознаваемой на первый взгляд. Осмотри мочу, подсчитай пульс, если ты болезнь не распознал, говори, что уверен в себе, как в созидателе здоровья, что потратишь все силы на врачевание.
Когда придешь в дом больного, прежде всего спроси, призвал ли он к себе священника, или он этого не сделал или сделал, но умолчал о своей болезни; поскольку, если ты определишь признаки болезни, появившиеся после разговора со священником, то от тебя больной будет ожидать исцеления, что и тебя введет в заблуждение.
Когда войдешь к больному, заверяющему тебя в спокойствии и здравии кротким выражением лица, выздоравливающего и сидящего, сядь сам. После выпитого угощения, несколькими фразами похвали месторасположение и убранство дома, в котором находишься, важно подчеркнуть щедрость и великодушие людей…

— Постой, постой, — прервал её Альфанус, — это я раньше слышал. Ты обещала описать правила кровопускания. Сделала?

Тротула покраснела ещё больше. Капельки пота выступили на её лбу и начали капать с бровей. Но она кивнула, перемотала свиток ближе к концу и снова начала читать:

Перед кровопусканием отметь время болезни, время года и возраст больного. С начала осени и до начала весны нужно извлекать кровь из левого предплечья, с начала весны — из правого. Если страдает мозг, вскрой латеральную подкожную вену, при болезни духа — срединную локтевую вену, при болезнях питания — медиальную подкожную вену, а после кровопускания со всей тщательностью закрой порез. Наблюдай за цветом крови, пусть вытекает, пока плохой цвет не изменится на хороший.
Если ты вскрыл подкожную вену, то массируй лицо, голову и шею, сжимай грудь и плечи, особенно, чтобы вызвать кашель; если медиальную подкожную вену — массируй руки и их части, в которых было проведено кровопускание, если носом пошла кровь, то примени розовую или фиалковую воду, или мирт, в зависимости от времени года, и холодную розовую воду на лицо.
Когда крови выпущено достаточно и предплечье перевязано, смочи свою ладонь холодной водой и положи на предплечье рядом с повязкой или на плечо, ибо это отталкивает кровь и предотвращает отёк. Сделав это, смешай сироп из фиалок или роз с холодной водой, если болезнь не возобновится. Если недуг продолжится, то дай сахар, сваренный в ячменной воде; если не продолжается, то дай миндальное молоко и хлебный мякиш, размоченный в воде. Воздух в комнате должен быть тёмным и прохладным, если поднимется температура тела…

Тротула подняла вопросительный взгляд на архиепископа, но тот остался доволен.

— Хорошо, но трактат нужно закончить. Иди и работай. Да, я же собирался попросить о помощи. Только кого?..

Альфанус обвёл глазами присутствующих, и его взгляд снова остановился на Нао. Тот мгновенно понял, что пора действовать.

— Я помогу! А что нужно делать?

Архиепископ посмотрел на Нао внимательнее.

— Как тебя зовут, юноша?

— Никколо.

— Ты давно живёшь в Салерно?

— Нет, мы с женой и сыном недавно перебрались сюда с Тринакрии.

— Ты мне кого-то напоминаешь… Ну да ладно. Ко мне приехал старинный друг из монастыря на горе Кассино. Он привёз арабские медицинские рукописи для перевода на наш язык. Нужно перенести их из моей скромной обители в медицинскую школу.

Нао почтительно поклонился архиепископу и молча последовал за ним. Когда они проходили мимо какого-то пустыря, на котором копошились монахи, Альфанус трижды осенил это место крестным знамением. Нао всё так же молча поднял на него вопросительный взгляд. Архиепископ улыбнулся.

— Тут будет возведён большой кафедральный собор. Надеюсь, я успею освятить его до того, как встречусь с Господом, а собор простоит в Салерно не один век…

Нао всё ещё не осмеливался заговорить с архиепископом. Наконец, они пришли. Обитель Альфануса оказалась не такой уж скромной, а внутри дома их поджидал священник, судя по виду, тоже весьма знатный.

— Это Дезидерий, настоятель монастыря на горе Кассино, мой старинный друг.

Нао почтительно склонил голову перед священником и поцеловал протянутую ему руку. Обычай здороваться с мужчиной таким образом всегда удивлял его, но отвращения не вызывал. Конечно, поцеловать руку молодой девушке было бы намного приятнее, но раз нужно — значит нужно.

— Это правда, — заговорил Дизедерий приветливым голосом, — с Альфанусом мы подружились лет двадцать назад, когда он оказал мне неоценимую услугу. Я тогда тяжело заболел, но не стал ждать прихода смерти, а смог добраться до медицинской школы Салерно. Альфанус тогда ещё не был архиепископом, но врачом уже был превосходным.

— Да, так и было, — подтвердил Альфанус, погружаясь в любимое занятие пожилых людей — воспоминания: — вскоре после этого вместе с князем Гизульфом мы совершили паломничество в Восточную империю. Мы хотели заручиться помощью императора в борьбе с норманнами Роберта Отвиля.

— Получилось? — не выдержал Нао.

— Скорее нет, чем да. Сладить с Гвискаром — пустой номер. Но зато я привёз с востока много медицинских рукописей на арабском и латинском языках. И с тех пор я перевожу их на нашу вульгату. Они очень помогают врачам.

Альфанус махнул рукой в сторону стола, заваленного потрёпанными свитками. Нао робко подошёл к нему и вытащил один свиток наугад. Он был на арабском. Напрягая память и сообразительность, Нао начал переводить: «Любовь, что зовётся эросом, — это недуг, поражающий мозг…»

Дезидерий удивлённо посмотрел на него, потом перевёл взгляд на Альфануса.

— Пожалуй, тебе не стоит этого читать. Дай сюда, — архиепископ протянул руку.

Нао свернул свиток и отдал его, но в памяти уже всплыло начало трактата Константина, и, повинуясь какому-то необъяснимому озорству, он заговорил:

Любовь, что зовётся эросом, — это недуг поражающий мозг, это непреодолимое желание, неукротимое вожделение и утрата ясности мышления. Поэтому некоторые философы говорят: эрос – слово, которым обозначается высшее наслаждение. Подобно тому как верность – высшая степень привязанности, эрос – высшая степень услады…

Священники уставились на него.

— Останови дерзкие речи, — строго приказал Дизедерий.

Нао замолчал. Альфанус тем временем немного развернул свиток и убедился, что слова Нао соответствовали оригиналу.

— Откуда ты это знаешь? — спросил он.

— У меня есть готовый перевод.

— Ты сам его сделал?

— Что Вы, я не знаю арабский настолько хорошо. Мне подарил его автор трактата. Он сам перевёл его для меня.

— Кто? — спросил Альфанус.

— Константин из Карфагена. В прошлом году он остановился на ночь в моём доме на Тринакрии.

Священники переглянулись. Их удивление росло, но это было ещё не всё.

— Я слышал про Константина Африканского, — вполголоса сказал Альфанус Дизедерию, — и давно хочу пригласить его в нашу школу. Он лучше меня переведёт медицинские труды с разных языков.

Нао хотел сказать, что Константин и сам не прочь бы оказаться в Салерно, но решил, что это преждевременно, да и вмешиваться в разговор священников как-то не вежливо. Но Альфанус сам обратился к Нао:

— Я вот о чём хотел попросить тебя, юный друг. Нужно будет сопроводить настоятеля Дизедерия до его монастыря и привезти оттуда медицинские труды для перевода. В монастыре прекрасная библиотека. Поедешь верхом, будешь следовать за экипажем настоятеля. Да, кстати…

Архиепископ позвонил в бронзовый колокольчик. Дверь приоткрылась, и вошёл мужчина в монашеском плаще с капюшоном. Он был такой же рослый, как Нао, но гораздо более плотный и сильный.

— Ты повезёшь очень ценный груз. Брат Иоанн будет сопровождать тебя и отвечать за твою безопасность.

Глава 3

Неблизкий путь до горы Кассино Нао провёл в экипаже настоятеля. Они миновали Неаполис и Капую, потом долго ехали по Аппиевой дороге, с которой свернули на север, в сторону монастыря. Дизедерию было скучно двое суток не иметь возможности наставлять кого-нибудь на путь истинный, и он выбрал Нао в качестве «жертвы». Последний, надо сказать, был более чем рад такой роли и забрался в повозку настоятеля, предоставив своему коню возможность следовать за ними налегке на длинной привязи.

Не подозревая об истинном возрасте инопланетянина, Дезидерий отнёсся к Нао, как к очень молодому человеку, и начал вспоминать свою жизнь с ранних лет.

Он происходил из знатной семьи лангобардских князей, но уже в молодости, после того как убили его отца, принял монашеский постриг. Довольно скоро Дезидерий стал настоятелем и мечтал всю жизнь посвятить труду на благо монастыря. В отличие от многих, Дезидерий не стремился ни к богатству, ни к власти, но проявлял глубокий интерес к наукам и искусствам. Авторитет рос с каждым годом, его услугами пользовались и папы, и императоры, и норманны, и лангобарды.

— А можно с этого места поподробнее? Вот была битва при Чивитате. Вы были на стороне норманн или папы?

Дезидерий сразу помрачнел.

— Не напоминай мне про эту чёрную страницу в истории папства. Я и сейчас считаю, что Лев IX зря возглавил армию. После разгрома он был на грани помешательства. Я был его доверенным лицом и вёл от его имени переговоры с норманнами. Мне удалось выторговать приемлемое решение, но это было трудно. И хватит об этом.

— Об этом не буду. Но вот, например, Пётр Дамиани?

— Два года назад он приезжал в мой монастырь на большой праздник освящения новой базилики, а в прошлом году умер, а о покойниках или хорошо, или никак. Но если по совести, Пётр был просто болтун. Говорил всё вроде правильно, но сделать ничего не мог. Даже не пытался.

— Значит, церковь никогда не будет выше императора?

— А вот это не факт, — неожиданно резко возразил Дезидерий. — Гильдебранд — вот кто вернет церкви прежнюю власть и подчинит ей весь мир!

Нао уже слышал это имя от Тротулы, но сделал вид, что не понимает о ком речь. Дезидерий решил просветить неосведомлённого юношу.

— Архидиакон Гильдебранд уже служил министром у пяти разных пап, а теперь и сам избран папой под именем Григорий VII. Теперь духовенство будет отвечать за свои добрые и злые деяния только перед ним, а не перед императором или другой светской властью!

— А что по этому поводу думает сам император?

— Ничего не думает, — ответил настоятель. — Император Генрих III умер семнадцать лет назад. Его сын ещё не император, а только король. Ему неполных 23 года, и у него куча разных проблем. Он воюет в Саксонии, чтобы вернуть земли, которые бездумно раздавала его мать, пока он был ребёнком. Это слабый правитель, против Гильдебранда он — никто.

Они ехали некоторое время в тишине, пока Нао не осмелился на вопрос:

— А Вы сами никогда не думали стать папой?

Дезидерий усмехнулся.

— Мне не раз предлагали, но монастырь на горе Кассино — моя жизнь. Только если церкви будет грозить неминуемая гибель, я подумаю.

Экипаж поднялся по склону безжизненной меловой горы и подъехал к воротам монастыря. Нао и Иоанна проводили в обеденную залу, где почти двести монахов ожидали появление настоятеля. Когда Дезидерий вошёл, все встали, но он жестом приказал садиться и приступать к трапезе.

После обеда к Нао подошёл один из монахов и тихим голосом предложил:

— Я могу проводить Вас в новую базилику, гордость Дезидерия.

Выходя из трапезной, монах наклонился к уху Нао и тихо спросил:

— Когда ты последний раз видел её глаза?

Нао вздрогнул и заглянул под монашеский капюшон. Да, это был он — летописец Аматус.

— Давно, — ответил Нао, — три года назад, в Палермо.

Амато грустно кивнул и указал на вход в базилику. Внутри среди образов святых висел большой пергамент, который сразу привлёк внимание Нао. Аматус пояснил вполголоса:

— Вот эту подпись оставил папа Александр Второй, а вот эти — Пётр Дамиани, Гильдебранд и наш настоятель Дезидерий. Тут расписались предводители лангобардов — Гизульф из Салерно и Ландульф из Беневенто. Рядом подписи норманн — вот Ричард из Капуи, его сын Иордан и брат Райнульф. Нет только Отвилей, они были заняты…

— Я знаю, — не очень вежливо перебил Нао, — они сражались на Тринакрии, под стенами Палермо.

— Верно, — ответил монах, — Вы очень сведущи.

— Просто я был с ними…

Амато кивнул и закончил свои пояснения:

— Такого праздника, как был здесь в позапрошлом году, ещё не знал мир. Но Дезидерий мог себе это позволить. Монастырь накопил огромные богатства. Приехали все архиепископы и 44 епископа. Праздновали восемь дней без перерыва. Папа был уже нездоров, и все знали, что его скоро сменит Гильдебранд.

— Так и произошло?

— Да! Гильдебранд, которого мы теперь называем Григорий VII, сразу взялся за дело. Весь мир скоро будет подчиняться святой церкви. Папа уже потребовал, чтобы Испания и Англия, Скандинавия и Польша, Корсика и Сардиния, Далмация и Хорватия признали себя владениями святого Петра. А Богемию и Русь уже объявил таковыми.

— И даже Русь? — воскликнул Нао, который ещё не забыл, что когда-то выдавал себя за русса.

— Конечно! — ответил Амато. — Из Нового города на Руси приехал князь Ярополк, чтобы припасть к гробнице святого Петра. Папа надел на голову русса корону и объявил его королём Руси, а саму Русь — ленным владением апостола.

— И он имел на это право?

Монах промолчал, но Нао, прислушавшись к его мыслям, понял, что тот сам в этом сомневается и хочет сменить тему.

— Гильдебранд пошлёт войско в Византиду, потому что Бог вручил ему ответственность за всех христиан — и за латинян, и за православных.

— Он хочет осчастливить ромеев, послав к ним свою армию? — переспросил Нао.

— Конечно, ведь сам Бог даровал ему такое право! — с горячностью ответил летописец. Но если бы Амато мог прочитать мысли Нао, то уловил бы сомнение в том, что насильно кого-то можно сделать счастливым.

Возвращались в Салерно верхом, нагруженные мешками с рукописями. За всё путешествие до этого у Нао не было повода толком пообщаться с братом Иоанном, да и казался он каким-то замкнутым и неразговорчивым. Но ехать два дня в полном молчании было бы странно. Нао первым начал разговор.

— Дезидерий ведь договорился с норманнами, и они теперь вассалы Святого престола?

— Только с Ричардом из Капуи, — буркнул монах.

— А с Отвилями?

— С ними непросто. Роберт упрям.

— То есть, ничего не вышло?

Иоанн передёрнул плечами, поняв, что от Нао так просто не отвязаться, и начал рассказывать:

— Гильдебранд написал Гвискару, что не намерен проливать христианскую кровь, и просит того мирно покинуть италийские земли. Он даже пригласил его в Беневенто для переговоров. Роберт вроде бы соглашался подтвердить церкви своё вассальское почтение, но отдавать завоёванные за полвека территории не собирался ни богу и ни дьяволу.

— Роберт прибыл для переговоров?

— Да, с большой и хорошо вооруженной свитой. Не больно-то он доверял папе. Гвискар целых три дня ждал в палатке под стенами Беневенто, но тщетно. Папа так и не появился.

— Этот городишко издревле считали пристанищем ведьм, — усмехнулся Нао, — может, в них дело?

— В ведьмах? Это вряд ли. Скорее, в чёрте по имени Гизульф. Гильдебранд ведь уже собрал большую коалицию против норманнов. И тут корабли Гизульфа в лучших пиратских традициях напали на флот города Пиза. В считанные дни папская коалиция раскололась: одни были за Гизульфа, другие — за пизанцев, а про Роберта все как-то забыли.

— Забавно.

— Не то слово. Планы папы Григория рухнули, а сам он оказался в идиотском положении. Война с норманнами так и не началась, о походе на Византиду можно было забыть, в Риме появились другие претенденты на папский трон, а за северными горами на Григория точил зуб молодой король германцев Генрих.

— Чего хотел этот юнец?

— Ему нужен был лояльный папа. Ведь Генрих мечтал об императорской короне, а надеть её на твою голову может только папа.

Они снова замолчали. Нао обдумывал услышанное. Опять Роберт. Он не только хитёр и умён, но и удивительно настойчив. Уже пятнадцать лет как он — герцог Апулии, Калабрии и Тринакрии. Что тут ещё осталось вне его власти? Неаполис и Салерно? Да ещё Капуя, где правит Ричард, тоже норманн, только из рода Дренго.

Что же ещё удумает Гвискар?

Глава 4

Как-то утром в ворота Салерно въехала конная кавалькада. Лекари выбежали из школы, рассматривая богато одетых всадников. Нао не удержал возгласа, когда увидел знакомый женский профиль — Гайта! Приехала повидать брата? Или есть другая цель?

Через два часа делегация норманнов покинула замок. Сишельгайта, с хмурым видом, привычно вскочила в седло. Проезжая мимо, она бросила взгляд на медицинскую школу, куда так часто ходила в детстве. Вдруг сильное ощущение дежавю охватило герцогиню, и она резко осадила коня. У дверей, как и четверть века назад, стоял всё тот же человек! Герцогиня спешилась и подошла к воротам. Управляющий школы почтительно поклонился ей, но она, не обращая на него никакого внимания, приблизилась к Нао.

— Всё такой же молодой, как когда я родилась на свет. А мне уже тридцать шесть…

— Это — Никколо, сын Ардуйна, помощник лекаря, — попытался вмешаться управляющий.

— Я знаю, кто это, — бросила Гайта, не отрывая взгляда от лица Нао, — это мой учитель.

— Кто?!

— Оставьте нас…

Лекари поспешно удалились, не смея ослушаться самую знатную даму всего италийского юга. Гайта долго молчала, всматриваясь в лицо Нао. Потом сказала:

— Какой идиот!

Нао поперхнулся от неожиданности.

— Я?

— Мой старший братец. Он всегда был туповатым. Мнил себя великим наследником Гвемара Четвёртого, а остался никчёмным Гизульфом.

— А что он сделал? Пиратство? Нападение на пизанцев?

— Да, и этим он сильно помог моему мужу, — горько усмехнулась Гайта, — себе во вред. Но я о другом. Он не хочет отдать Салерно Роберту миром. Так отдаст в войне… Он не понимает, за кем сила, а отец понимал. Потому и дружил с норманнами, и сестёр за них отдавал замуж. А этот олух… Наглец посоветовал мне готовить вдовью вуаль. Идиот! У него нет толком армии, а союзников он сам распугал, — Гайта раздраженно махнула рукой и вскочила на коня.

Из домов выходили люди, их становилось всё больше. Они что-то кричали и махали руками. Герцогиню помнили и любили, хотя она шестнадцать лет не была в родном городе. Сишельгайта помахала в ответ:

— Я скоро вернусь… Ждите… но придётся потерпеть… — и, посмотрев на Нао, добавила, — ты ещё проведёшь для меня урок медицины, мой маг.

— Тут скоро будет учитель получше меня.

— Кто? — удивлённо спросила герцогиня.

— Пока секрет.

Лето только начиналось, когда по улицам Салерно побежали глашатаи, выкрикивая приказ Гизульфа: каждый дом должен запастись продовольствием на два года.

Тем временем под стенами города появились палатки норманнов, а их корабли ровным строем вытянулись, перекрывая бухту. Эти же корабли подвозили продовольствие воинам. Норманны не проливали лишней крови, они просто ждали, когда жители Салерно сами начнут умирать от голода.

Новый приказ Гизульфа потребовал отдать треть запасов «на хранение» в кладовые замка. Сдававший получал три византия за меру пшеницы. Отказавшийся изгонялся из города.

Прошло ещё несколько недель, и вооруженные подручные Гизульфа пошли по Салерно, собирая всё, что ещё осталось. Начался голод. Какое-то время горожане ещё держались, убивая своих лошадей и питаясь кониной. Потом в пищу пошли собаки и кошки, затем — листья. Смерть от голода стала обыденностью.

Нао пришлось проявить всю свою изобретательность, чтобы Ника и Сальвато не умерли от голода. К счастью, их домик стоял за пределами города, за линией норманнских палаток. Нао сразу показал охранную грамоту Рожера, и дозоры оставили их в покое.

Раз в неделю Нао пробирался к пустынному берегу, где не было сторожевых кораблей, но была затоплена субмарина. На ней он плыл к одному из прибрежных городков — Суррентум, Пуортече, Кастелламмаре — и закупал на рынке недельный запас провизии. Труднее было вернуться с мешком домой, но под утро только редкие стражники бодрствовали, а охранная грамота была всегда с собой. Ника приводила детей из соседских хижин и подкармливала их. Родители не спрашивали, откуда в доме еда: они молча радовались, что у детей появился шанс выжить.

Наступила зима. Осаждённый Салерно вымирал. Медицинская школа давно прекратила работу. Однажды Нао отправился в город: войти внутрь было гораздо легче, чем выйти наружу. Люди столпились, покачиваясь от голода, на том самом месте, где полгода назад с горожанами прощалась Сишельгайта. Народ тихо переговаривался.

— Когда же вернётся Гайта? Она же обещала!

— Наверное, когда мы откроем ворота норманнам.

— На улицах валяются трупы, а Гизульф ходит мимо, не обращая внимания. И это — сын Гвемара? Зачем нам такой правитель?

— Будешь бунтовать — палач вырвет тебе глаза или отрубит руки.

— Думаешь, от голода умирать приятнее?

— Ну так иди к складам, князь продаёт зерно самым голодным.

— И почём?

— Сорок четыре византия за меру.

— Сколько-сколько?! Мы тут умираем, а он делает деньги!

Людскому гневу не хватало лишь капли, чтобы совершить неминуемое.

— Идите за мной! — выкрикнул Нао.

Он решительно направился в сторону городских ворот, откуда на него исподлобья смотрели угрюмые стражники. Они тоже были измучены шестимесячной борьбой с собственным народом, хотя не так голодны: Гизульф понимал, что нужно кормить своих воинов, чтобы потом не пришлось кормить вражеских.

— Город нужно сдать норманнам, — обратился Нао к командиру. Тот поднял на него усталый взгляд, потом оглядел огромную толпу измождённых людей и пробормотал:

— Делайте, что хотите, — хмуро ответил стражник, — мы не окажем сопротивления. Говорят, Роберт не жесток к покорённым. Надеюсь, сегодня не последний день моей жизни…

Нао первым начал отворять запоры на воротах одной из башен. У него нашлось столько помощников, что они мешали друг другу. Когда ворота замка открылись, норманны восприняли это как должное, и без особой спешки проследовали в город.

Гвискар приказал избежать кровопролития и обещал воинам, что каждый получит свою долю добычи, а сам направился к замку. Он был воин, он всю жизнь завоёвывал города. Обустройство же новых земель его не увлекало.

Сишельгайта тоже вошла в город, но за мужем не последовала, а собрала на площади измученных горожан.

— Вот я и дома!..

Те ответили тусклыми, измождёнными улыбками. Они еле держались на ногах. Тогда герцогиня обратилась к своей свите.

— Тащите провизию на площадь, я не хочу, чтобы мои земляки и новые подданные моего мужа умирали от голода, — и, повернувшись к жителям Салерно, добавила, — постройтесь в очередь, всем хватит. Тот, кто будет драться, останется голодным.

Пожилой мужчина дёрнул Нао за рукав и спросил:

— Ты видел её глаза?

— Да, — ответил Нао, — глаза решительной и властной женщины, которая не хочет показать, как она рада тому, что, наконец, оказалась в родном городе.

— Её глаза прекрасны, — сказал мужчина, будто не слыша ответа.

Нао посмотрел на него и сразу же узнал. Всего год назад этот человек, одетый тогда в монашеский плащ с капюшоном, показывал ему новую базилику монастыря.

— Аматус?..

— Я так давно не видел эти глаза. Когда она вышла замуж за великого норманна, я отправился в монастырь. Дезидерий, назначил мне послушание: записать историю норманн во всех подробностях. Я начал с прославления Ричарда Дренго, который первым из норманнов стал покровительствовать монастырю после долгих лет вражды. В моих летописях переплелись свершения двух великих фамилий — Дренго и Отвилей.

— Интересно… — пробормотал Нао, — а их можно почитать?

— Приезжай в монастырь на горе Кассино, я покажу. Я всё честно описал: и как Онфруа Отвиль покровительствовал молодому Ричарду Дренго, и как его брат Дрого бросил Ричарда в тюрьму за неприкрытый разбой на его землях, и как Гвемар Четвёртый уговорил выпустить его, чтобы сделать правителем в Аверсе.

— Я снова приеду в монастырь. Обязательно, — сказал Нао.

— А когда я описывал деяния Роберта, мне казалось, что на меня смотрят эти глаза. И эти главы получались лучше других. Я приехал сюда из монастыря, чтобы собственными глазами увидеть, как Роберт завоюет мой родной город. Это ведь и её город тоже.

В замке уже командовал Гвискар.

— Где Гизульф? Сбежал? Куда?!

Оказалось, что князь Салерно с самыми верными сторонниками успел улизнуть в сторону цитадели Кастель Арекки, той самой, где он сидел в заложниках после убийства отца четверть века назад.

— Сбежал твой братец, — с презрением бросил Роберт вошедшей Гайте.

— А нужен он тебе? Что проку от дурака?

— Нужен пока! Во-первых, владения всех твоих братьев — Гизульфа, Ландульфа и Гвемара-младшего — становятся моими. Ну это мы оформим. А ещё… Позовите епископа!

Когда священник появился, Роберт обратился к нему:

— Ты говорил, что в Салерно хранится священная реликвия?

— Да! Зуб святого Матфея, евангелиста.

— Только зуб? Он творит чудеса?

— Да, ваша милость. Мощи святых очень ценны. Их разбирают на части и хранят в разных местах по всему христианскому миру. Каждый правитель мечтает иметь кусочек.

— Может этот зуб где-то в церкви?

— Мы уже осмотрели, там нет. Да и вряд ли князь стал бы хранить такую ценность где-то ещё, как не в своей сокровищнице.

— Обыскать сокровищницу!

Пока искали зуб, Роберт задумался. Его воины гибли в каждом сражении, совершая чудеса геройства, но никто не пытался разобрать их скелеты на кусочки, чтобы хранить как реликвию. Разве что дикие сарацины сожрали сердце Серло, чтобы набраться от него храбрости, а череп отправили своему царю в Африку, но не как реликвию, а только чтобы доказать, что Серло мёртв. А этот Матфей просто исписал свиток, рассказав о жизни своего учителя, и теперь за кусочки его скелета соперничают самые знатные правители мира. Наверное, великое это дело — уметь читать, а уж писать — в тысячу раз важнее!

— Нет нигде зуба! — доложили Роберту.

— Возьмите отряд, человек двадцать, и отправляйтесь в цитадель. Три мили вверх по горной дороге. Скажете Гизульфу: если отдаст зуб, то сохранит жизнь и получит свободу.

Вечером процессия вернулась. Стоя возле медицинской школы, Нао наблюдал, как рыцари осторожно несли что-то, завернутое в роскошные бордовые покрывала. Роберт снова позвал епископа. Покровы развернули. Священник уставился на зуб, выражение его лица исказилось от возмущения.

— Это подделка! — закричал он. — Я видел зуб евангелиста Матфея. Он не такой!

— А это что?

— Это зуб какого-то недавно умершего еврея!

— Почему именно еврея?

— Нуу… у них такие зубы.

— А евангелист Матфей точно не был евреем? — спросил Гвискар с ухмылкой.

Епископ наморщил лоб, но так ничего и не ответил.

На следующее утро рыцари опять поскакали в цитадель с новым поручением Гвискара:

— Герцог Апулии, Калабрии и Тринакрии требует или настоящий зуб святого Матфея, или все зубы Гизульфа, — озвучил начальник отряда приказ Роберта и, сняв перчатку, размял пальцы, прежде чем сжать их в кулак.

— Сейчас, сейчас, — побледнев, пробормотал Гизульф, — ошибочка вышла…

Святой зуб тут же был доставлен эксперту, и, после его одобрения, Гизульфу было позволено живым и невредимым покинуть Салерно. Роберт даже предоставил ему охрану и снабдил продовольствием.

Гизульф, однако, не сразу успокоился. Он обратился сначала к Ричарду из Капуи, а потом даже к самому Папе в Рим, подбивая их на новый союз против Гвискара. Но сейчас уже никто не желал портить отношения с Робертом.

Была ли в этом вина Гизульфа – трудно сказать, но именно его политика привела к краху последнего лангобардского государства на юге италийского полуострова. Это случилось спустя пять веков после того, как мудрые короли лангобардов впервые установили цивилизованный жизненный порядок среди окружающих варварских племён.

Глава 5

Жизнь в Салерно налаживалась. Сишельгайта была счастлива, вернувшись в родной город. Особенно её порадовало, когда Роберт решил перенести сюда столицу. Снова заработала медицинская школа.

Однажды рано утром Нао занимался своей обычной работой: драил полы, мыл столы и склянки, готовясь к приёму пациентов. Управляющий школой появился позже чем обычно и не один: его сопровождал высокий статный человек в тюрбане и дорогих арабских одеждах. Управляющий вызвал к себе пятерых лучших врачей, а младшим лекарям и помощникам приказали не высовывать носа из своих комнат.

Гость и врачи переходили из комнаты в комнату, что-то обсуждая. Через неплотно закрытые двери доносился тихий голос с заметным арабским акцентом. Нао иногда казалось, что он уже слышал этот голос, но никак не мог вспомнить, где и при каких обстоятельствах. А мысли незнакомца через стену не проникали.

— Кто это там? — поинтересовался Нао.

— Говорят, какой-то знаменитый врач с востока.

Нао тихонько вышел в коридор и заглянул в щелку неплотно закрытой двери. Приезжий лекарь сидел к нему спиной и слушал управляющего, который говорил стихами:

Если врачей не хватает, пусть будут врачами твоими
Трое: весёлый характер, покой и умеренность в пище.

Гость вступил в стихотворный диалог:

Всем я велю соблюдать им привычную в жизни диету.
В случае крайнем диету лишь только менять допустимо.
Нам Гиппократ говорит, отчего приключается гибель.
Высший закон медицины — диету блюсти неуклонно…

И снова управляющий:

В теле находятся нашем четыре различные влаги:
Флегма и светлая желчь, кровь и чёрная желчь.
Воплощение флегмы — в воде, а в земле себе чёрная желчь обретает;
Кровь — это воздух, а светлая желчь в огне воплотилась.

Гость нашёл, что ответить:

Надо солонку поставить пред тем, кто трапезой занят,
С ядом справляется соль, а невкусное делает вкусным.

Медицинские консультации продолжались почти до вечера, после чего араб и управляющий покинули школу и направились в сторону дворца герцога, не прекращая научную беседу.

Нао вошёл в комнату, куда утром заглядывал через щёлку. Нужно было навести там порядок. Среди манускриптов, разбросанных на столе, его взгляд замер на знакомом свитке.

«Антидотарий Николая» — было начертано сверху незнакомой рукой, а ниже шли рецепты, когда-то записанные Никой. Это была та самая, оригинальная версия, которую они начали тридцать лет назад.

Нао присел на лавку и, затаив дыхание, стал просматривать манускрипт. В конце кем-то были добавлены новые рецепты. Нао сразу увидел в них серию мелких недочётов, но, в целом, врачи следовали правилам: указывали точные дозировки, частоту применения и противопоказания.

Вздохнув, Нао поднялся и собирался уже убрать рукопись на полку, когда в комнату влетел запыхавшийся посыльный.

— Они забыли документ! Очень важный! Какой-то антиро… антидро…

— Антидотарий, — помог Нао пареньку.

— Да! Джанниродарий! Найди быстрее, я отнесу в замок!

— Успокойся. Я сам отнесу, — ответил Нао и, взяв свиток под мышку, направился к замку.

В парадной зале Сишельгайта сидела на троне в окружении своих младших детей.

Гвискар стоял рядом. Он сменил привычные боевые доспехи на длинное одеяние из роскошного зелёного шёлка, который сарацины ткали на Тринакрии. Поверх он накинул бордовый плащ с воротником из собольего меха, который арабские купцы привозили из Тартарии и продавали по баснословным ценам.

Перед герцогом стоял гость с востока и почтительно, но без тени лести, отвечал на вопросы властителя.

— Я обучался в Багдаде. Побывал в Индии, Эфиопии и Египте. Но нигде я не встречал столь замечательной школы медицины, как в Салерно.

— Эту школу основал мой отец, и я когда-то сама обучалась в ней, — с гордостью сказала Сишельгайта.

— Я надеюсь, что не обижу герцогиню, если скажу, что заметил только одну вещь, которую тут можно было бы улучшить.

— Что же это? — надменно спросила Гайта.

— Недостаток медицинской литературы.

В этот момент Нао вошёл в залу, приблизился к трону и протянул Сишельгайте свиток.

— Вот, — сказала герцогиня, — всеохватывающий перечень рецептов, собранный нашими лекарями.

— «Антидотарий Николая» — замечательный научный труд, — ответил гость, — более того, благодаря удивительному случаю, я имел счастье несколько лет назад познакомиться с его ранней версией. Уже тогда я был восхищён тем трудом, который вложили его создатели. Но я был бы всемерно признателен, если бы мне позволили дополнить справочник десятками и сотнями восточных рецептов.

— Что же это за удивительный случай? — Гайта перебила по-арабски витиеватую речь гостя. Расскажите нам.

Она смотрела прямо в глаза араба, ожидая ответа. На востоке не принято смотреть в глаза собеседника, но гость спокойно выдержал её взгляд.

— Однажды я помог мальчику, упавшему со скалы, а его отец… — начал было лекарь.

В этот момент Нао осенило — он понял, где слышал этот завораживающий голос.

— Константин! — воскликнул он.

Араб повернулся и расплылся в улыбке.

— Рад снова видеть тебя, юный друг. Как здоровье маленького Сальвато?

— Превосходно.

— Мне приятно узнать это.

Все замолчали.

Сишельгайта уже привыкла, что при каждой встрече бывший учитель чем-то удивляет её. Константин и Нао хотели многое сказать друг другу, но понимали, что сейчас не время и не место. Тогда заговорил Гвискар, который до этого был молчалив, думая о чём-то своём.

— Итак, вы хотите занять место преподавателя медицинской школы Салерно, чтобы дополнить наш список снадобий несколькими восточными рецептами?

Константин сохранил самообладание и ответил с достоинством.

— Далеко не только это. Я намерен предложить Вам услуги по переводу медицинских трудов древности и востока на язык, понятный лекарям школы. Гален и Гиппократ — с греческого, Ибн Сулейман и Абу Бакр Мухаммад ар-Рази — с арабского и многие другие. Так мы ещё улучшим преподавание медицины и лечение занемогших. И тогда медицинская школа Салерно станет истинно лучшей во всём известном нам мире.

Имена ничего не говорили Роберту, но он покосился на Сишельгайту и кивнул.

— Приступайте к работе. Вам назначат достойное жалование.

Видно было, что герцога занимают совсем другие мысли.

— Приходилось ли Вам бывать в Византиде? — спросил Роберт на прощанье.

Константин отрицательно покачал головой. Других вопросов у герцога не было.

Глава 6

— О чём ты всё время думаешь?

— Мне шестьдесят пять лет. Я ещё успею?

— Успеешь что? — в голосе Гайты прозвучала тревога.

— Восточная империя. Византида. Я успею?

— Опять война? Но там сейчас Олимпия, наша младшая дочь!

Роберт усмехнулся.

— Император Михаил боялся меня. Предлагал своего брата в мужья нашей дочери. Но я долго не отвечал, пусть, думаю, понервничает и поунижается подольше. Потом Михаил предложил норманнам сорок четыре высших византийских титула. Ты даже не представляешь, какие взятки можно получать на таких постах. Только тогда я отправил Олимпию в Византиду как невесту, но уже не для брата, а для сына императора. Я рассчитывал, что она станет императрицей и поможет расширить мои владения. Греки уже успели окрестить её по своему дьявольскому православному обычаю. Назвали Еленой…

Гвискар задумался, потом встал и сильно стукнул ладонью по столу.

— Что-то пошло не так? — спросила Гайта.

— Императора свергли три года назад. У Олимпии больше нет шансов стать императрицей.

— Так верни её домой, она ещё сможет достойно выйти замуж тут.

— Мне она нужна там.

— Для чего?

— Как повод для нападения. Напишу им, что там с ней плохо обращаются. Расчесывать бороду престарелому узурпатору — разве это достойная обязанность для дочери герцога Роберта Отвиля?

— Но Радульф, наш посол в Восточной империи, докладывает, что Олимпия в полной безопасности…

— Посол — идиот, — перебил Роберт, — он хочет сохранить мир. А мне нужна война!

— А где же сейчас свергнутый император Михаил?

— Сбежал из православного монастыря и живёт тут, в нашем замке.

— Неужели это правда?

Гвискар ухмыльнулся и хитро посмотрел на жену.

— А какая разница? Пусть попробуют доказать, что это двойник. Я отправлюсь в Византиду и верну на трон незаконно свергнутого императора. Там будет править мой человек.

— Ещё один повод для войны? — спросила Гайта, но Роберт не успел ответить, потому что в дверь постучали.

Вошёл ординарец и объявил:

— Прибыл Боэмунд!

— Зови. Очень кстати!

Вошёл высокий, чуть сутулящийся блондин, с коротко остриженной бородой. Гвискар поднялся навстречу, чтобы обнять старшего сына. Сишельгайта смотрела исподлобья: пасынка она не любила.

Сыну Роберта и Альберады было двадцать семь, и он во всём походил на отца: ростом, силой, манерой говорить. Чистокровный норманн, Боэмунд разительно отличался от Рожера Борса, старшего сына Гайты и Роберта, в котором кровь норманнов и лангобардов смешалась как-то не так. Рожеру не хватало ни воинственности первых, ни мудрости вторых. Но Боэмунд был объявлен бастардом, и законным наследником Роберта стал Рожер Борса. Во время болезни Гвискара норманнские вожди почти единодушно назвали его преемником, но только одна Гайта знала, чего ей это стоило.

Боэмунд сел за круглый стол и пригубил вино из услужливо наполненного бокала.

— Я слушаю, отец.

— Ты силён и отважен, Марк, — Роберт назвал сына именем, данным ему при крещении, — ты был великолепен при подавлении прошлогоднего восстания. Но теперь тебя ждут настоящие дела.

— Я готов, отец!

— Византида! Мы завоюем Восточную империю!

— Что нужно делать?

— Я собираю армию, какой ещё не было. Каждый мужчина, который в силах поднять меч и натянуть тетиву лука, будет мобилизован. Но главное — флот. Корабли теперь нужны не для осады, как было у Бари и Палермо, а для дальнего похода. Будут настоящие морские сражения.

Роберт встал, подошёл к сыну и положил руку ему на плечо.

— Марк, ты поплывёшь с передовым отрядом. Береги корабли, не вступай в большие битвы. Твоя задача — понять, на что способны ромеи в море. Помни, у нас мало опыта морских сражений. Будь осторожен. И завтра же начинай собирать флот.

Боэмунд кивнул.

— Куда нужно вести корабли?

— Отправляйся от Апулии на восток, пересеки пролив. Найди порт с большой бухтой и захвати его. Нам нужна база для основных сил. Потом сплавай на разведку на юг. Но если ромеев будет слишком много — не ввязывайся. Твои корабли мне нужны на плаву, а не на дне. И берегись греческого огня!

— Понятно, отец. Завтра же начну собирать флот.

Боэмунд ушёл отдыхать с дороги. Гайта уже замечала в Салерно отряды юношей и стариков, пытающихся маршировать и орудовать копьём и мечом, но не думала, что это происходит по всей Калабрии, Апулии и даже на Тринакрии.

— И Рожер тоже отправится с тобой? — спросила она про сына.

— А разве он не в состоянии держать меч? Хотя кошелёк он держит куда увереннее, — усмехнулся Гвискар.

Всё было решено за них. Нао отплывает на восток с передовым отрядом Боэмунда. Сальвато снова служит ординарцем, только теперь не у Гвискара, а у его сына, 20-летнего Рожера Борса, хорошо знакомого ему по Палермо, когда оба были ещё мальчишками. Ника будет служанкой у Сишельгайты.

— Мы не можем спрятаться? — спросила Ника на семейном совете.

— Можем, на Терре много неизведанных земель. Но я уже больше полувека занимаюсь сбором былей и легенд Терры. Ради этой миссии я когда-то сохранил свою жизнь…

— И ты уверен, что доставишь свои мнемобанки на Наолину?

Нао было нечего ответить, но оказалось, что и у Сальвато есть своя точка зрения.

— Мне девятнадцать лет. Пусть мои предки жили на далёкой и прекрасной планете, но разве я хуже мужчин Терры? Если нужно сражаться — я буду сражаться!

— А ты уверен, что нужно сражаться?

— Может быть, через тысячу лет люди и перестанут убивать друг друга, но сейчас на Терре нужно воевать: если не убьёшь ты, то убьют тебя. А живые существа созданы, чтобы жить и продолжать свой род.

Нао не знал, что ответить, и задал провокационный вопрос, чтобы сменить тему:

— Ты сказал, что живые существа созданы? Кем, интересно?

— Кем бы они ни были созданы! — отрезал сын.

Вечером Нао шепнул Нике:

— Сальвато заговорил о продолжении рода. Может быть, у него есть девушка?

— Ему нравится одна лангобардка, но, если он унаследовал наши гены, ему нужна невеста с Наолины. Он прекрасно это понимает и очень мучается. Чтобы забыть девушку он и рвётся на войну. Но это трудно. Помнишь трактат Константина об эросе? От этого недуга сильнее страдает душа.

Вскоре Нао представили Боэмунду как военного лекаря. Сын Гвискара скептически оглядел «медика».

— Не слишком молод?

— У меня уже большой опыт.

— Оружие-то держать умеешь?

Нао кивнул. Боэмунд бросил ему меч: «Попробуем?» — и начал атаку. Через мгновение он еле удержал своё оружие после молниеносного и какого-то странного приёма Нао. «Медик» оказался у него за спиной и прижал острие к кольчуге между лопатками и шеей. Боэмунд рефлекторно упал на землю, перекатился и снова вскочил на ноги. Но продолжать бой не стал. В настоящей битве после такого фокуса он бы уже расстался с головой.

— У кого ты учился? — спросил Боэмунд.

— У отца, это приём руссов.

— Потом научишь.

Если бы Нао рассказал правду о том, что его учили владеть мечом старшие дяди Боэмунда лет за двадцать до его рождения, то показался бы сумасшедшим.

— Через две недели жду тебя в Отранто, на побережье Апулии. В моём отряде будут только моряки и воины с опытом морского боя — из Салерно, из Суррентума, из Портичи, и больше всего из Неаполиса.

Тем временем Сальвато поселился в замке и превратился в тень Рожера Борса. Их матери тоже были тут. Княгине уже перевалило за сорок, но красота и сила не покидали её. Гайта научилась относиться к Нике, как к обычной служанке, но вечерние часы предпочитала проводить именно с ней.

— У меня восемь детей, и больше уже не будет, — говорила Гайта с грустью. — Младшего я назвала в честь мужа, но и ему уже исполнилось десять. Роберт стар, да и мне так много лет, что рожать больше нельзя. А ты, Ника — вечно молодая. Почему у тебя всего один ребёнок?

— По обычаям моего мира мне уже пора завести второго…

— Значит, скоро будет?

Ника ничего не ответила, но сильно покраснела.

— Ну вот и отлично! Рожать нужно чаще, ведь дети нередко умирают в младенчестве.

В начале лета корабли Гвискара отплыли от Апулии, пересекли узкий пролив и приблизились к порту Валона. Армия была огромной. Одних норманнских рыцарей собралось до полутора тысяч, а ещё греки и сарацины, привезённые с Тринакрии, плюс несколько тысяч пеших наёмников. Уже в Валоне к норманнам присоединились тысячи местных воинов, которые желали убить двух зайцев: подзаработать и, как обычно, насолить ромеям.

Роберт не застал сына, но с удовлетворением узнал, что Боэмунд блестяще выполнил его приказ. Заняв Валону, он оставил небольшой гарнизон встречать Гвискара и отправился дальше на юг. Достигнув острова Керкира, который местные называли Корфу, Боэмунд проплыл вокруг него и подсчитал военные корабли во всех бухтах. Силы греков значительно превосходили войско Боэмунда, и он благоразумно отошёл от острова и, в ожидании главных сил, дал воинам отдохнуть.

Стоило морской армаде Гвискара только приблизиться к Керкире, как греки оставили остров без боя. Нао в толпе бряцающих оружием норманнов сошёл с корабля. Поход на восток шёл по плану, но это было только самое начало. Среди воинов мелькнуло знакомое лицо.

— Оп-па, Малатерра! Ты как здесь? Бросил Рожера?

Монах ответил не сразу.

— Я должен записать все великие деяния братьев Отвилей. Поэтому я здесь. А ты кто?

— Никколо, сын Ардуйна, разве не узнал?

Снова пауза. Со времени их знакомства, вскоре после разгрома арабов при Черами, минуло пятнадцать лет, и в голове Готфрида не укладывалось, почему Нао выглядит так молодо.

— Когда через много лет встречаешь старого друга, то кажется, что он совсем не изменился. Разве ты не замечал?

Малатерра кивнул, но сомнения не покидали его.

Армия норманнов снова погрузилась на корабли и направилась к древнему порту Диррахий в Иллирии, откуда начиналась не менее древняя и очень длинная дорога до Византиды.

Огибая мыс на пути к Диррахию, гребцы отрывали руки от вёсел и набожно крестились.

— Это Акрокеравний, — шептал пожилой гребец своему молодому напарнику, — вон с той горы Зевс мечет свои молнии.

— Но истинный бог Христос ведь убережёт нас от них? — боязливо спросил юноша.

Ветеран только пожал плечами и стал креститься вдвое быстрее.

— А ну-ка, руки на вёсла! — окрикнул его норманнский воин. — Не напоритесь на скалы.

Стоило флоту зайти в бухту Диррахия, как на горизонте показались корабли с необычно высокими мачтами. Нао разыскал Малатерру, который, скорчившись, сидел под бортом дромона и пытался что-то записывать, поминутно вскакивая и оглядывая горизонт.

— Готфрид, не знаешь, что там за посудины? Похожи на византийские, но не очень.

— Опытные моряки говорят, что эти корабли — из Венеции, волшебного города среди моря, в котором вместо улиц — каналы, а вместо повозок — лодки-гондолы.

Яркое и болезненное воспоминание вспышкой озарило мозг Нао. Полвека назад стоял он над телом Ли, убитый горем, когда мудрец из Неаполиса вопрошал свой народ: «Что делают люди в окруженном морем городе, где правят дожи?». И толпа со смехом хором отвечала: «Спят!».

Как видно, не всегда они спят…

— Что им здесь нужно? — спросил Нао.

— А шут их знает… У венетов обширная торговля с Восточной империей, этим они и живут. Испугались, наверное, что мы им всё испортим. Видно, восточный император и венецианский дож уже сговорились против нас.

Ночью они напали. Норманны спешно загружались на свои двух- и трёхпалубные дромоны, которые отчаливали один за другим навстречу венецианским боевым галерам.

— Что это? Там лодка плывёт по небу! — Нао вглядывался в безлунную ночь, не веря собственным глазам.

— Старый трюк, — сплюнул сквозь зубы бывалый гребец, — подняли на мачты шлюпки с лучниками, чтобы нам труднее было за бортами укрываться от стрел. Корабль не видно в темноте, а шлюпка освещена факелом. Ага, а вот сейчас будет светло!

Норманнский корабль слишком близко подошёл к венецианскому и тотчас на него сверху полился поток греческого огня. Корабль заполыхал. Воины сбрасывали тяжёлые кольчуги, чтобы не утонуть, прыгали в воду и пытались ухватиться за обугленные мачты в надежде добраться до берега. Венецианские лучники поливали потоком стрел незащищённых барахтающихся в воде воинов.

Венеты были искуснее в морских битвах. Их флот сумел пробиться через строй норманнских кораблей в безопасную бухту. Морское сражение Гвискар проиграл.

После этого ему не оставалось ничего другого, как начать осаду Диррахия. Сюда, по его плану, должны были подвозить продовольствие и прибывать новые воины. Не овладев городом, невозможно было продолжить поход на восток.

Глава 7

Начиналось лето 81 года по эре Ли. Они жили в ветхой заброшенной хижине — Нао, Ника и девятнадцатилетний Сальвато. Тут было удобнее, чем в походных палатках, в которых размещались рыцари.

Как-то вечером, сидя у очага, Нао внимательно посмотрел на жену.

— Или я ничего не понимаю, или у Сальвато скоро будет брат. Или сестра?

— Отец, ты слишком мало бываешь с нами. Я знаю уже давно.

Нао проглотил упрёк сына.

— В точном соответствии с обычаями Наолины: один ребёнок за цикл. Как раз подошло время.

— Отец, неужели мы никогда туда не попадём?

— Ты родился тут, зачем тебе Наолина? Там совсем другая жизнь. Тебе плохо на Терре?

— Ты нашёл любимую, а я не смогу найти здесь невесту. И ты знаешь почему. Только кратковременные связи. А я так не хочу. Лучше останусь на всю жизнь один.

— Мы ещё не знаем, унаследовал ли ты наши гены, — неуверенно сказала Ника.

— А чьи гены я должен был унаследовать? — выкрикнул Сальвато, вскочил и выбежал на улицу.

Осада Диррахия продолжалась всё лето. В начале осени у Ники родилась дочь. Сальвато воспринял её появление на свет с радостью — всё-таки родная сестра.

— Как мы её назовём? — спросил он.

— На Наолине, в мире мысленного общения, имя не обязательно, — сказал Нао. — Там индивидуума обозначают не словом, а совокупностью его качеств и свойств, которую легко передать одним мысленным сообщением…

— Отец, ты сейчас с кем разговаривал? Как будут звать мою сестру?!

Нао задумался.

— Имя твоей матери дала старуха Сивилла, соединив имена её родителей. Давайте поступим так же.

— Значит, её зовут Нина?

— Да, тем более, это обычное имя на Терре.

Остаток вечера прошёл в молчании. Трое думали про Наолину, а четвёртая ни о чём не думала, только наслаждалась теплом материнской груди и вкусом молока.

Стремление попасть на Наолину превращалось в невысказанную навязчивую идею — у каждого по своей причине.

Разведчики Гвискара донесли о приближении большой армии Византиды под предводительством самого Алексея Комнина.

— Осмелится ли император на битву с норманнами в открытом поле? — спрашивал Роберт у советников, но те только пожимали плечами, и Гвискар приказал укрепить позиции, чтобы предотвратить нападение на лагерь.

Но император предпочёл битву. Его огромная армия выглядела грозной, но тут были нюансы. Многие лучшие воины погибли в битвах с сельджуками, их заменили разношёрстные и плохо обученные отряды наёмников со всех концов империи.

Однако Алексей приготовил для Гвискара сюрприз: отряд свирепых в битве воинов-англов, которые уже пятнадцать лет мечтали поквитаться с норманнами за поражение у Гастингса, на большом туманном острове Ангелов. Нао мало знал о походе норманнов на север и начал приставать к Малатерре с расспросами. Тот рассказал много интересного.

Сначала завоевать корону острова Ангелов пытался викинг Харальд Суровый, тот самый, которого Нао хорошо запомнил ещё по первому походу на Тринакрию. Но в страшной битве с войском короля Гаральда возле Стамфордского моста стрела лучника-англа пронзила горло викинга, увенчав жизнь великого воина достойной смертью.

Всего через несколько лет на землю Ангелов вторглись норманны Вильгельма Бастарда. У местечка Гастингс произошло жестокое сражение, во время которого англы попались на военную хитрость. Норманны бросились беспорядочно отступать, а потом вдруг развернулись и устремились в свирепую атаку на нарушивших строй противников. Случайная стрела попала в глаз короля Гаральда, пронзив его мозг. Погибли и оба его брата. Уцелевшие воины-англы покинули остров, подавшись в наемники в Восточную империю и затаив в душе неистребимую жажду мести. А жители земли Ангелов стали называть нового короля Вильгельмом Завоевателем вместо не слишком благозвучного прозвища «Бастард» и смирились с неизбежным. Им было всё равно, какому королю теперь платить дань.

— Это тот самый Вильгельм, про которого говорил Рожер? — спросил Нао. — Ну, который был дядей его жены Юдиты?

— Двоюродным дядей, — поправил Готфрид, — да, это он. А Юдита умерла. Ей было двадцать шесть.

— Так мало прожила, — печально сказал Нао.

— Для женщины не так уж мало. Она не смогла родить Рожеру наследника. Зачем нужна такая жена?

Это была одна из тех мыслей, которые приводили Нао в ступор.

— Рожер, наверное, снова женился?

— Конечно, ведь ему же нужен наследник! Новую графиню Тринакрии зовут Эрембурга. В этом браке у Рожера родились два сына и дочка. Великий граф в сыновьях души не чает…

— А в дочке?

— Дочки тоже иногда бывают полезны, — уклончиво пробормотал летописец.

И грянула битва! Роберт занял место в центре строя, Боэмунд командовал одним флангом, Сишельгайта — другим.

Норманны, как обычно, начали теснить врагов, но тут нашла коса на камень. Англы, наёмники в армии ромеев, вышли на бой с огромными, тяжеленными секирами. Орудовать таким инструментом можно было только прочно стоя на земле. Норманны привыкли, что любой пеший воин убегает со всех ног, лишь завидев всадника, но англы стояли как вкопанные, надменно ожидая конных рыцарей и методично размахивая своими гигантскими секирами. Лошади вставали на дыбы, видя впереди непреодолимую стену со зловещими зубцами. И норманны отступили, потом побежали. Злобное улюлюканье и крики «Попомните ещё короля Гаральда!» неслись им вслед.

Но произошло то, чего никто не ожидал. Готфрид Малатерра потом описал это чудо такими словами.

Тут Гаита, жена Роберта, которая скакала бок о бок с ним и была второй Палладой, увидела, что воины бегут. Она в ярости обратилась к ним, призывая их громовым голосом: «Далеко ли вы бежите? Остановитесь и успокойтесь, как пристало мужам!» Увидев, что воины продолжают отступать, она схватила длинное копьё и, пустив лошадь в галоп, помчалась за беглецами. Норманны опомнились и повернулись лицом к врагу.

Это переломило ход сражения: ромеи были разбиты.

А свиток, написанный Готфридом, ожидала странная судьба. Нао выпросил его, чтобы скопировать, но на следующий день, когда норманны вышли хоронить погибших, свиток, перевязанный яркой бечёвкой, каким-то образом выскользнул из кармана инопланетянина и упал среди придорожной травы. Ещё через несколько дней император Алексей, охваченный печальными мыслями, понуро и без свиты, возвращался через горы в Византиду. Увидев яркий предмет среди травы, он спешился, поднял рукопись и сунул её в мешок — «потом прочитаю». И забыл про него.

Ещё двумя годами позже у императора родилась дочка Анна. Смышлёная, проворная и любопытная девочка, когда подросла и выучилась немного грамоте, обнаружила свиток на складе старья в императорском дворце Византиды и развернула его впервые за десять лет. За обедом она огорошила отца вопросом:

— А кто такие Гайта и Роберт?

— Они были великими людьми, — задумчиво выговорил император Алексей.

Вечером Анна забралась на колени к отцу и решительно потребовала:

— Расскажи мне про Гайту и Роберта!

— Что ж… — начал император, не в силах отказать своей любимице, — слушай. Принцесса Сишельгайта, дочь лангобардского князя Гвемара, вышла замуж за графа Апулии Роберта Отвиля по прозвищу Гвискар, родом из норманнов. Роберт был злейшим моим врагом…

Слушая рассказ отца, Анна решила, что разузнает всё обо всех великих людях и запишет эти истории на бумаге. Когда научится писать.

У неё это не так уж плохо получилось.

Жители Диррахия сопротивлялись до тех пор, пока один из предателей, подкупленный норманнами, не открыл ворота города. Отсюда Роберт начал поход на Византиду, но ушёл он недалеко. В городе Костур, на берегу озера с таким же названием, его догнали гонцы из Италии. Выслушав их, Гвискар долго в одиночестве бродил по берегу озера. В минуты раздумья ему нельзя было мешать — об этом знал каждый.

У Нао были свои раздумья: как можно идти в дальний поход с женой и грудным ребёнком?

Не было раздумий у Сальвато — он вошёл в свиту Боэмунда, и, сравнивая старшего из двух сводных братьев, был в полном восторге. Решительный и уверенный в себе Боэмунд был совсем не таким, как мямля и маменькин сынок Рожер Борса.

Боэмунд быстро подружился с хватким оруженосцем и однажды сказал ему:

— Друзья и близкие называют меня Марк: этим именем меня крестили. Тебе тоже можно, — и улыбнулся сквозь густую бороду.

Когда Роберт вернулся, наконец, в замок Костура и вошёл в залу, воцарилось молчание. Десятки пар глаз уставились на него. Никто не знал, какую весть принесли гонцы, и о чём несколько часов размышлял герцог.

— Я возвращаюсь в Италию. Агенты восточного императора готовят восстание на моих землях. И ещё. Моей помощи просит папа Григорий. Я не могу отказать понтифику святой церкви. Но я вернусь. Боэмунд со своим войском остаётся здесь, ждёт меня и готовится к продолжению похода на восток.

Воцарилось молчание. Только кто-то робко спросил:

— Разве римского папу зовут не Климент?

— Истинный папа — Григорий Гильденбранд, и он просит меня о помощи. Климент — марионетка, но его хочет видеть в соборе Святого Петра германский король, чтобы стать императором.

«А как же поход на Византиду?» — этот вопрос беззвучно повис в тишине залы.

Роберт встал и, отвечая на молчаливый вопрос, твёрдо повторил: «Я вернусь!» И, усмехнувшись, добавил: «Клянусь не бриться и не мыться, пока не вернусь в Диррахий. Самым дорогим клянусь: душой моего отца Танкреда.»

Всё опять разрешилось само собой. Сальвато остался с Боэмундом в Диррахии. Нао, Ника и дочка с армией Гвискара отправились в сторону италийского полуострова. Нао получил разрешение у герцога на отлучку, чтобы отвезти в Салерно жену и новорожденную дочь. Оттуда он поплыл на затопленный космолёт за наолинскими средствами для здоровья ребёнка.

Стоило Нао войти из шлюзовой камеры во внутренний отсек корабля, как он сразу понял, что что-то произошло. Датчики присутствия включили все сигналы оповещения: зазвучали тревожные сирены, кругом мерцало освещение. Нао бросился к монитору.

«Флуктуация четырёхмерного континуума компенсирована. Возвращайтесь!» — горело на экране. Не веря своим глазам, Нао мысленно продиктовал ответ:

«Подтверждаю возвращение. Нужно сорок дней Терры для завершения дел».

Символы наолинского языка высветились на экране, и сигнал ушёл вглубь космоса. Нао ошеломлённо сидел в кресле, тупо смотрел на монитор и ждал. Чтобы пройти только в одну сторону сигналу требовалось более часа. Наконец, ответ пришёл:

«Подтвердите возвращение: Нао, Ли».

Нао растерялся: как ответить? Лгать на Наолине не умели.

«Подтверждаю возвращение Нао. И ещё трёх человек» — направил он ответ и, не ожидая продолжения диалога, спешно сгрёб всё что было в секции детских лекарств и бросился к субмарине.

Нао ворвался в домик, купленный для Ники и Нины, и с порога закричал:

— Мы возвращаемся!

Девочка проснулась и заплакала от испуга. Ника замахала на него руками и шёпотом спросила:

— Куда возвращаемся? В Костур? А мы там зачем?

— На Наолину!

Ника долго смотрела на него, не зная, что сказать. Наконец, она тихо произнесла:

— Нельзя вернуться туда, где никогда не был.

— Я возвращаюсь, — поправился Нао, — и моя семья летит со мной!

— Привези Сальвато, — так же тихо попросила Ника, а когда за Нао закрылась дверь, спросила непонятно кого:

— А мы сможем там жить?

Глава 8

Генрих Четвёртый захлопнул кодекс Нового Завета. Священная книга была сшита из дорогих листов пергамента и стоила как дом средних размеров. Но король думал не о количестве овец, кожа которых пошла на изготовление рукописной книги.

Мне тоже тридцать три. В этом возрасте Иисус совершил подвиг во имя людей, теперь это должен сделать я. Только я способен освободить Рим от этого негодяя Григория, лживым путём занявшего апостольский трон. Кто, кроме меня, германского короля, сможет это сделать? Императорскую корону носили мой отец Генрих Третий и мой дед Конрад Второй. Разве я не буду достоин надеть её после того, как совершу свой подвиг?

Генрих поднялся и медленно пошёл по тронной зале, рассматривая портреты предков, будто бы видел их в первый раз.

Генрих Третий, мой отец. Мне было всего шесть лет, когда он умер. Десять лет императорский трон принадлежал ему. Я почти не помню отца, но благодаря ему меня избрали королем ещё в трёхлетнем возрасте. Князья принесли присягу мне, как будущему императору, но поставили условие: я должен доказать, что стал истинным правителем. Что ж, время для этого настало.

Генрих подошёл к следующему портрету. Конрад Второй, мой дед. Полвека назад в Риме папа надел на его голову императорскую корону, а князья Капуи, Салерно и Беневенто признали его своим властителем. Генрих осторожно взял в руки образ святого, привезённый дедом из италийского похода. На нём был изображён первый епископ Беневенто — Святой Януарий, которого в италийских землях называют Сан‑Дженнаро. После смерти он стал покровителем Неаполиса. Генрих перевёл взгляд на жизнеописание святого, которое лежало возле образа. Римский воин отрубил ему голову за то, что он помогал первым христианам. Сан-Дженнаро на образе был безбородым – совсем молодой человек. Сколько же ему было лет? Король задумался. Неужели? И ему тоже тридцать три? Это возраст главного подвига жизни? Прочь сомнения! Я иду в Рим.

Когда принимаешь трудное решение, скидываешь с плеч бремя сомнений, ты чувствуешь облегчение, будто стал другим человеком. Генрих опустился на трон, расправил плечи и вытянул ноги, начал перебирать в памяти прошедшие годы.

Ему было всего шесть лет, когда умер отец. Мать Агнесса правила от имени короля, но она не годилась для этой роли от слова совсем. Через пять лет мать удалилась в монастырь, и власть к своим рукам прибрал кёльнский архиепископ Анно. Он даже попытался похитить 11-летнего короля, заманив его на свой новый великолепный корабль. Генрих тогда здорово перепугался и бросился с палубы в воды Рейна. Короля еле спасли, вытащив из широкой, многоводной реки. Но Анно не унимался и начал понемногу растаскивать огромное состояние, накопленное отцом и дедом Генриха. Вспоминать всё это было неприятно, но что он мог тогда поделать?

В 15 лет Генрих стал совершеннолетним, был посвящен в рыцари и обрёл всю полноту власти. Он начал борьбу за возвращение потерянных земель и пополнение опустевшей казны. Это было непросто, но он смог! Ему было уже 25, когда в решительном сражении король разбил бунтовавших саксонцев и объединил королевство. Генрих тяжело вздохнул. Он тогда думал, что самое трудное позади, но это было только начало.

Корона императора хранилась в Риме, в соборе святого Петра, а коронацию должен был провести глава христианской церкви. Рассчитывать на такую услугу от папы Григория Гильдебранда не приходилось. Их вражде шёл не первый год, и каждый раз, вспоминая как всё начиналось, Генрих испытывал жгучее чувство стыда за перенесённое унижение, и в нём закипала яростная жажда мести.

Несколько лет назад из Рима прибыли папские легаты и потребовали, чтобы король покаялся в грехах и прекратил самолично назначать на церковные должности своих придворных любимцев. Это было немыслимо! Он король или кто? Почему он сам не может на своих землях назначить епископа, которому доверяет? Ещё его дед Конрад Второй держался правила раздавать духовные должности тем, кого хотел наградить и на чью помощь он мог рассчитывать. Испокон века короли и императоры, а иногда даже герцоги и графы вручали епископу кольцо и посох — символ земель, переданных во владение. С какой это стати назначать и отстранять епископов должны только церковные соборы? Мало ли что они там в Риме придумают, лишь бы ограничить власть короля. И сейчас, когда Генрих вспоминал о том послании из Рима, у него в гневе сжимались кулаки. Но он стал старше и уже понимал, что гнев даёт негодные советы.

Чаша терпения короля переполнилась, когда церковный легат произнёс «… один из епископов должен письменно подтвердить, что король действительно раскаялся». Такой наглости Генрих стерпеть не мог. Сейчас-то он понимал, что попал в ловушку, умело подготовленную Григорием. А тогда король в гневе прогнал легатов и тут же созвал в Вормсе церковный собор. Германские епископы, опасаясь перечить монарху, единодушно объявили папу Григория низложенным. В ту же ночь Генрих написал письмо, в котором сообщил папе всё, что о нём думает.

Генрих, король не захватом, а Божией милостью,
Гильдебранду, не папе, а вероломному монаху.

Ты, сеятель раздора, заслужил такое приветствие, ибо рассылаешь служителям церкви не благословения, а проклятия. Архиепископов, епископов и священников ты попираешь ногами, как рабов, у которых нет своей воли. Ты считаешь всех их невежественными, а мудрым — себя одного.
Почитая апостольский престол, мы терпели все это. Но ты принял благоговение за трусость. Ты восстал даже против королевской власти, которая дарована нам Богом, будто бы власть и государство не в Господних руках, а в твоих.

Но Христос призвал нас на царство; а тебя на папство не призывал.
Ты достиг его хитростью и обманом; позоря свою монашескую рясу.

Ты деньгами покупаешь расположение людей, оружие и престол мира. И этим ты нарушаешь мир, вооружая подданных против правительства и проповедуя измену епископам, которые призваны Богом. Даже мирянам ты даёшь власть низлагать и осуждать их.

Меня, неповинного короля, которого судит только Бог, ты хочешь низложить, тогда как даже Юлиана Богоотступника епископы предоставили судить единому Богу! Не сказал ли Пётр, истинный папа: бойтесь Бога, почитайте царя? Но ты Бога не боишься, а потому и меня, Его ставленника, не почитаешь.

Апостол Павел провозглашает тебе анафему; решением всех наших епископов тебе произнесен приговор, и он гласит: оставь апостольский престол, которым ты завладел противозаконно, и пусть другой займёт его, — тот, кто не будет совершать насилия над религией и преподаст истинное учение Петра.

Я, Генрих, Божией милостью король, вместе со всеми нашими епископами взываю к тебе: удались, удались!

От воспоминаний у Генриха защемило сердце. Он всё делал правильно, но почему удача оставила его?

На севере италийских земель у германского короля было немало сторонников. Церковный собор в Пьяченце тоже поспешил объявить папу низложенным. Окрылённый Генрих отправил в Рим Роланда, священника из Пармы. Во время собора в Латеранской базилике посланник короля, дождавшись, когда закончится церковное пение, выступил вперёд со словами:

— Король и все епископы по ту сторону гор повелевают тебе немедленно сойти с престола, которым ты противозаконно овладел! Без их согласия и воли императора никто не должен занимать этот престол! Вас же, братья по вере, я приглашаю явиться в Троицын день к королю. Он назначит вам папу, потому что тот, который сидит здесь, не папа, а хищный волк.

Генрих помнил, как нетерпеливо он ждал вестей из Рима, но новости оказались обескураживающими. После слов посланника поднялось общее возмущение, и префект Рима бросился на Роланда с мечом. Сам папа остановил его. Генриху пришлось признать, что Григорий сохранил самообладание в решающий момент: убийство посла никак не входило в его планы.

Собор приговорил короля к высшей мере наказания — отлучению от церкви. Генриху отвели ровно год, чтобы заслужить прощение, иначе отлучение станет постоянным и необратимым.

Такое же наказание вынесли всем участникам соборов в Вормсе и Пьяченце. В довершение всех бед мать Генриха, вдовствующая императрица Агнесса, отвернулась от короля в пользу римского духовенства.

Предательство матери король воспринял особенно тяжело, его решимость была сломлена, он начал совершать ошибки одну за другой. Но как же следовало тогда поступить? — мучительно размышлял Генрих. Возможно, собрать своё войско, пересечь горы, направиться к Риму и показать, кто тут хозяин? Но он не решился.

Король снова тяжело вздохнул, вспоминая события тех лет. Его сторонники один за другим начали отворачиваться от отлучённого короля. Генрих запаниковал, чувствуя, что приближается к краю пропасти. Он запихнул своё эго подальше и сам попросил папу о встрече. Это было шагом к катастрофе.

Григорию, впрочем, тоже было непросто. Его поддерживали в Риме, но большинство северных италийских земель были за короля. Папа спрятался в небольшой крепости, которой владела графиня Матильда — красивая, молодая и умная женщина, пламенно поддерживающая престарелого Гильдебранда. К этой крепости и направился король в сопровождении немногих верных сторонников. Проходы через горы были заняты врагами, и пришлось сделать огромный крюк через земли франков. Ведь куда идёт король — большой секрет!

Генрих спешил. До срока, назначенного папой, оставались считанные дни, и стоило королю представить, что он опоздал или что Григорий не простил, как остатки рассудительности и мужества покидали его.

Последние дни до замка Матильды Генрих шёл босиком, непрестанно каясь и не снимая с себя грубую власяницу — одеяние аскетов. За десять дней до срока неторопливая процессия поднялась на гору, к крепости графини Матильды, но ворота не отворились. Король позорно стоял под стенами, не прекращая истово каяться, а мимо него один за другим проходили германские епископы, явившиеся, чтобы испросить прощение за соборы в Вормсе и Пьяченце. Лишь по ночам Генрих ненадолго спускался в соседнюю деревню для короткого беспокойного сна.

На третий день ворота приоткрылись, и из них показалась графиня Матильда. Не обращая на короля никакого внимания, гордая красавица поманила рукой его жену, графиню Адельгейду. Женщины скрылись в воротах крепости. На четвёртый день ворота снова отворились, и Генриху позволили зайти. Король зарыдал и с лобзаниями припал к ногам Григория.

Папа снял с него отлучение и по-отечески обнял. Но потом Григорий разломил пополам кусочек церковного хлеба и с пафосом произнёс:

— Если я повинен в том, в чем меня обвиняют, пусть немедленно постигнет меня смерть, как только я приму эту облатку.

Он положил половину хлеба в рот, а вторую половину протянул Генриху. Мистический ужас охватил короля, и он отказался её принять. Тогда папа вынес свой вердикт. Генрих должен был передать корону папе и оставаться частным человеком до тех пор, пока над ним не состоится суд на соборе. А если его изберут снова, то он даст присягу всегда повиноваться воле папы.

Прошло пять лет, но воспоминания об аудиенции в замке Матильды по-прежнему отдавались в сердце стыдом, горечью и ненавистью. Генрих вскочил с трона, выхватил меч и плашмя ударил им по большому деревянному столу, как будто пытаясь вышибить из памяти горькие воспоминания. Но с годами ощущение испытанного позора не ослабевало. Помочь ему могла только беспощадная месть.

Как не странно, покинув замок Матильды, Генрих испытал облегчение. Гора свалилась с его плеч. Его даже не смутило, что пока он оставался на италийских землях, объединяя своих сторонников, за горами германцы выбрали другого короля — Рудольфа Швабского, ставленника саксонской партии. Генриха лишили королевского титула и снова отлучили от церкви. Но теперь это его мало волновало. Король сумел пережить унижение и чувствовал себя готовым к продолжению борьбы.

Тем временем, проблемы начались у Григория. Он не смог попасть в германские земли, чтобы короновать Рудольфа, потому что сторонники Генриха не пропустили его через горы. Тогда он обратил свой взгляд на южную Италию, но подчинить себе норманн Гвискара он тоже не сумел и согласился на почётную ничью: передал Роберту Салерно, Амальфи, а позже Апулию, Калабрию и Тринакрию в обмен на обещание ежегодной дани и военной помощи.

А Генрих поспешил на родину, чтобы вернуть себе германскую корону. Уходил он как последний трус, возвращался — настоящим королём.

Второй акт марлезонского балета, разыгранный папой и королём, был очень похож на первый. Григорий снова лишил Генриха германской и италийских корон, а вдобавок ещё и проклял его оружие. В ответ Генрих быстро собрал 19 епископов, которые объявили папу низложенным. Но это было не всё. По указанию короля епископы избрали нового папу. Им стал Виберт из Равенны, взявший себе имя Климент.

Генрих вскочил с трона, потирая руки. Теперь у него был свой папа, тот, который наденет на его голову корону императора. Только нужно добраться до Собора святого Петра. Пусть восторжествует справедливость и свершится месть!

— На Рим! — закричал король так громко, что несколько человек из свиты вбежали в тронный зал, вообразив, что Генрих зовёт кого-то из них. Но король жестом приказал удалиться всем, кроме священника.

— Передай Клименту, пусть готовится к походу, — сказал ему Генрих, — через три дня выступаем.

Привезти Сальвато… — раздумывал Нао, — легко сказать. Но как? Сальвато с Боэмундом обороняет захваченные норманнами земли в Диррахии. Отправиться в одиночку в воюющую страну? Даже на субмарине это слишком рискованно.

Остаётся разыскать Гвискара и идти с его войском. Но когда ещё Роберт возобновит поход на восток? Сначала герцог собирался помочь папе в Риме. Придётся уже сейчас присоединиться к войску Гвискара.

— Значит, в Рим, — произнёс Нао вслух и тяжело вздохнул.

Тем временем Гвискар разбирался с бунтовщиками в Апулии. На помощь подоспел Рожер, и все мятежные замки, один за другим, перешли под контроль братьев.

Но Роберт пока не спешил в Рим. Ещё до Григория он получил просьбу о помощи от Генриха, и теперь размышлял, какую из сторон конфликта поддержать. От его решения зависели судьбы мира.

Рожер отказался идти с братом на север, имея на то веские причины: он не мог надолго оставить Тринакрию. Роберту пришлось искать другие возможности пополнить войско. Наконец, решение было принято. Гвискар собрал своих советников в зале замка в Мельфи. В настороженной тишине герцог встал и решительно произнёс:

— В Рим!

На этом совет норманнов завершился.

Нао мучительно пытался разобраться в хитросплетениях политики на Терре. Как всё это объяснить на Наолине, где вообще не знали, что такое борьба за власть?

Если Господь назначает папу своим наместником в мире людей, то почему пап оказалось двое? Странно ведёт себя Господь: то ли никак не определится с наместником, то ли боится приструнить самозванца.

Почему епископы к югу от гор выбирают одного папу, а к северу — другого? Кто из них прав и почему? Правда в силе или сила в правде?

Почему короля считают настоящим, только если он получит корону от папы, который вообще живёт в другой стране?

Как у германцев могло появиться два короля, и оба ненастоящих? Кто же должен править страной? Какие тут вообще правила игры?

Нао махнул рукой и отложил мнемобанк до возвращения из Рима.

Из-за северных гор к Риму подошла армия Генриха. Она встала лагерем на Нероновом поле и осадила город. Главным полководцем короля был антипапа Климент, который давно ненавидел Григория и мечтал отобрать у него апостольский трон.

Григорий предусмотрительно укрылся в замке Святого Ангела, всего в полумиле от базилики Святого Петра. Папа чувствовал себя тут в полной безопасности, потому что замок был выстроен как крепость и располагался на берегу широкой реки, пересекавшей город с севера на юг, а большинство римлян поддерживали Григория. Но высовывать нос из замка он всё-таки остерегался.

Воины Генриха начали с того, что устроили побоище прямо в соборе Святого Петра, недвусмысленно демонстрируя свою силу и решимость.

Но дальше всё совсем запуталось. Генрих решил, что если он получит императорскую корону от «карманного» папы Климента, то римляне его не поймут. Всё-таки настоящий папа находится совсем рядом. Нужно заставить Григория вручить корону, пусть он даже спустит её на верёвочке из окна замка Святого Ангела.

Папа Григорий, самоуверенный, гордый и надменный толстяк, спускать корону на верёвочке не собирался. Он ничем не рисковал, пока пребывал в укрытии, но и не приближался к своей цели — уничтожить антипапу-самозванца и занять законный трон. При этом Григорий прекрасно понимал, что без помощи армии Гвискара у него ничего не получится. Никакая другая сила не могла противостоять Генриху.

А Роберт не спешил. Прошло уже почти два года, как он покинул Диррахий. «Неужели он так ни разу и не помылся?» — размышлял Нао.

Наконец, в апреле 84-го года по эре Ли, Генриху надоело дожидаться норманнов в Риме, и он сам выступил им навстречу. Римляне, уставшие от военного противостояния, приняли решение подчиниться Генриху. Как показали дальнейшие события, это было опрометчивым шагом.

Роберт тоже понял, что время пришло. Его армия, выросшая до устрашающих размеров, не встретив сопротивления подошла к стенам Рима и встала лагерем.

«Мне тут отъехать надо, а вы пока держитесь», — заявил римлянам Генрих, и, прихватив жену, папу-марионетку Климента и лучшую половину армии, сбежал на север. Горожане, только что предавшие своего патриарха, сами оказались брошенными на произвол судьбы и были в отчаянии.

Роберт Гвискар вернул Папу Григория на престол в соборе святого Петра. Наступил момент его истинного величия. При его появлении трусливо бежали все сильные мира сего — император Алексей на востоке и будущий император Генрих на западе — а теперь и наместник Господа на Терре не мог обойтись без помощи Роберта, почему-то назвав эту помощь «божьей».

То, что произошло потом, осталось не только в мнемобанке Нао, но и навечно запечатлелось в памяти всего Рима, потому что ничего более страшного в вечном городе не происходило ни в прежние века, ни в следующую тысячу лет.

Каждый воин армии Гвискара быстро сообразил, что в таком богатом городе он никогда не был прежде и вряд ли ещё когда-нибудь будет. А право победителей на разграбление поверженного города никто не отменял.

Особый ужас вызывали свирепые отряды сарацин. Римляне не забыли набег, который случился два века назад. Тогда арабы поднялись к городу по реке на своих утлых судёнышках, устроили резню и грабеж, попытались проникнуть в собор Святого Петра. С тех пор о них рассказывали страшные легенды и пугали ими непослушных детей.

Теперь сарацины Роберта, рекрутированные на Тринакрии, высыпали на улицы города, и ужасу римлян не было предела. Ни один квартал по обе стороны реки не избежал грабежей, убийств, похищения женщин и детей для продажи в рабство. Норманны не уступали сарацинам в жестокости и алчности и тоже требовали своей доли добычи.

Кошмар продолжался три дня. Потом весь город разом восстал. Норманны не ожидали вооруженного сопротивления, даже сам Роберт оказался в окружении, но его выручил сын, Рожер Борса, пробившись на помощь отцу со своим отрядом. Чтобы защититься, норманны подожгли город. Такого страшного пожара Рим не знал никогда. Тысячи погибших людей, разрушения и пепелища покрывали всё вокруг.

За шестьдесят лет на Терре Нао повидал всякое, но такого ещё не видел. После полуночи он тихо вышел из лагеря и пошёл в город, скрываясь в ночной тени. Повсюду дымились развалины, лежали трупы, над некоторыми ещё плакали женщины. Рядом стояли мужчины, сжимая кулаки в бессильной ненависти. Подростки и совсем дети тоже были тут. Кто-то из них всхлипывал, кто-то по-взрослому сжимал руки в кулачки. «Вот только вырасту и тогда…» — читал Нао мысли, которые у всех римлян звучали одинаково: «Прощения норманнам не будет никогда!»

Под утро Нао вернулся в лагерь и прилёг, но вскоре был разбужен звуками приближавшейся процессии. Самые знатные римляне шли с опущенными головами, их мечи были вынуты из ножен и болтались, привязанные на шее, что означало покорность. Они распростерлись ниц у походной палатки Роберта, вымаливая прощение за недавнее предательство. Но Нао читал в их мыслях лицемерие и алчность: знать хотела сохранить своё положение и при новой власти.

Роберт не собирался задерживаться в Риме: норманн сделал своё дело, норманн может уйти. Гвискар стремился в Византиду. Уже почти три года Боэмунд ждал отца на востоке.

Нао ещё больше тосковал по Сальвато: сын ведь даже не знал, что путь на Наолину открыт!

Когда армия Гвискара была готова отправиться на юг, к ней неожиданно присоединился папа Григорий с высшими священнослужителями. Он не мог оставаться в Риме, потому что весь город возненавидел того, кто стал причиной невыносимых страданий.

«Свято место пусто не бывает» — говорили на Терре. Стоило Григорию уйти, как Климент занял освободившийся трон.

Григорий же проследовал в Салерно, остановившись по дороге в монастыре на горе Кассино, а потом — в папской резиденции Беневенто. Несмотря ни на что, он оставался таким же гордым и надменным, как раньше. В мае следующего года он умер, сказав перед смертью Сишельгайте: «Я любил истину и ненавидел несправедливость, поэтому умираю в изгнании».

Глава 9

В Отранто Роберт собирал большой флот для нового похода на восток. Неожиданно в лагерь прибыл Боэмунд в сопровождении Сальвато.

— Что случилось? — спросил Гвискар, обняв сына.

— Срочно нужна помощь! Люди, оружие, припасы, деньги! Пока тебя не было, мы разбили ромеев несколько раз, но платить воинам стало нечем. А гнусный восточный император не скупится на подкуп дезертиров. Наши бойцы переходят на сторону врага, и я ничего не могу с этим поделать. Мы с трудом удерживаем только узкую полоску вдоль моря.

Гвискар нахмурился. Нужно было спешить.

Тем временем Нао тоже обнимал сына. Сейчас они уже выглядели как два брата — старший и младший.

— Мы можем лететь на Наолину! — Нао решил сразу огорошить Сальвато.

Но юноша ничем не выдал своего волнения. Выслушав отца, он ответил рассудительно:

— Я пока не могу никуда лететь.

— Почему?

— Предстоит большой поход. Как же я брошу Боэмунда? Ты сам меня учил, что нужно поставить цель и приложить все силы к её достижению. Цель есть — Византида. Осталось её достичь.

— Это не твоя цель, а Роберта.

— Цель должна быть общей, иначе она не будет достигнута.

Он рассуждал, как настоящий наолянин. Нао не мог ни убедить его, ни оставить одного.

— Давай хотя бы съездим в Салерно, увидимся с Никой.

— Не нужно. Мать расстроится, если мы приедем на день и снова уедем. Она уже привыкла, что мы далеко.

И опять Нао пришлось признать правоту сына.

Герцог спешно собрал новый флот из ста пятидесяти кораблей. Сыновья — Боэмунд, Рожер Борса и Ги — доставили деньги и снаряжение. Верная Гайта тоже была тут. 68-летний Роберт не уступал сыновьям в энергии, а уверенностью в своих силах превосходил их всех.

Когда корабли преодолевали пролив между италийскими землями и владениями Восточной империи, Роберт стоял у борта в окружении сыновей и задумчиво глядел вдаль. Вдруг он необычно тихо сказал:

— В молодости один предсказатель нагадал мне: «Вплоть до Отера ты подчинишь себе все страны, но оттуда ты отправишься в Иерусалим и отдашь дань природе».

— До Отера? А где этот Отер? — спросил Ги.

Роберт пожал плечами.

— Зато где Иерусалим мы знаем! — воскликнул Боэмунд. — Там Святая земля, и она далеко. Нас ждёт удача.

Роберт не ответил.

Всё было плохо. От норманнских завоеваний возле Диррахия почти ничего не осталось. Военачальники один за другим переходили на сторону императора Алексея, а море контролировал флот Восточной империи, к которому присоединились корабли из Венеции.

В первой же морской битве венецианцы показали, кто хозяин на море. Следующий бой тоже закончился плачевно. Флот Роберта возвращался к берегу, понеся большие потери, некоторые корабли еле держались на плаву. Гребцы были покалечены камнями с катапульт венецианцев, а абордажные клювы поломали десятки вёсел.

Герцог стоял на палубе мрачный, но не терял присутствие духа. Рожер Борса подошёл к нему, указывая куда-то в море.

— Отец, посмотри, они отправляют гонцов!

От кораблей действительно одна за другой отплывали лодки и устремлялись на север.

— Шлют донесения о том, что Гвискар разбит. Сукины дети! Ну нет же!

Роберт созвал сыновей.

— Всем! К бою!

— Как к бою? — изумился Борса, — наши корабли сейчас пойдут ко дну.

— Собрать уцелевшие посудины вместе, передать на них все целые вёсла! Раненых — на берег, весь резерв — на палубы. К бою!

Ромеи уже праздновали победу.

На каждом дромоне была бочка с вином, но моряков к ней даже близко не подпускали. Как-то в старину армия императора Никифора Фокá была разбита арабами из-за того, что все ромейские воины были пьяны вдрызг и не держались на ногах. Так гласила легенда. А вино брали на корабль, чтобы готовить из него мази для излечения ран от стрел по секретному рецепту, который самолично изобрела императрица Зоя.

После разгрома Гвискара капитаны кораблей сняли строгий запрет, и вино потекло по прямому назначению ещё до того, как моряки вернулись в гавань. Когда в вечерней мгле появились силуэты норманнских судов, ромеи ни минуты не сомневались, что те им просто мерещатся.

Ромейские дромоны сидели в воде необычно высоко, потому что весь балласт уже был истрачен на заряды для катапульт. На одном из кораблей моряки сгрудились у борта, тыкая пальцем в темноту и доказывая друг другу, что флот норманнов — это лишь пьяная галлюцинация. Не может же нападать на тебя то, что лежит на морском дне! Неустойчивый корабль сильно накренился и опрокинулся. За ним последовал второй.

Слепая, дикая решимость норманнов вела их в бой, превозмогая морскую выучку врага. Через несколько часов от объединённого флота Восточной империи и Венеции остались лишь плавающие на поверхности моря обломки.

В этот день Гвискар был необычайно жесток с пленными, особенно с теми, кто переметнулся на сторону ромеев. Им отрубали руки и ноги, выкалывали глаза. Зависть к тем, кто погиб в бою, была их последней мыслью в мире живых. Роберт нередко бывал милостив к побеждённым, но предательства он не прощал никогда.

Нао, уже немало повидавший на Терре, с ужасом смотрел на то, что одни люди могут вытворять над другими. Здесь недавний друг мог вмиг превратиться в злейшего врага, и это никого не удивляло.

Мысли не давали покоя. Зачем, ну зачем он здесь, на дикой этой планете? Грусть от разлуки с женой и маленькой дочкой усугубляла тоску, и только присутствие сына немного успокаивало. А вот, кстати, и он — высокий, сильный и чуть сутулый, — медленно направляется в сторону берега, туда, где после дневной расправы лежали искалеченные тела. Куда это он? Сальвато прошёл в отдалении, и Нао не мог слышать его мысли. Но через некоторое время со стороны моря раздался высокий женский голос, прекрасный и грустный, который пел старинную песню Терры.

Выйди Солнце, выйди Солнце,
Мы устали тут вздыхать.
Сколько ж можно юным девам
Тебя с грустью умолять?

Вместе со звуками, взлетавшими к ночному звёздному небу, улетучивалась тревога, и камень медленно соскальзывал с души, не оставляя царапин. Нао даже сначала показалось, что он слышит голос Ли. Но нет, голос был другой — незнакомый, но не менее прекрасный.

Наутро Нао нашёл сына:

— Ты зачем ночью ходил к морю?

— Посмотреть, не выбросила ли волна что-нибудь полезное с погибших кораблей.

— Что-то нашёл?

— Да так, по мелочи.

— А что за девушка там пела, возле моря?

— Там кто-то пел? — удивлённо спросил Сальвато и уставился на отца честными широко открытыми глазами.

Наступила зима. Герцог сполна расплатился с воинами, и они теперь отдыхали и ждали весны, чтобы начать новый поход. Но после Рождества случилась беда. То у одного, то у другого бойца начиналась лихорадка, которая усиливалась день ото дня.

Некоторые больные вскакивали с лежанки и начинали бродить кругами, как в тумане. Другие вели себя буйно. Они нападали с оружием на товарищей, думая, что перед ними ромеи. Многие заболевшие умирали, счёт им уже шёл на сотни. Выздоравливали единицы.

Как-то вечером Нао подозвал Сальвато.

— Я провёл бесконтактный анализ одного больного. Этот недуг приносит укус насекомого или грызуна, с которым передаются микробы. На вот, съешь, это защитит тебя, — он протянул сыну маленький серый шарик.

Сальвато недоверчиво взял его и проглотил.

— Микробы — это что? — спросил он.

— Это очень маленькие существа, которые живут в нашем теле. Настолько маленькие, что их никак нельзя увидеть.

— В моем теле живут мелкие зверьки? — удивлённо спросил Сальвато.

— Во всех людях живут, но эти оказались очень опасными.

— А как же ты их видишь?

— На Наолине есть способы… но нам не нужно их видеть, вот этот прибор показывает, что они есть и что они очень опасны.

Это не убедило Сальвато. Но на следующий день заболел Боэмунд. Роберт решил сразу отправить его в Бари, к лучшим лекарям. Старший сын был его правой рукой, и Гвискар очень встревожился.

— Марк уезжает, — сказал Сальвато отцу, — я еду с ним. Мой долг сопровождать патрона в опасности.

Нао кивнул и протянул сыну свёрток с зеленоватыми шариками.

— Возьми. Пусть Боэмунд утром съедает по одному, запивая разбавленным вином, пока не поправится. Если спросит, скажешь, что это тайные снадобья из медицинской школы Салерно.

— Мне ты дал шарик поменьше…

— Тот был, чтобы предупредить болезнь, а эти — для лечения. Когда Боэмунду станет лучше, отпросись у него и съезди повидать мать. От Бари до Салерно ты доскачешь за день. Жди меня там.

— Ты остаёшься с Робертом?

— Да. У меня тоже есть долг.

Прошла весна. Больше полутысячи воинов унесла ужасная болезнь, но Гвискар не терял уверенности.

— Рожер Борса отправляется вперёд, на остров Кефалония. Через несколько дней я присоединюсь к нему с основными силами, распорядился Роберт.

Сишельгайта и Нао плыли на корабле герцога. На третий день они почувствовали неладное: болезнь, похоже, настигла и Гвискара. Нао кусал губы в бессилии — лечебных капсул больше не оставалось, и он ничем не мог помочь герцогу.

В Кефалонии Роберта на носилках перенесли с корабля в каменный домишко на берегу пролива. Герцог находился в забытьи, лишь ненадолго приходя в сознание. Его жена оставалась рядом с постелью, несмотря на предупреждение Нао, что это может быть опасно.

— Я его супруга уже более четверти века, и каждый день рядом с ним был опасен. Разве я могу покинуть его сейчас?

С трудом приоткрыв глаза, герцог прохрипел:

— Гайта, похорони меня в Венозе, возле старших братьев.

— Ты не должен умереть.

— На всё воля Господа…

Потом он долго, не отрываясь, смотрел на маленький островок по ту сторону узкого залива. Рядом сидел старик, которому приказали выполнять любое желание больного.

— Послушай, грек, — вдруг хрипло спросил Роберт, — что это за остров там, за морем?

— Это — Итака, родина великого героя Улисса, — ответил старик.

— Я вижу там поселок, на острове, как он называется?

— В старину он звался Иерусалим, а теперь…

— Я так и думал… — перебил его Роберт, — сбылось предсказание…

Он закрыл глаза и уже больше не открывал их. Вечером его сердце перестало биться.

Весть о смерти Гвискара быстро облетела войско. Кое-кто вообще не верил, что герцог может умереть, вспоминая о мнимой его смерти в Мельфи. Но сейчас каждый мог лично убедиться, что Роберт покинул земной мир.

Гвискар мёртв, больной Боэмунд — в Бари. О походе на Византиду можно было забыть. Одни радовались, что наконец-то вернутся к семьям. Другие огорчались, что богатая добыча ускользает. «Может быть, Боэмунд возглавит поход?» — робко спрашивали некоторые. Но никто даже не знал, смог ли князь справиться с болезнью.

Гроб с телом Роберта засыпали солью, заколотили и погрузили на корабль. По спокойному морю до Апулии — дня полтора-два пути, но к вечеру поднялся ветер, волны все сильнее раскачивали корабль, а к ночи разразился настоящий шторм.

— Держите гроб! — закричала Сишельгайта.

Но тщетно. Тяжелый саркофаг соскользнул с дощатой подставки и угрожающе заскользил в сторону борта. Несколько рыцарей вцепились в него, пытаясь остановить. Но стихия была неумолима. Корабль наклонился в противоположную сторону, гроб резко изменил направление движения, и, проломив борт, рухнул в волны.

— Ловите герцога!

Деревянный гроб был прочно забит гвоздями и сохранял плавучесть, даже постепенно наполняясь водой. Баграми и абордажными крюками его было не достать, пришлось спускать шлюпки. Только к рассвету гроб поймали и с огромным трудом вернули на палубу. К счастью, буря улеглась, и корабль без новых приключений прибыл в Отранто.

— Роберта нужно похоронить в Венозе, в усыпальнице Отвилей. Это его воля, — заявила Сишельгайта тоном, не допускающим возражения.

— Нужно открыть гроб, — посоветовали ей.

Когда это было сделано, каждый, кто мог выдержать подобное зрелище, увидел, насколько сильно пострадало тело от морской воды. Разложение шло очень быстро, а путь до Венозы — не близкий.

— Если герцогиня позволит, я выскажу своё мнение… — произнёс Нао.

— Говори, учитель, — мрачно сказала Гайта. Никто не осмелился спросить, почему сорокапятилетняя герцогиня назвала столь молодого человека учителем.

— Нужно извлечь сердце и другие внутренности и захоронить их здесь, в Отранто, а тело забальзамировать и отправить туда, куда пожелал герцог.

— Приступай, учитель, — после долгого молчания согласилась Гайта.

Завершив эту скорбную процедуру, Нао снова явился к герцогине.

— Я исполнил свой долг перед Робертом. Будет ли мне позволено теперь вернуться к семье в Салерно? — спросил он с поклоном.

— Будет позволено, — с горькой усмешкой ответила Гайта, — хотя постой… Многое из того, чему ты учил меня когда-то, пошло на пользу. Я благодарна тебе, учитель. Ты всё так же молод, а я — старуха. У меня осталось всего два дела в этом мире — похоронить мужа и сделать сына его наследником…

— Боэмунд тоже сын Гвискара, и он более достоин…

— А Рожер — мой сын! Но я прощаю тебе эту дерзость, учитель.

Нао молча поклонился и покинул комнату.

Глава 10

Нао неслышно приоткрыл дверь старого домика в Салерно и заглянул внутрь. Сальвато весело играл с четырёхлетней Ниной, а Ника сидела в углу комнаты, занималась каким-то рукоделием и поглядывала на них, скрывая добрую улыбку. Игрушечный деревянный меч крутился в руках девочки, и, делая выпад в сторону брата, она корчила страшные рожи и кричала: «Умри, проклятый ромей!»

— Ты не тому её учишь, — громко сказал Нао с порога, — это больше не пригодится. На Наолине люди не убивают друг друга.

Все трое замерли и уставились на вошедшего, но выражение лица у каждого было своё: испуг у Нины, радость у Сальвато, любовь и счастье на лице Ники, которые она и не пыталась скрыть.

— Отец! — закричал Сальвато, — наконец-то. Ты знаешь, Боэмунд почти поправился. Я собираюсь вернуться к нему в Бари…

Ника подошла к мужу и обняла его, прижавшись всем телом. Она долго сдерживала молчание, но всё-таки сказала:

— Послушай, Никколо, я никогда не говорила… когда я увидела тебя впервые, ещё до тех дурацких смотрин в Мельфи, я сразу поняла… одного взгляда было достаточно, что никого более дорогого у меня никогда не будет… Прошло четверть века, и ничего не изменилось.

Робко подошла Нина и потянула Нику за подол платья:

— Мама, кто это?..

За ужином Ника больше молчала, не отрывая от мужа счастливых глаз. Она выдержала эти три с половиной года одна с маленьким ребёнком, и никому не обязательно знать, чего ей это стоило. Зато Сальвато во всех подробностях расписывал поездку в Бари, рассказывал, как изменился город за годы норманнского правления. Нао улыбался, кивая и поддакивая, вспоминая Пальмовое воскресение четырнадцать лет назад, когда он вместе с маленьким сыном вышагивал за Робертом и Роджером по улицам только что завоёванного города.

Вдруг Сальвато попросил:

— Расскажи про Роберта.

— Что тут рассказывать? — после паузы ответил Нао, — Гвискар заболел и умер, мы перевезли гроб на корабле и похоронили в Венозе, что в Базиликате. Рядом с Вильгельмом, Дрого и Онфруа, его старшими братьями. — Нао хотел ещё что-то добавить, но передумал.

И тут заговорила маленькая Нина. А почему нет? Она же сидит за одним столом со взрослыми, как полноправный член семьи!

— Никколо, а я научилась немного плавать в море и доить козу!

Она замерла, сама не ожидавшая от себя такой смелости, и испуганно уставилась на Нао. Тот встал, пряча улыбку, обошёл вокруг стола, взял дочку на руки, прижал к себе и тихо шепнул ей на ухо:

— Давай договоримся, что ты будешь называть меня «папа». Обещаешь?

Нина закивала головой и шепнула в ответ:

— Обещаю, папа.

Ника снова улыбнулась, ничего не говоря, но наступившую тишину нарушил Сальвато:

— Мы теперь улетим с Терры?

— Об этом — завтра, — твёрдо ответил Нао.

Пока Ника укладывала дочку, он вышел из дома и побрел к морю. Нао знал, что если сесть на камень, слушать прибой и смотреть на темнеющую поверхность воды, то мысли сами начинают течь в нужном направлении. Так было в Неаполисе, в Гафлиде, в Камероте, в Чефалу.

«А на Наолине нет таких морей. Чтобы улучшить мышление, там просто включают мнемостимулятор…» — подумал Нао, и почему-то от этой мысли стало грустно.

К утру он знал решение.

— Мы полетим на Наолину, но не прямо сейчас. Это было бы похоже на бегство, а мне нужно сначала закончить задание.

— Какое задание? — спросил Сальвато.

— То, ради которого я прилетел сюда.

— Расскажи.

— Возможно ли массовое переселение с Наолины на Терру? Я сам определить этого не могу. На италийский полуостров, да и вообще вокруг Срединного моря — нет. Этот район густо заселён воинственными народами. Появление переселенцев непредсказуемо нарушит и без того хрупкий баланс.

— Но ведь Терра — большая! — перебил его Сальвато.

— О том и речь! К северо-востоку есть Тартария — огромные малонаселённые земли. Я про неё ничего не знаю и уже не успею узнать. Туда нужна специальная миссия. А я должен закончить свою работу. Мы поживём понемногу в тех местах, где я бывал, но теперь — все вчетвером. Нужно привести в порядок мнемозаписи. А потом — на Наолину.

Все молча смотрели на Нао.

— И ещё, — продолжил он, — через пару лет мы уже будем знать, унаследовал ли Сальвато свойство медленного старения. И тогда он поймёт, где искать невесту — на Наолине или, всё-таки, на Терре.

Никто не возражал. Ведь сразу лететь в неизвестность было бы как-то грустно.

Наутро Нао и Сальвато отправились в медицинскую школу.

— Что беспокоит синьоров? — спросил незнакомый молодой лекарь.

— Тоска, — бросил Нао.

— О-о-о, тут медицина бессильна. Вам нужно попробовать влюбиться. Вот в этом трактате… — лекарь достал знакомый манускрипт.

Сальвато помрачнел, и Нао перебил лекаря.

— Мы можем видеть Константина?

— Неужели вы знакомы с преподобным Константинусом Карфагенским?

— Да, с давних пор. А почему с преподобным?

Лекарь недоверчиво оглядел двух молодых людей, похожих на братьев.

— Константинус принял сан и теперь живет в монастыре на горе Кассино.

— Очень жаль, что его тут нет.

— Поедем в Кассино? — спросил Сальвато, когда они вернулись домой.

— Поедем, но не сейчас.

— А сейчас куда?

— Сначала — в Неаполис.

В Неаполисе Ника предложила:

— Купим домик у моря, как в Гафлиде?

— Нет, мы поселимся на вершине холма, с которого виден залив, — возразил Нао, — а к морю будем спускаться только если захотим искупаться.

В Неаполисе было три холма. Во-первых, Воммеро, на котором Нао когда-то жил у своего друга Джанни. Соседний холм называли Капемонте, «вершина горы», но он весь порос лесом и не был заселён. А в паре миль от города находился третий холм — Пузилеко. Вид с него открывался восхитительный: покрытый зеленью склон, дальше — море, а по ту сторону залива — грозная двуглавая гора.

На Пузилеко нашёлся маленький домик, весь увитый зеленью, с садиком, в котором росли алые розы. По утрам все вместе они спускались извилистыми тропинками к берегу моря, где ласковая вода омывала прибрежные скалы. На камнях под весенними лучами солнца грелись местные пацаны, которых тут называли скуньиццо.

А по вечерам на море появлялись десятки лодок. На них горели небольшие факелы — так рыбаки приманивали добычу, которую утром будут продавать на рынке Неаполиса.

В первый же вечер от одного из соседних домиков донёсся грустный мужской голос. На следующий вечер песня зазвучала вновь. Она была красива, и Нао подошёл поближе, чтобы разобрать слова.

Каждый вечер рыбак у Пузилеко
Песню грустную слышит мою.
Столько слёз с этой песнею пролито
О Марии далёкой пою.

Море спит… гребёт, гребёт он,
В полуночной тишине.
Почему же меня ты покинула?
По тебе умираю в тоске…

Очарованный мелодией, Нао стоял, ожидая продолжения. Он уже знал, что если на Терре так красиво поют о смерти, то имеют в виду любовь.

Как-то утром маленькая Нина с восторгом плескалась в море у прибрежных камней. Вдруг она подбежала к Нике, неся в детской пригоршне морскую воду.

— Мама, смотри какая вода прозрачная, — закричала она, — чистая вода, чистое море — маре-кьяре, маре-кьяре — она бодро лепетала на диалекте Салерно, который почти не отличался от языка Неаполиса.

«Марекьяре, марекьяре» — загалдели мальчишки между собой, подсмеиваясь, но в открытую дразниться не стали, с опаской поглядывая на молодого человека, то ли брата, то ли дядю малышки, рядом с которым лежал короткий норманнский клинок.

Но уже через несколько дней Нао услыхал, как местный скуньиццо уговаривал подружку: «Пойдём купаться туда, где Марекьяре», но та кокетливо качала головой, незаметно показывая на мать. И только когда торговка на рынке Неаполиса, расхваливая товар, кричала «Рыба с Марекьяре! Самая вкусная рыба из самого чистого моря!», Нао понял, что это место обрело своё название на века.

Всё семейство наслаждалось редкими днями мирной жизни. Нао работал, приводя в порядок многолетние мнемозаписи, переосмысливая их и готовя для наолинского Комитета по Дальнему Поиску. Не хватало отдельных деталей, и однажды утром он вместе с сыном отправился в сторону древнего монастыря на горе Кассино.

— До этой горы долго скакать? — спросил Сальвато, когда они выехали из ворот Неаполиса.

— На север до Капуи, потом по Аппиевой дороге, — пояснил Нао, — а потом свернём на восток. На наших лошадках к вечеру доберёмся.

— А что нам там нужно?

— Монахи ведут записи событий год за годом, хочу взять почитать.

— Думаешь, что они пишут правду?

— Нет, конечно. Но если сравнивать много вранья про одно и то же событие, можно вычленить истину.

— И как ты собираешься её вычленять?

— Я? Никак. На Наолине есть автоматы, сопоставляющие миллионы фактов. Моё дело — привезти эти факты.

Сальвато, однако, сомневался, что правда о событиях Терры так уж интересна учёным там, на небесах. Ему далёкая планета представлялась как город из воздушных замков, построенных на большом облаке.

— А на Наолине говорят только правду? — спросил он.

— Там думают только правду! Мысли ведь нельзя скрыть. Хотя…

Нао давно мучал вопрос, почему ему не рассказали ни о полёте родителей Ники, ни о происхождении сивилл. Но он не хотел обсуждать эту тему.

У ворот монастыря они спросили преподобного Константина Африканского, и их впустили. Монахи были молчаливы и не слишком приветливы, но, всё же накормили путников скромным ужином и проводили к келье Константина.

Знаменитый учёный и лекарь спал на убогой лежанке, тяжело дыша во сне. Нао и Сальвато терпеливо ждали. Наконец, Константин пошевелился и с трудом открыл глаза. Нао был поражён происшедшими с ним изменениями.

Старик долго не мог понять, кто это к нему пожаловал. Наконец, в его глазах мелькнуло подобие улыбки.

— Не ожидал ещё раз увидеть тебя, мой друг, — прошептал он, — ты всё так же молод, сколько же тебе лет?

Нао взял старца за руку, но ничего не ответил.

— А это — тот самый юноша, который лежал с разбитыми коленками под скалой в Чефалу? Вырос и возмужал. И, наверное, уже прочёл мой опус о пользе эроса? — чуть заметно усмехнулся лекарь.

Сальвато было неприятно напоминание о падении со скалы. Ещё меньше удовольствия ему доставил вопрос про эрос, и он тоже промолчал.

— Что с тобой? Ты болен? — спросил Нао.

— Я просто очень стар, мне почти восемьдесят, люди не должны жить так долго. Я изучил все науки в этом мире, и мне нет нужды здесь больше оставаться.

— Есть другие миры и другие науки… — Нао сам не понял, зачем он это сказал.

Константин снова устало улыбнулся и произнёс:

— Не нужно… Мои дни иссякают… Я ещё в Чефалу понял, что вы не из этого мира, когда обследовал повреждение твоего сына. Подойди ближе…

Длинными пальцами Константин с неожиданной силой ухватил колено Нао и ощупал его.

— И у тебя тоже… У вас обоих необычное строение коленного сустава. Лишние косточки. Я не встречал такого больше ни у кого.

Он замолчал. Нао тоже не знал, что сказать.

— Послушай, Никколо. Поклянись честно ответить на два моих вопроса. Тогда умереть мне будет совсем легко. Ведь пока остаются вопросы, не иссякает стремление жить, чтобы найти ответы. А я пообещаю, что никто больше не узнает о твоих тайнах.

Нао кивнул.

— Сколько тебе лет?

— Я старше тебя. Немного…

Константин удовлетворенно кивнул, как будто предвидел такой ответ.

— Где твой мир?

— Среди звёзд. И я скоро вернусь туда.

— Пусть твоё возвращение будет счастливым.

Вдруг заговорил Сальвато.

— Я читал трактат о любви и эросе. Но ведь любовь — это не только услада и избавление организма от лишней жидкости?

— Нет, конечно.

— Тогда что же это такое?

— Когда приходит любовь, ты начинаешь делать безумные вещи, которые не сможешь потом объяснить, но за которые тебе не будет стыдно ни перед кем.

— Безумства совершаешь ради того, кого любишь?

— Не обязательно. Ты просто выражаешь свои чувства.

— Тот, кто выпил много вина, тоже совершает безумные поступки!

— Но за это ему потом бывает стыдно. Ты не поймёшь, пока не испытаешь любовь сам…

— А как её испытать?

— Это не зависит от тебя, она приходит сама.

— И ко мне тоже?

— Не знаю… Но у тебя много времени впереди.

Они снова помолчали.

— Константин, ты, наверное, голоден. Принести тебе еды? — предложил Нао.

— Думаю, уже нет нужды. Теперь я знаю всё, что хотел, и негоже будет предстать перед Господом с набитым брюхом. А вы идите, поешьте.

Когда Нао и Сальвато вышли из кельи, вокруг царила жуткая суматоха.

— Что произошло? — ухватил Нао пожилого монаха за сутану.

— Дезидерий при смерти…

Дезидерий, настоятель монастыря. Нао хорошо помнил встречу с ним в Салерно, в обители архиепископа Альфануса, и поездку в монастырь за медицинскими рукописями. Он тогда узнал много интересного, но не всё. Финальный аккорд этой достойной жизни отзвучал только сейчас.

Дизедерий всё-таки согласился стать папой. Это нужно было, чтобы поддержать авторитет монастыря на горе Кассино. Апостольский трон он занял под именем Виктор Третий. Но уже через несколько месяцев тревог и боев, больной и вконец обессиленный, Дизедерий вернулся из Рима в родной монастырь, где провёл последние два месяца своей жизни.

Отец и сын молча возвращались в Неаполис, оба погружённые в раздумья.

Два великих человека покинули мир людей на их глазах в течение нескольких дней. За пышными похоронами Дезидерия последовало скромное погребение Константина Африканского. Эти два человека были такими разными, но одно их, несомненно, объединяло. Наделённые уникальными талантами, они не боролись, как многие другие, за власть и деньги, а пытались заниматься тем, что считали своим призванием.

«Их таланты нашли бы применение на Наолине, где нет ни денег, ни необузданного стремления к власти» — так размышлял Нао. Но он и сам не был уверен в своих выводах. Что-то иррациональное управляло этими жителями Терры.

Любовь и Страсть. Любовь, о которой так просто писал Константин в своём трактате, хотя между строк читалось нечто бóльшее. И Страсть, с которой Дезидерий решал людские проблемы. Не случайно, само его имя на языке Терры означало «страсть».

Мысли Сальвато текли по другому руслу.

— Отец, а мы, те кто с Наолины, можем испытывать любовь? Ты любишь маму?

Нао не знал, что ответить.

— Ммм… Ника поразила меня сразу, когда я впервые заговорил с ней.

— Она была самой красивой?

— Она была самой умной. Несравненно умнее всех. Возможно, и меня тоже.

— И ты совершал безумные поступки?

— Безумные? Не знаю. Может, когда в одиночку отправился к Маниаку или когда привёл норманнов в Мельфи. Но это — не из-за любви…

— А до Ники? Ты же намного старше её, хоть это и незаметно. Ты раньше совершал безумные поступки?

— Ли. Она совершала. Вот она — точно из-за любви.

— Ли? Кто это?

— Завтра расскажу.

После ужина Нао присел на траву в саду и привычно ждал вечернего солиста с его неизменной грустной песней. Но тщетно.

— Он уже несколько дней не поёт, — сказала Ника.

— Странно. Утешился, что ли?

И вдруг песня зазвучала, но совсем другая. Весёлая.

Когда светит луна над Марекьяре
Все рыбы в море так и пляшут от любви.
Бьёт волна, и веселье тут в разгаре,
И свет с небес меняет цвет волны.
Когда светит луна над Марекьяре…

— Ну вот, Мария вернулась, и наш сосед снова радуется жизни, — предположил Сальвато.

Вскоре они увидели и радостного соседа. Он скакал по дорожке, ни на кого не обращая внимания и продолжая распевать свою весёлую песню.

Там в Марекьяре есть одно оконце,
Любовь и страсть всегда влекут меня туда.
Стоят гвоздики в вазе, село солнце,
журчит внизу и плещет в сумраке вода.
Там в Марекьяре есть одно оконце…

— Выходит, Мария живёт внизу, у Марекьяре, — безапелляционно заявил Нао.

Весёлый певец миновал их и вприпрыжку побежал вниз по тропинке, удерживая на плече пузатый струнный инструмент, который тут называли «калашоне». Удивительно, но прыгая то вправо, то влево, он умудрялся продолжать песню, пока не допел до конца:

Сегодня калашоне я принёс, чтоб петь!
Проснись же, Карули, как нежен воздух!

— Какая ещё Карули? — воскликнул Сальвато.

— Почему Каролина? — одновременно с ним спросила Ника.

— Любовь всегда заканчивается — так сказала мне когда-то Рациелла, — пробормотал Нао.

— Кто такая Рациелла? — спросил Сальвато.

— Когда-нибудь расскажу.

— Любовь заканчивается, и потом приходит другая любовь, — добавила Ника.

Они втроём уставились друг на друга. Только маленькая Нина ничему не удивлялась. Она подошла к Нике и спросила:

— Мама, ты меня любишь?

— Конечно, моя девочка, — Ника обняла её.

— И это навсегда?

— Да, да!

Нина торжествующе повернулась к мужчинам:

— Все слышали? Когда любит, то это навсегда!

Глава 11

— Завтра встаём рано, — объявил Нао, — пойдём в Неаполис. Я хочу перед отлётом попрощаться с Ли.

— Поедем верхом? — спросил Сальвато.

— Нет, пешком. Туда не слишком далеко. Возьмёшь Нину на плечи, когда устанет.

Они спустились с Пузилеко по крутой дорожке, повернули налево и пошли вдоль моря. За изгибом залива на фоне осеннего неба, покрытого облаками, возвышался Везувий.

Мужчины шли впереди, и Нао впервые рассказывал сыну про подготовку миссии, про Ли, про полёт и посадку на Терру, упомянул рыбака Пеппе и его дочь Рациеллу, описал как погибла Ли.

— Почему она это сделала? — спросил Сальвато.

— Помнишь, что сказал тебе Константин? Влюблённые совершают безумства. Но по-другому они поступить не могут.

Вскоре показался рыбацкий посёлок, названный в память о Святой Лючии. Неподалёку от берега виднелся островок Мегариде с невнятными развалинами, а на берегу — городская стена. Их впустили в ворота. Нао медленно приблизился к могильной плите, вокруг которой стояло несколько человек. К камню подошла женщина средних лет.

— О, дева Партенопа! Неаполис всегда будет помнить благодать пения, которую ты принесла нам. Твоё имя будет нашим именем и через десять веков.

Женщина запела страстным, проникновенным голосом:

Деревце я как-то посадила,
В трудах его растила и с любовью.
Но ураган сломал и ствол, и ветви,
А листья все покрылись желтизной.
Упали фрукты, горькими все стали,
Недавно были слаще и нежнее,
И сердце шепчет: «Дай тому внимание,
Чья жизнь горька — любовь тому важнее».

И горькой, как ты есть, тебя люблю.
Тебя люблю, а ты приносишь смерть…

Певица перешла ко второму, а потом и к третьему куплету. Каждый заканчивался всё тем же рефреном «Тебя люблю, а ты приносишь смерть…» Сальвато слушал завороженно, и одна мысль мучила его: «Любовь и смерть, смерть и любовь. Они всегда вместе? Любовь приносит смерть? Ли полюбила иноземца и, когда он уплыл, выбрала смерть, даже не вспомнив о Нао. Почему? Любовь творит безумства — так сказал Константин. Зачем она нужна, эта любовь?»

— Пойдём домой, — заныла маленькая Нина.

— Ты устала? — спросила Ника.

— Нет, но здесь скучно. Дяди и тёти поют песни…

— Тебе не нравятся песни?

— Они непонятные…

— А давайте наймём лошадку с повозкой и поедем на холм Воммеро? — предложил Нао.

Эта идея Нине понравилась, и вот кавалуччо уже тащил ездоков по Нфрашкате — тропе, скрытой от солнца переплетающимися ветвями. Казалось, что за полвека тут ничего не изменилось: те же поросшие кустарником склоны, то же серое осеннее небо, то же море далеко внизу. Нао подошёл к домику Джанни и дёрнул покосившуюся дверь. Пусть не с первого раза, она отворилась, и Нао зашёл внутрь. Поднял глаза вверх, но увидел только неприветливые облака. Тогда он постучал в дверь соседнего дома. На стук вышел пожилой мужчина.

— Где хозяева вон той хижины?

— У такой развалюхи каждый прохожий — хозяин, — буркнул старик. Кто нужен-то?

— Карло, Джанни, Наннина.

— Эка, хватил. Карло умер ещё, почитай, до твоего рождения, откуда ты про него знаешь-то?

— А Джанни?

— Хороший был лаццарони, добрый. Но выпить вина любил. Когда Наннина померла от чумы, мы с ним месяц не просыхали. Но и он уже совсем постарел, еле ходил. Вниз к морю не спускался, боялся, что обратно не заберётся. Вот так жил, жил и умер.

— А дети?

— Все разъехались. Девчонки замуж повыходили, приезжали сюда, но редко. Сыновья, говорят, собираются в дальний поход, чтобы освободить Святую землю от сарацин. На плащи кресты нашивают. Да только они не за святым делом идут, а просто деньжат подзаработать. И неизвестно вернутся ли…

Ещё одна связь с прошлым утрачена. Как беспощадно время на этой планете!

На следующее утро Сальвато спросил у Нао:

— Там, у могилы Ли, всё время кто-то поёт?

— Я был там несколько раз, и да, всегда пели.

— Я хочу увидеть место, где она погибла.

— Хорошо. Завтра поплывём на Капри.

Вечером Нао погрузился в воспоминания, подробно рассказывая про первые годы на Терре, про жизнь в домике рыбака Пеппе и его дочери Рациеллы.

— Когда я узнал, что у неё есть жених Луиджи, — вспоминал Нао, — я подарил на свадьбу мнемовизор. Это была последняя встреча с ней, — добавил он с грустью.

Сальвато порылся в своих вещах и достал серебристый обруч, который когда-то отдала ему старшая дочка Сишельгайты.

— Вот этот? — спросил он отца.

— Такой же. Я подарил два мнемовизора, и оба на свадьбу. Первый Рациелле, второй — Сишельгайте.

— Один — дочке рыбака, а другой — герцогине, — улыбнулась Ника, — никакого разнообразия.

— Так получилось, — смутился Нао, — впрочем, у меня не было выбора. Второй из них вернулся к нам.

— Вот бы завтра узнать про судьбу первого, — задумчиво произнёс Сальвато. Он провёл рукой по идеально гладкой поверхности и почему-то сунул мнемовизор в свой походный мешок.

На следующее утро субмарина заплыла в Голубую пещеру. Нао специально выбрал тот же путь, что и тогда, почти шестьдесят лет назад. Лазурный свет всё также струился от входа, причудливо отражаясь в воде. Пока Нао прятал субмарину, Сальвато прыгнул в воду и вскоре вынырнул с белой головой в руках.

— На дне полно обломков статуй, — крикнул он, отфыркиваясь и поднимая находку над водой.

— На острове с древности стояли виллы императоров, которые приезжали из Рима отдыхать. А в воду сбрасывали всякий хлам.

Поднявшись по туннелю на поверхность, они пошли вдоль берега по направлению к дому, где когда-то жили Пеппе и Рациелла. Сальвато представил себя на месте отца рядом с девушкой и только горько вздохнул: как же давно это было!

Но к морю действительно выбежала юная красавица и, сбросив почти всю одежду, с криком восторга прыгнула в воду, ещё тёплую, несмотря на середину осени. Когда, наплескавшись вдоволь, она выбралась из воды и, ничуть не смущаясь незнакомцев, стала натягивать на влажное тело короткое платье, в её волосах блеснул серебристый обруч.

— Рациелла! — в один голос вскрикнули Нао и Сальвато.

Девушка удивленно оглянулось на них.

— Я вас не знаю.

— Откуда у тебя мнемовизор? – спросил Нао.

— Мнемо … что?

— Вот этот обруч в волосах.

— От бабушки. Его подарил ей знакомый маг. Эта штука рассказывает сказки и истории про чудесный мир, где по небу ходят три разноцветные луны.

— Четыре луны, просто одна маленькая и бледная, — буркнул Нао.

— Тебя назвали в честь бабушки? — осмелел Сальвато.

— Да, как ты догадался? Бабушка говорила: «Вот умру, а мой маг вернётся. Скажешь ему, что Рациелла без него скучала». Ты, случайно, не маг? — засмеялась девушка. Лучезарная улыбка делала её особенно привлекательной, и Сальвато опустил глаза.

— Так бабушка умерла? — вмешался Нао.

— Давно уже, — помрачнела Рациелла, — а почему ты спрашиваешь? Может, это ты — маг моей бабушки?

— Ну да, это я.

— Молод ты ещё для мага.

— Маги не стареют, — как-то невесело ответил Нао, — разве ты не знаешь? — он вдруг приблизился к девушке, снял обруч с её головы, проделал с ним какую-то манипуляцию и надел обратно. — Закрой глаза и слушай.

Все застыли, глядя на Рациеллу, только маленькая Нина бегала по колени в морской воде, высматривая красивые камни.

Наконец, девушка медленно сняла обруч и протянула его Нао.

— Я не понимаю этого. Странный фантазм, и голоса поют на непонятном языке. Верни сказки. Я их с самого детства смотрю. Каждую ночь — новые, и они всё не заканчиваются.

Тут Сальвато, поборов смущение, приблизился к Рациелле и серьёзно спросил:

— Хочешь я буду твоим магом?

При этих словах он вытащил из мешка свой мнемовизор и протянул его девушке. Та застыла в растерянности. Потом пробормотала:

— Он рассказывает другие сказки?

Она взяла и надела на голову обруч Сальвато, а прежний отдала Нао. Мнемовизор вернулся к нему полвека спустя.

— А где твой отец? — спросил Нао.

— Я его никогда не видела, — ответила Рациелла как-то безразлично.

— А мать?

— Дома, вас проводить?

— Я помню дорогу. А дедушка Джиджи?

— Вы и про него знаете? Он нанялся в войско Гвискара ещё до моего рождения и не вернулся…

— Пошли.

И Нао первым зашагал по дорожке в сторону дома, где его когда-то приютил рыбак Пеппе.

Мать Рациеллы звали Марией. Она радушно встретила нежданных гостей, но после вопроса о муже, на её лице отразились смешанные чувства.

— Он был не молод, но я его очень любила. Он поражал воображение, казалось, что он не от мира сего. Плохо говорил на нашем языке. Иногда бормотал что-то непонятное, иногда подолгу молча смотрел, словно выпытывал взглядом.

— Как вы познакомились?

— Я тогда ещё совсем девчонкой была, жила с мамой. Он остановился на ночлег, хорошо заплатил. Назвался Орбетелло, но не всегда откликался на это имя, как будто забывал, как его зовут. Сказал, что ищет своих друзей: мужчину и молодую женщину.

Мария задумалась, что-то вспоминая. Потом продолжила.

— Он увидел вот этот обруч и замучил мою маму вопросами. Но она не хотела рассказывать про своего мага. Орбетелло не верил её отговоркам, переспрашивал, смотрел на неё пристально и будто бы прислушивался. Потом мама всё-таки рассказала про девушку, которая когда-то давно бросилась со скалы в море, и про то, как её похоронили в Неаполисе. На следующий день Орбетелло уехал.

— На чём уехал?

— Ну на чём тут можно уехать? Наверное, нанял лодку у Гранде Марина.

— А потом?

— Орбетелло вернулся через несколько лет и снова донимал маму Рациеллу вопросами, но ничего нового не узнал. Он оставался грустным и каким-то растерянным. Прожил у нас больше месяца. Я уже повзрослела и, когда он снова собрался уезжать, вдруг почувствовала, как тоскливо будет без него. Тогда я спросила, не могу ли поехать с ним.

— Смело. А как выглядел этот Орбетелло? — спросил Нао.

— Чуть выше тебя, постарше, чуть плотнее. Длинные, очень светлые волосы…

— И родинка — вот тут? — Нао ткнул себе в середину лба.

— Да, точно! Ты его знаешь?

— Возможно. И что было потом?

Он согласился взять меня с собой. Не сразу, было видно, что его мучают какие-то сомнения.

— И..?

— И начались чудеса. Мы отправились в Неаполис, в Беневенто, в Бари, в Мельфи, ещё в какие-то дальние города и страны, о которых я никогда не слышала, и везде он расспрашивал о своём друге.

— А на чём вы передвигались? — вмешался Сальвато. — У Орбетелло был свой корабль? А по суше как?

— Не на корабле и не по суше. Я же говорю, что начались чудеса. Орбетелло давал мне выпить какую-то жидкость, я засыпала, а просыпалась уже в Неаполисе или в Бари.

— Он был маг? — спросил Сальвато.

Рациелла подняла на него глаза, но ничего не сказала.

— С каждым днём я любила его всё больше, — продолжала Мария. Сначала только душою, а потом и телом. Он не сразу захотел этого. В Неаполисе я отвела его в церковь, чтобы получить благословение. Священник долго о чём-то расспрашивал Орбетелло, потом сказал, что должен сначала его окрестить, а венчание — на следующий день. И запросил тройную цену, не объяснив почему.

— Значит, он был некрещёный? — снова вмешался Сальвато, — сарацин, что ли?

— Где ты видел сарацина со светлыми волосами? — не выдержала Рациелла.

— Он не был сарацином! — отрезал Нао. — Продолжай.

— В Мельфи он напал на след, — снова заговорила Мария, — искал какого-то Ардуйна. Но тут я сказала ему, что у нас будет ребёнок. Он был не то, чтобы счастлив, но явно доволен. Отвёз меня к маме, но в этот раз не усыплял, сказал, что нельзя. Просто завязал глаза и куда-то отнёс. Мне казалось, что мы летим, всё быстрее и быстрее. Я, конечно, пыталась подглядывать, но вокруг стояла кромешная тьма, хотя было утро. Потом Орбетелло снова поднял меня на руки и снова куда-то перенёс. Снял повязку — я была дома.

— А потом? — спросил Нао.

Мария погрустнела.

— Потом он сказал: «Береги ребёнка. Его тебе подарили звёзды». Красиво так сказал. И ушёл. Больше я его не видела. В положенный срок родилась девочка…

Воцарилось молчание. Рациелла тихо сидела в углу, занимаясь каким-то рукоделием и, казалось, вообще не интересовалась разговором. Но из-под длинных ресниц она раз за разом бросала взгляд на гостей, который подолгу задерживался на Сальвато, после чего глаза снова опускались к рукоделию.

Вдруг Сальвато вскочил и подошёл к Рациелле. В его руке была розовая лента из нетканного пластика, которую он обнаружил в субмарине и зачем-то сунул в карман. Эта лента использовалась в чисто технических целях, но была почти неотличимой от тонкого шёлка, а по прочности и долговечности намного превосходила любой материал на Терре. Сальвато молча собрал волосы Рациеллы в хвост и повязал их лентой. Потом так же молча отошёл. Розовая лента в волосах девушки красиво сочеталась с серебристым обручем.

Ника, Нао и Мария изумлённо провожали его взглядом, но тоже не проронили ни слова.

— Сколько лет твоей дочке? — спросил, наконец, Сальвато.

— Уже шестнадцать.

— Неполный цикл, — пробормотал Нао.

— Что?

Но на этот вопрос Марии никто не ответил.

— Отец, — спросил Сальвато, когда они возвращались в Голубую пещеру, — кто такой этот Орбетелло?

— Он с Наолины, из Комитета по Дальнему Поиску. Там его называли Оро. Похоже, он разыскивает меня на Терре. Интересно, зачем?

— А на чем он возил Марию?

— Думаю, у него был унитранс — субмарина с функцией передвижения по воздуху. Мне такой не дали.

— Его же все увидят!

— У нас велись работы по расфокусированной светоимитации. С этой функцией унитранс почти не заметен, похож на быстро летящее облачко. А в темноте не виден вообще.

В субмарине они плыли домой молча, каждый занятый своими мыслями.

Оро ищет меня, но зачем? — думал Нао. — Помочь вернуться на Терру или у него другая цель? Не стоит ли его остерегаться? Оро поставил эксперимент межзвёздного зачатья, и он удался. Теперь он попытается забрать Рациеллу на Наолину, чтобы там проанализировать результат. Может быть, и Марию тоже? Хотя ему нужен только генотип матери, а его он сможет получить и здесь.

Ника не столько думала, сколько прислушивалась к мыслям Нао и Сальвато. У неё это уже получалось довольно сносно. Так, Нао встревожен информацией про Оро, и не знает, как её расценить. Он даже стал сомневаться, нужно ли возвращаться на Наолину. А Сальво… о боже!..

Сальвато поначалу вообще не мог думать. Он вспоминал глаза девушки, её тонкую и уже не совсем детскую фигуру и резкие, но грациозные движения. Подсознательно даже не допускал, что может больше её не увидеть. Потом он стал обдумывать, под каким бы предлогом улизнуть от родителей и заявиться на Капри. И вдруг чёткая мысль пронзила его мозг. Она дочь Оро, значит она из нашего рода, хотя бы наполовину. А если она унаследовала… но это станет понятно лишь лет через десять.

— Ген долголетия доминантен, — вдруг пробормотал Нао.

— Что ты сказал, отец? Это на каком языке?

Нао не ответил, но Сальвато уже понял, что его мысли не остались тайной.

А семилетняя Нина ни о чем не думала. Она устала за день и, тихо посапывая, спала на коленях у Ники.

Следующие дни прошли молчаливо. Каждый был погружён в свои мысли, и даже Нина заметила, что и мама, и брат как-то без энтузиазма играют с ней в привычные игры.

На четвёртое утро Ника с наигранной весёлостью спросила:

— Ну куда мы теперь? Снова на Капри?

Сальвато поднял глаза и в надежде посмотрел на отца. Увы.

— На Тринакрию, — сказал Нао, — хочу перед отлётом пообщаться с Рожером, узнать про последние завоевания норманн.

— А я хочу съездить в Бари к Боэмунду.

Нао прекрасно слышал, что мысли сына устремлены вовсе не в Бари, но не подал виду.

— Незачем тебе туда ехать. Боэмунда давно нет в Бари.

— А где он? Воюет? Я должен быть рядом с ним.

— Ничего ты не должен. Да, он воюет — с Рожером Борса за земли в Апулии. И тебе не стоит вмешиваться в этот конфликт.

— Брат против брата?

— Они братья только по отцу, но после смерти Гвискара многое изменилось. Земли Роберта отошли к Рожеру Борса, а Боэмунд остался почти ни с чем: Сишельгайта постаралась. Бастардам трудно получить наследство. Правда, земли в Греции достались Боэмунду, но и их потом отвоевали ромеи.

— Не повезло Марку, — сказал Сальвато, — а Борса мне сразу не понравился. Только и умел, что деньги считать, а добывал их у родителей.

— Боэмунд не смирился и начал войну за наследство отца, — продолжил Нао, — Борса сам не мог от него защититься и раз за разом просил дядю Рожера о помощи, и тот приезжал с Тринакрии мирить племянников.

— Ему-то зачем это нужно?

— Рожер старший знает, что делает. Борса расплачивается за услуги землями отца, и владения покойного Роберта потихоньку переходят в руки Рожера, великого графа Тринакрии. Всё идёт к тому, что он мало-помалу станет самым могущественным правителем юга.

— А Марку так ничего и не досталось? — Сальвато с гордостью подчёркивал, что на правах друга мог называть Боэмунда этим именем.

— Немного. Он отвоевал небольшое княжество Таранто. Опасное местечко.

— Почему?

— Там живет кусачий и ядовитый жук, его так и называют — тарантул. И если эта гадина тебя укусит, то есть только один способ спастись от смерти — прыгать, бегать и кружиться что есть мочи, чтобы разогнать кровь. Получается очень веселый танец, который в честь жука назвали тарантеллой.

— Укушенному, наверное, не до смеха, — сказала Ника.

— Ладно, всем спать. Завтра утром отплываем, — скомандовал Нао, — Отвезу вас в Чефалу, а сам потом съезжу к Рожеру. Я хочу вернуть Отвилям крест Онфруа, ведь он для них так много значит, а на Наолине это будет просто кусок инопланетного металла. Пусть Отвили найдут для него более достойного владельца.

— В Гафлиду! — радостно воскликнул Сальвато, назвав арабским именем посёлок, в котором провёл первые годы жизни.

— Спать! — повторил Нао строго.

Но не вышло. По тропинке на холм поднималась группа молодых людей с какими-то странными палками и молотками. Ребята направились к тому дому, откуда по вечерам слышались песни.

— Интересно, которая из них Каролина? — спросил Сальвато, внимательно рассматривая нарядно одетых девушек.

Шедший впереди парень закричал «Щетаваяссе!», прижал одним концом к плечу палку, к которой были подвешены звенящие кусочки металла, а другой рукой начал остервенело водить по ней ещё одной палкой, с вырезанными на ней зазубринами. Шум получился знатный.

— «Щетаваяссе» означает «просыпайся, народ», — сказал Нао, — мне показывал такую штуку один воин у Роберта.

Тут раздался совсем другой звук: немного напоминающий свист.

— Пойдёмте, посмотрим, — предложила Ника.

У соседского дома молодёжь окружила мужчину постарше, который играл на удивительном инструменте. В высокий, но узкий барабан, затянутый кожей, через отверстие в центре мембраны был воткнут бамбуковый шест. Музыкант смачивал руку и водил ею по шесту то вверх, то вниз. Звук от трения передавался внутри бамбука в полость барабана, где многократно усиливался.

— Как называется эта штука? — спросил Сальвато у одного из парней.

— «Путипу», — ответил тот, нисколько не удивившись, что в компании появились незнакомцы.

Молодёжь разбилась на пары и начала плясать, прыгая с ноги на ногу, меняясь местами и резко поднимая руки, чтобы сделать ладонями два хлопка над головой. К оркестру присоединился музыкант, который стучал тремя деревянными молотками. К средней кувалде были прибиты две дощечки-направляющие, между которыми скользили два других молота. Музыкант наносил ими ритмичные удары по центральной неподвижной части инструмента.

— Это «триккабаллака», — сказал парень, не дожидаясь вопроса Сальвато, после чего высмотрел свободную девушку и вместе с ней присоединился к танцующим.

— А вот и тарантелла! — с восторгом крикнул Нао, пытаясь перекричать трио из триккабаллаки, щетаваяссе и путипу.

— Их всех покусали ядовитые жуки? — испуганно спросила Нина.

— Ну что ты! Им просто весело, — успокоил её Нао, — Тарантеллу в Неаполисе танцуют, не дожидаясь когда тебя укусит тарантул. А ещё, её не только танцуют, но и поют!

Как будто в подтверждение его слов хозяин дома поднялся на возвышение, ударные инструменты утихли, только путипу продолжал издавать завораживающие звуки. Юноша запел, его друзья, среди которых выделялась одна голосистая девушка, тут же подхватили песню:

Ах как пахнет сегодня
Волшебством это море!
Мир прекрасен и ярок,
почему, отчего —
не могу я понять.

Выходи, Лучиана,
Ты с морскою ракушкой
в волосах так прекрасна,
Что я глаз не могу
от тебя оторвать…

— Лучиана? — удивлённо спросил Сальвато. — Не Каролина и даже не Мария?

— Да нет, я думаю, это всё-таки та самая Карули. Просто мы теперь знаем, откуда она пришла. Помнишь возле Неаполиса посёлок Святой Лючии? Вот она оттуда.

Сальвато вздохнул. «Рациелла красивее»— прочёл Нао в его мыслях.

Глава 12

Наутро Сальвато исчез — в комнате было пусто. Его долго ждали, потом искали по окрестностям. Прошлись по соседним домам, спустились с Пузилеко до Марекьяре, задавая всем один и тот же вопрос. Наконец, один из местных мальчишек сообщил, что рано утром спускался с удочкой к морю и видел, как «молодой синьор» быстрым шагом шёл в сторону Неаполиса, держа в руке какую-то красную ленту.

Нао в задумчивости вернулся в дом и решил осмотреть комнату сына. С этого нужно было начинать! На столе лежала записка: «Меня не ждите. В Чефалу доберусь сам через пять дней. Встретимся утром у церкви».

— Уезжаем! — сказал Нао, — Он большой мальчик, многие битвы прошёл. Доберётся.

— Но мы даже не знаем, что с ним случилось… — начала было Ника.

— Приедет — расскажет, — отрезал Нао. — Выходим!

В Чефалу они поселились в доме мусульманской семьи, которой Нао заплатил более чем щедро. На следующий день он отправился на рынок посёлка, где, как обычно, знали всё. Нао выяснил, что в прошлом году Рожер захватил город Энну, последний оплот мусульман на острове.

Всё было сделано в стиле Рожера, без излишнего разбоя и кровопролития. Энну осадили норманны, семью эмира захватили в плен, но содержали в комфорте и почёте. А самому эмиру было сделано предложение, от которого тот не смог отказаться. Ему доходчиво объяснили, что если он оставит город Рожеру, то оставшиеся годы своей жизни проведёт вместе с семьёй в достатке и уважении. Но не на Тринакрии, а в Калабрии, приняв христианство. А если откажется, то ангел смерти Азраил придёт за эмиром гораздо раньше, чем тот рассчитывал.

Рожер продумал операцию до деталей. Под вечер эмир, следуя тайному указанию Рожера, вывел из Энны свой отряд. Неожиданно в узком ущелье малочисленные воины эмира были окружены огромным войском Рожера. Пришлось сдаваться — против лома нет приёма. Позором такую капитуляцию арабы не считали. Энна тихо и мирно отошла к норманнам, а Рожер вернулся в Тройну.

«Ну что ж, в Тройну — так в Тройну, — рассудил Нао, — узнаю, родился ли, наконец, у великого графа наследник».

Через пару дней он отправился в путь.

Рожеру было уже под шестьдесят, и снова явиться к нему под видом сына Ардуйна, было бы как-то странно. Слишком много лет прошло, а Нао совсем не изменился. Пришлось потрудиться, чтобы подправить свою внешность. У ворот замка Нао попросил короткой аудиенции у властителя Тринакрии. Его не пустили. Но Нао был настойчив и воспользовался привычным путём — по задней отвесной стене замка.

Постучавшись, он вошёл в знакомый зал. Рожер был не один. Впервые на Тринакрию прибыл его племянник Рожер Борса. По праву наследования дядя считался вассалом племянника, но на деле всё было наоборот. По каждой проблеме Борса звал дядю на помощь. А череда проблем у недалёкого сына Гвискара нарастала.

Оба Рожера изумлённо уставились на вошедшего, и Нао сразу взял быка за рога.

— Выполняя поручение моего друга Никколо, я возвращаю вот это, — он положил на стол фамильный крест Онфруа. — Мой друг уезжает на край света и не считает возможным взять эту реликвию с собой…

Рожер Борса вскочил и трижды ударил мечом по щиту. Вбежал стражник.

— Как этот человек попал в замок и почему он вошёл сюда без доклада?! Немедленно заменить стражу и посадить прежних в яму! И этого тоже! — ткнул он пальцем в посетителя.

Ничто не дрогнуло в лице Нао, и он невозмутимо ответил:

— Имею честь сообщить, что я воспользовался тем же путём, что и Никколо четверть века назад, когда он помогал графу выбраться из окружения сарацин, — Нао сделал поклон в сторону безмолвствующего Рожера-старшего. — Я поднялся сюда по задней стене замка.

— Но попасть в замок оттуда — выше человеческих сил! — крикнул Борса.

— Вы правы, норманны — плотные и приземистые — не смогут.

— Оставь в покое стражу, — сказал граф племяннику и обернулся к Нао. — Я не могу принять обратно крест Онфруа — это против правил нашего рода. Так куда уезжает Никколо?

— В Русь, на родину своего отца Ардуйна.

— А разве в этой далёкой стране некому рассказать о славе братьев Отвилей, которые завоевали Апулию, Калабрию, Тринакрию, Салерно? Верни Никколо этот крест, и пусть он несёт весть о величии Отвилей на север и на восток!

В разговор робко вмешался Борса:

— У Никколо был сын Сальвато, что с ним сейчас?

— Жил с отцом в Неаполисе, а теперь… — Нао замялся, — теперь не знаю где.

— Наверное опять к этому бастарду Боэмунду подался, — со злобой прошипел Борса.

Нао не ответил.

— У Никколо есть достойный наследник, — сказал Рожер. — Это ведь тот парень, что в одиночку отправился в Палермо, когда мы готовились к штурму? Да ещё и предложил эмиру сдаться? Никколо должен им гордиться. А у меня наследника все ещё нет…

— Никколо мне говорил, что твоя жена умерла.

— Две моих жены уже умерли… — мрачно сказал Рожер.

Этого Нао не знал.

— Юдита родила мне четырёх дочерей и умерла молодой. Но мне нужен наследник! На кого я оставлю мою Тринакрию?! И я снова женился — на двадцатилетней Эрембурге из норманнского рода де Мортен. За десять лет она родила восьмерых детей, и семеро были девочками! Единственный сын Годфри — моя не сбывшаяся надежда, — в глазах Рожера на короткий миг сверкнула радость, которую сменило невыразимое горе.

Рожер замолчал, встал и отошёл к окну. Остановился, всматриваясь в даль. Нао тоже молчал, боясь задать бестактный вопрос. Борса зашептал:

— Мальчик заболел проказой. Страшный, неизлечимый недуг. По древнему церковному указу его в гробу опустили в могилу, кинули горсть земли и провели отпевание. Потом вытащили и отправили в дальний монастырь к таким же, как он сам. Для людей он умер.

Граф вернулся к столу и сказал:

— Эрембурга умерла год назад.

В этот момент в дверь робко постучали.

— Войди, — пригласил Рожер.

Вошла высокая белокурая девушка в длинном темно-зелёном платье, поверх которого была накинута красная шелковая накидка, заколотая драгоценной брошью. Девушка поклонилась мужчинам и заговорила со странным акцентом, с трудом подбирая слова — то ли от смущения, то ли от плохого владения местным языком.

— Прибыли высокие гости. Из Рима пожаловал сам церковный патриарх.

— Что же папа Урбан хочет от великого графа? — спросил Борса.

— Ясно что, — ответил Рожер с усмешкой. — Ровно того же, что папа Григорий хотел от Роберта — военную помощь в походе на Рим. Эти священники никак не договорятся, кто из них главный, и бегут за поддержкой к норманнам.

— И ты поможешь Урбану?

— Посмотрим. Помогу, если папа согласится не вмешиваться в дела церкви тут, у меня на Тринакрии. Здесь я буду сам принимать решения от его имени. У меня тут и католики, и православные, и мусульмане, и лангобарды, и иудеи — каждый верит в Бога по-своему, ну и пусть! Лишь бы налоги исправно платили и не бунтовали. А папа будет науськивать одних на других — мне это надо?

Девушка повернулась к двери, видя, что мужчины обсуждают непонятные ей дела.

— Постой, — окликнул её граф, — я тебя представлю. Это Аделаида — моя третья жена. Дочь маркиза Манфреда дель Васто из Савоны.

— Где это — Савона? — спросил Нао.

— На севере, в земле лигуров, — пояснила Аделаида, — недалеко от порта Дзено. Знаете?

— Нет, — ответил Нао, и почему-то кивнул.

— Я берегу Аделаиду, — продолжил Рожер, — не хочу, чтобы она умерла рано, как Юдита и Эремберга… Лекари говорят, что слишком молодые жёны болеют после родов или даже умирают. А детей производят на свет ущербных. Ты же друг лекаря, скажи, это правда?

Нао молча кивнул.

— Мне уже пятьдесят семь, а Аделаиде — шестнадцать, но я могу ещё немного подождать. Ведь мне нужен здоровый наследник, великий наследник, который, может быть, даже станет королём! — яростно крикнул Рожер. — Иначе для кого я завоёвывал Тринакрию, а теперь собираю земли Апулии и Калабрии?!

Борса покраснел и опустил голову. Дядя собирал земли Роберта, его отца, которые сам Борса был не в состоянии сохранить. Аделаида тихо вышла. Нао тоже встал, чтобы покинуть замок.

— Постой, — остановил его Рожер, — я даже не спросил твоего имени. Все время хочу назвать тебя Никколо, так ты похож на него.

— Меня зовут Нао, — впервые на Терре он представился своим настоящем именем.

— Никогда не слышал такого имени, — ответил граф, — ну да не важно. Ступай, и передай Никколо, что у меня будет великий наследник. И даже в далёкой и непонятной Руси о нём узнают. А крест Отвилей пусть бережёт.

Глава 13

Сальвато вошёл в свою комнату и начал собираться, чтобы утром отплыть на Тринакрию. Он приблизился к лежанке и остановился, поражённый. Его сердце забилось вдвое быстрее. На кровати лежала яркая лента, та самая, которую он повязал на волосы Рациелле перед прощанием.

Откуда она здесь?!

Сальвато бережно поднёс к губам полоску материи, ещё недавно прикасавшуюся к волосам девушки. И вдруг заметил нечто странное. На ленте чёрным углём было коряво нацарапано:

«Неаполис, завтра утром, у надгробья».

Проворочавшись в постели полночи, но так и не уснув, Сальвато вскочил с первыми лучами осеннего солнца, и, не подумав о родителях, схватил меч и котомку, и направился в сторону города. Он шёл быстрым шагом вдоль моря, минуя рыбацкие посёлки: Марекьяре, Мерджелина, Святая Лючия… Несмотря на раннее время, ворота города уже были открыты, и торговцы тянулись с товаром к рыночной площади. Молодого воина в норманнском одеянии впустили без лишних вопросов.

В сумрачном предутреннем свете по улице шла вереница из двух десятков женщин в темных одеждах, которые нараспев повторяли молитву. Подойдя к очередному дому, процессия остановилась, и та, что шла впереди, три раза громко стукнула в дверь и закричала:

— Просыпайтесь! Сегодня пятая суббота Мадонны! Каждая согрешившая, выходи!

Вслед за тем из дверей выскользнула худенькая фигурка с лицом, закрытым капюшоном, и присоединилась к процессии. Подождав ещё немного, женщины направились дальше: замаливать грехи и вызывать новых грешниц.

Сальвато задумчиво подошёл к надгробию Ли и присел на камень напротив. Было ещё рано, однако почти сразу к могиле подошёл молодой мужчина с красными от бессонницы глазами. Он постоял, вглядываюсь в громаду Везувия на другой стороне залива, и запел:

Спит гора в блеске лунного света.
Так хороша, прекрасней не бывает.
Моя душа, что лаской не согрета,
Страдая, о свидании мечтает.

Не плачешь ты, но плакать заставляешь,
Ночью где ты бываешь?
Я люблю,
Я люблю!
Ночью и днём будь со мною, молю!

Сальвато слушал песню, и ему представлялась Рациелла. «Ночью где ты бываешь?»— повторил он шёпотом за влюблённым певцом. На соседний камень присел старик, поставив рядом плошку для сбора милостыни.

— Хорошо поёт, а?

… вокруг меня всё спит и умирает,
Но я не сплю — любовь пробуждает… —

продолжал певец. Песня закончилась, и парень понуро ушел.

— Иди, твоя очередь! — сказал старик. — Спой, это тебе поможет, — усмехнулся он.

Такого поворота Сальвато никак не ожидал. Но почему нет? Способность к импровизации досталась ему с генами предков с поющей планеты. Он подошёл к надгробию и запел:

Хочешь узнать секрет мой, Рациэ’?
Подойди, подойди…
В сердце хранить всё это силы нет!
Как же быть, как же быть?

Ты покраснела? Хочешь ведь узнать?
Только ты, только ты…
Не станет твоя мама укорять.
Приходи, приходи…

Несмотря на ранний час, один за другим подошли четверо слушателей. Сальвато осмелел и начал второй куплет. Неожиданно двое из них крепко схватили его за плечи, третий вырвал из рук меч, а четвёртый заткнул рот вонючей тряпкой. Сальвато попытался вырваться, но у его горла сверкнул нож, и незнакомец приказал не дёргаться. Он выдернул из кармана Сальвато алую ленту и завязал ею его глаза. Пленник чувствовал, как ему связывают ноги, грузят на телегу и куда-то везут.

Значит, нужен живым, а то убили бы сразу. Кому я понадобился? А вдруг придёт Рациелла, а меня нет? — При этой мысли Сальвато инстинктивно дёрнулся, но получил увесистый пинок в бок. Пришлось смириться.

Везли недолго. Потом снова куда-то потащили. Вдруг путы с рук спали, но, прежде чем он понял, что к чему, хлопнула дверь, и лязгнул замок. Сальвато сорвал повязку с глаз, прикоснулся к ней губами, и только после этого развязал ноги.

Он находился в каменной комнате с убогой деревянной лежанкой. Больше вокруг ничего не было, а дверь заперли наглухо. Сальвато лёг навзничь и попытался думать, но никаких мыслей в голову не приходило. Тогда он убрал алую ленту за пазуху, поближе к неспокойному сердцу, и попробовал уснуть. Но и это не получилось. Так прошло несколько часов…

Наконец, дверь лязгнула, вошли два вооруженных охранника, сковали руки Сальвато оковами — он не сопротивлялся — и повели по коридору какого-то замка. Его втолкнули в дверь и усадили на грубо сколоченную скамейку. Пленник поднял глаза, и они встретились со взором человека, сидевшего напротив.

Среднего возраста, с необычно светлыми волосами, с большой родинкой посередине лба. Мужчина не отрываясь смотрел прямо в глаза Сальвато, то ли выведывая что-то, то ли, наоборот, пытаясь что-то донести. Это продолжалось несколько минут, и иногда Сальвато казалось, что он начинает разбирать отдельные мысли: про отца, про мать, а ещё…

— Так, мысли мы не понимаем. Ладно, перейдём на речь, — процедил мужчина.

— Кто ты такой? — спросил Сальвато, глядя исподлобья, — и что тебе от меня нужно?

— Нужен твой генетический материал. А я, — тут мужчина усмехнулся, — можешь считать меня советником герцога Неаполиса,

— Какой ещё материал? Нет у меня никакого материала, только эта лента, но она моя!

Советник захохотал, вытирая слёзы рукавом. Закончив смеяться, он развалился в кресле, и начал объяснять, глядя на Сальвато, как на нерадивого школьника.

— Ты — сын Нао и Ники. Правильно? Чистокровный наолянин. Единственный, родившийся и выросший на Терре. Или уже не единственный? — советник бросил на пленника свой пронизывающий взгляд.

Сальвато закивал головой, но как обмануть того, кто умеет читать мысли?

— Понятно, есть сестра. Маленькая. Пусть пока подрастает, со временем найдётся и ей применение. Сейчас мне нужен ты.

— Зачем?

Советник дважды звякнул в колокольчик, открылась дверь, охранник ввёл девушку и вышел. Сальвато поднял на неё взгляд и похолодел — это была Рациелла!

— Негодяй, отпусти ее!

— С какой это стати? Она моя дочь.

Будто пелена спала с глаз Сальвато. Перед ним был тот самый Оро из наолинского Комитета по Дальнему Поиску. Но что ему нужно?

— Послушайте, детки, — усмехнулся Оро, — мне нужен ваш ребёнок.

— Какой ещё ребёнок? — возмутился Сальвато, — нет у меня ребёнка, да и Рациэ’ ещё совсем юна…

Девушка удивленно подняла на него глаза, услышав своё имя в короткой, ласковой форме. Впрочем, Сальвато вообще впервые назвал её по имени.

— Нет ребёнка, так будет, — резко оборвал его Оро. — Генетически ты — наолянин, хоть и родился на Терре. Твоя любимая — наолянка наполовину, ваш ребёнок будет нашим на три четверти. Он мне нужен для изучения смешения генотипов. Я заберу ребёнка на свою планету для исследований, да и её, пожалуй, тоже, — Оро указал на девушку.

— С чего ты взял, что она — моя любимая? — покраснел Сальвато.

— Ты, верно, забыл, что я легко читаю мысли? И ты бы умел, если бы вырос там. Кстати, могу тебя обрадовать, — хохотнул Оро, — она отвечает тебе взаимностью. Так что у вас быстро всё получится…

Оро позвонил в колокольчик, вошли два стражника.

— Этого надёжно запереть, оковы не надевать. Девчонку — в её комнату. На кухне закажите хороший ужин на двоих. Вместо вина — воду. Вечером отнесёте ужин к ней и приведите туда парня. Рядом поставьте вооруженную охрану на всю ночь, внутрь не входить.

Вечером стражники втолкнули Сальвато в комнату Рациеллы. На столе был накрыт сытный обед. На стенах горели факелы, в углу полыхал камин, распространявший по комнате приятное тепло. У стены стояла широкая аккуратно застеленная кровать.

Сальвато, не евший с раннего утра, накинулся на пищу. Рациелла ограничилась парой виноградин. Ужин прошёл в напряженном молчании. Девушка хорошо знала, что делает мужчина, оставшись один на один с женщиной. Закончив еду, Сальвато сел на постель и долго оставался без движения, о чём-то думая. Рациелла безмолвно и неподвижно стояла у каменной стены. Потом молодой человек подошёл к двери и попросил стражника вывести его в туалет.

Когда он вернулся, Рациелла сидела на краю постели, всё в том же напряжённом молчании. Сальвато подошёл к ней и тронул за плечо. Девушка напряглась ещё больше и подняла на него испуганные глаза. Улыбка тронула губы Сальвато и он произнёс:

— Он что, думает, что я кролик, чтобы размножаться в неволе?!

От неожиданности Рациелла прыснула, всё напряжение сразу прошло, и они оба затараторили.

— Как ты тут оказалась?

— Орбетелло неожиданно приехал к матери, и сказал, что забирает меня.

— И она отпустила?

— Она обрадовалась, когда его увидела, потом растерялась, пыталась возразить, но с ним были стражники. Напоследок он крикнул ей, что вернёт меня невредимой. А ты как здесь?

— Меня обманули, — он достал ленту и показал девушке.

— Дурачок, я же не знаю букв.

— А где мы?

— Это замок герцога Неаполиса.

— Нам нужно отсюда выбраться.

— Но как?

— Пока не знаю. Надо будет подумать. Он будет водить меня сюда вечер за вечером.

— А потом?..

— Ну это уже от нас зависит, от того, что мы придумаем.

— Он умеет читать мысли, как же утаить наши планы? — сказала Рациелла задумчиво.

— Значит, вблизи от него не нужно о них думать.

— Но как? Я не умею скрывать свои мысли.

— Нужно думать о чём-то другом.

— Но о чем же?

— Слушай… А ты можешь думать о том, как будто мы всю ночь занимались любовью? И настоящие мысли скроем, и он будет думать, что всё идёт по его плану.

— Не знаю, нужно как-то потренироваться, — предложила Рациелла, — А ты умеешь читать мысли? Ты же наолянин?

— Только немного: я ведь вырос на Терре. Отец пытался меня научить.

— Давай попробуем, — предложила девушка без тени смущения.

Рациелла села на кровать и зажмурилась. Сальвато расположился на скамейке напротив и пытался прислушаться к её мыслям. Он хотел заглянуть в её глаза, но они были закрыты. Тогда его взгляд скользнул ниже, следуя изящному изгибу шеи, потом ещё немного ниже и там остановился. Через некоторое время его щеки порозовели, он встал, подошёл к Рациелле и положил руку на её плечо. Она открыла глаза и подняла на него взгляд.

— Получается у меня?

— Кажется, да, — хрипло ответил он.

— Здорово, — Рациелла совсем не была смущена. — Теперь ты попробуй, а я буду слушать. Вдруг я тоже смогу… Я ведь тоже наолянка, хоть и наполовину. И сказки из обруча я понимала.

— Плохая идея, мои мысли сейчас и так нетрудно понять. Не хочу превращаться в кролика в неволе. Лучше давай думать, как нам отсюда сбежать, пока нас никто не подслушивает.

Они долго обсуждали эту тему, потом у них стали слипаться глаза, и они уснули на разных концах одной постели.

Глава 14

Нао спрыгнул с коня и вбежал в домик, где его ждали жена и дочь.

— Он приплыл?

Ника лишь грустно покачала головой.

— Вы ходили к церкви каждое утро?

Ника не ответила, этот вопрос можно было и не задавать.

— Я плыву в Неаполис!

— А мы?

— Оставайтесь пока в Чефалу.

— Отец, мы с тобой, — протянула Нина, — я скучаю по Сальвато.

— Нет, опасно! Хотя…

Если придётся что-то срочно предпринимать, семье лучше быть вместе.

— Хорошо, собирайтесь.

Втроём они вернулись в домик на Пузилеко. Утром Нао уже шагал в сторону Неаполиса, вооружённый лишь коротким кинжалом, спрятанным под одеждой.

Возле надгробия Ли сидел старик. Нао опустился на камень, раздумывая как искать сына. Мимо прошёл мужчина средних лет и вдруг прыснул со смеху. Нао гневно взглянул на него и вскочил с камня.

— О нет, синьор. Не сердитесь. Это к Вам не относится. Просто я всё время смеюсь, не могу жить без этого…

Он подошёл к надгробью, состроил несколько смешных гримас и запел на весёлый мотив:

На свет я появился
С пороком от рожденья
Искал-искал спасенье,
Но не ушла беда.

Всегда, без перерыва
Я остаюсь весёлым,
А грустным или квёлым
Я не был никогда!

И по любой причине смеяться я хочу!
Ха-ха-ха-ха,
ха-ха-ха-ха …
Как сделаю ошибку, так сразу хохочу
Ха-ха-ха-ха,
ха-ха-ха-ха …

Нао не мог сбросить с себя напряжение, а старик оживился, слушая песню. Мужчина снова состроил рожу и запел второй куплет:

Смеюсь, когда все плачут,
Когда беда случилась,
Когда проголодался,
Смеюсь и просто так…

И, кажется, от смеха
Проходят все тревоги,
Смеюсь — не будьте строги
И дальше будет так!

Старику явно нравилась дурацкая песенка, он даже начал подсмеиваться в тон припеву, а когда смехоголик закончил петь, крикнул:

— Браво! Вот так и надо жить. Смеяться над горем и бедами. Не то, что эти влюблённые меланхолики.

— И часто тут влюблённые распевают? — подал Нао свой голос.

— Да, почитай, каждое утро. Прошляются ночь напролёт в поисках своей девушки и бредут сюда горе песней заливать.

— А не видел ты тут парня в норманнской военной куртке? Это мой сын… брат, то есть… Пропал куда-то.

— Светловолосый?

— Да, да!

— Со странной красной лентой?

— Возможно.

— Дней десять назад?

— Ну, примерно.

— Нет, не видел, — испуганно прошамкал старик, но Нао уже услышал его мысли:

Сальвато схватили четверо мужчин.

Нао встал, подошёл к старику, бросил несколько монет в его миску для милостыни. Потом достал кинжал, но спросил миролюбиво:

— Куда увели его те четверо?

Этим он совсем озадачил старика. Тот махнул рукой в сторону города и шёпотом добавил:

— Увезли на богатой телеге… Не выдавай, что это я проболтался…

Скорее всего, в замок герцога… давненько я там не был.

Через час Нао, спрятав кинжал среди камней, стоял у ворот замка и убеждал охрану, что идёт наниматься на кухню. Обыскав, его впустили.

— Что умеешь готовить? — спросил главный повар замка.

— Разное… Кальмары по-русски…

Повар поднял на него глаза. Нао уже собрался объяснять, где руссы ловят кальмаров, но повар был в курсе.

— Хм, слышал про такое блюдо от деда, один паренёк готовил, но потом уехал в Салерно…

— Это был мой дед. Наш семейный рецепт…

— Приготовишь утром, посмотрим.

— Сколько порций? — деловито спросил Нао.

Интересно, остался ли экстракт салины, или придётся плыть на космолёт? — думал Нао чуть ли не бегом возвращаясь на Пузилеко.

Экстракт нашёлся.

Нечего было и думать о том, чтобы пронести на кухню замка оружие, поэтому Нао ограничился тем, что спрятал биопистолет за отворотом высокого ботинка.

Он готовил кальмаров и прислушивался к болтовне и к мыслям поварят. Те обсуждали герцога и его нового советника, которого они считали сумасшедшим.

— А ты видел девушку, которую советник держит в комнате возле своих покоев? Вот красавица…

— Нет, не видел. Он завёл себе куколку? — хмыкнул второй поварёнок.

— Не похоже. Третьего дня я носил ей ужин, а потом к ней привели какого-то молодого норманна.

— Я ж и говорю, что он извращенец, наверное подсматривает в щелку.

— Да зачем ему подсматривать? Он же советник герцога! Может и в открытую смотреть. И зачем только Сергию такой советник?

— Мне говорили, что герцог посылал его в Восточную империю, и он там все вопросы быстро уладил. После этого Сергий зауважал его и наградил по-королевски.

— А у нас говорят, что он в Византиду на ковре-самолёте летал. А то как бы он за шесть дней туда-обратно управился?

— Так нужно его свиту расспросить, — подал голос Нао.

— Тише, про свиту нельзя, — шёпотом ответил поварёнок, — вся свита куда-то исчезла.

— Как исчезла? — изумился Нао.

— Да никто и не знает. Ночью уехал со свитой, а вернулся один, привёз важные бумаги от императора.

— Да как же он кораблём один управлял? — продолжал расспросы Нао.

— Так корабля тоже никто не видел. Тут дело тёмное, и лучше бы ты, парень, не лез в него.

— А герцога зовут Сергий? — переменил тему Нао.

— Ты что, с луны свалился? Или не местный? — удивился поварёнок, — не знаешь, как нашего герцога зовут?

Нао кивнул:

— Ну да, я с Тринакрии. Только вчера приплыл.

— А-а-а, понятно. Наш герцог — Сергий Шестой, племянник Сергия Пятого. Тот долго правил, лет тридцать или сорок, но своих детей не завёл. Вот Неаполис племяннику и оставил.

Когда-то Нао готовил своих кальмаров для герцога Джованни, сына Сергия Четвёртого. История города проходила перед его глазами, а он оставался всё таким же. Почти…

— Ваше высочество, позвольте предложить Вам отведать легендарное блюдо, которое так нравилось вашему прадеду…

Герцог поморщился. Упоминание предков ему было неприятно, ведь он не был прямым продолжением династии герцогов Неаполиса. Косо взглянув на тарелку, в которую положили фаршированных кальмаров, герцог покосился на пустое кресло по соседству и спросил:

— Где мой советник? Он странно себя ведёт последние дни: то опоздает, то вообще не приходит. Быстро приведите его!

Через четверть часа Орбетелло вошёл в зал вальяжной походкой, уселся на свой стул и с подозрением покосился на блюдо с фаршированными кальмарами. С брезгливым видом откусил немного, пожевал и застыл с открытым ртом. Сделал ещё несколько движений челюстями. Привкус салины, знакомый каждому наолянину, на Терре знали лишь двое.

— Кто это готовил?! — закричал он.

— Повар, наверное, — ответил герцог.

— Приведите его!

Сергий удивился, но сделал знак стражнику, и тот выбежал из залы.

— Что-то не так с этим блюдом? По-моему, очень вкусно. Меня хотят отравить?

— Ну это вряд ли…

Вернулся стражник, волоча за шкирку повара с выпученными глазами.

— Это ты готовил?!

— Я…

— Не лги! — взгляд Орбетелло сканировал мозг несчастного повара, выворачивая его наизнанку, — так, ясно… Где этот парень? На кухне?!

Орбетелло выскочил из зала под изумлённым взглядом Сергия. Кальмары по-русски стыли на тарелке…

«Этот парень» уже давно был не на кухне. Нао стоял в коридоре верхнего этажа, спрятавшись за выступом стены. Прошёл стражник и постучал в какую-то дверь. Его впустили. Четверть часа спустя дверь снова открылась, вышли двое и не спеша пошли по лестнице вниз. Одним из них был всё тот же охранник, но кого же он сопровождал?

Когда шаги затихли, Нао приоткрыл дверь, которую даже не заперли, вошёл и оказался в пышных покоях. На рабочем столе он увидел золотую византийскую монету — гиперперон, изготовленный на монетном дворе императора Алексея Комнина. На аверсе монеты был изображён сам император, держащий скипетр и державу — символы власти у православных. Нао взял монету в руки, любуясь блеском золота, и перевернул её. На обратной стороне был изображен Иисус с нимбом вокруг головы, с поднятой правой рукой и со священной книгой в левой.

Нао прикоснулся к изображению книги в самом центре монеты и почувствовал, что оно шевельнулось. Присмотревшись, он понял, что нажал на кнопку включения мнемобанка новейшей модели, который был искусно вмонтирован в монету.

Хозяин покоев определился: вряд ли в замке было много комнат, в которых валялись инопланетные гаджеты. Нао сунул монету в карман, вышел в коридор и тут же снова бросился в укрытие. По лестнице поднимался поварёнок с блюдами на подносе, а за ним шёл матёрый охранник, который загремел ключами, отворяя соседнюю дверь.

Как всегда в мгновение стресса, интуиция подсказала Нао единственно верное решение. Он выхватил из кармана биопистолет, сделал два выстрела, втолкнул падающих поварёнка и охранника в проём двери и сам влетел в комнату следом за ними. Крикнул ошарашенному Сальвато:

— Что застыл? Помогай!

Вместе они втащили в комнату парализованные тела и захлопнули дверь. Перепуганная Рациелла замерла в углу комнаты.

— Ты убил их? — спросила она.

— Встанут как миленькие через пару часов, — ответил Нао, — но карьере охранника мы положили конец, надеюсь его не казнят за то, что упустил важных заключённых.

— Он нас упустил? — вмешался Сальвато, — как это?

— Очень просто. Ты сейчас переоденешься в платье охранника, а девушка — в поварёнка.

— Её зовут Рациэ’…

— Я знаю, самых красивых девушек на этой планете зовут Рациелла, — улыбнулся Нао.

— Тебе нравилась её бабушка? — серьёзно спросил Сальвато.

— Вечер воспоминаний пока отложим, — ушёл Нао от ответа, —торопитесь.

Сальвато стащил верхнюю одежду с парализованных пленников, и они с Рациеллой быстро переоделись. С оружием Сальвато теперь вполне мог сойти за охранника, а Рациелле пришлось натянуть капюшон, чтобы скрыть лицо и длинные вьющиеся волосы.

— Что теперь?

— Спускайтесь по лестнице, по дальней, в том конце замка. Внизу вы увидите водовод. Это — широкий жёлоб, по которому ключевая вода стекает с холма и бежит дальше к морю. Из него берут воду для замка. Залезьте в водовод и уходите по нему, но не к морю, там вас будут искать, а наверх, на холм Воммеро.

— А дальше? — спросил Сальвато.

— Придумай сам, как уберечь свою любимую, — тут Рациелла покраснела и опустила глаза, — но помни, что у тебя есть ещё мать и сестра. Не найдут вас, будут искать их.

— Я отвезу всех на Тринакрию, укроемся там.

— Решай сам, ты уже не маленький.

— А ты?

— А я останусь тут и задержу погоню.

— Он тебя убьёт.

— Да неужто? А зачем?

Действительно, зачем?

Через четверть часа Сальвато и Рациелла уже поднимались по водоводу. Влага была холодной, но поток — неглубоким, почти везде не выше колен. Иногда жёлоб превращался в тоннель, пробитый в скале, в этих местах приходилось идти согнувшись или даже ползти на четвереньках, глядя вперёд на свет в конце туннеля.

Чем дальше они шли, тем мельче становилась вода. Наконец, жёлоб закончился, и они оказались близ вершины холма. Сверху открывался вид на залив, всё побережье которого было усеяно рыбацкими лодками. На севере, возле острова, который издревле называли Низида в честь богини возмездия, ровными рядами стояли военные корабли, готовые в любую минуту отплыть для исполнения этого самого возмездия.

Но любоваться окрестностями было некогда. Беглецы, спускаясь и поднимаясь по склонам, быстро добрались до Пузилеко и вбежали в домик.

Ника вскочила навстречу сыну, её лицо осветила радость, которая сменилась удивлением при виде девушки, а потом — огорчением из-за того, что с ними не было Нао.

— Потом всё расскажу, — бросил Сальвато, поцеловав мать, — нужно спешить. Собираемся!

Нина не отходила от брата и бросала украдкой любопытные взгляды на Рациеллу. Но та сама подошла к ней и протянула руку.

— Привет. Я Рациэ’. Будем дружить?

— А я — Нина. Будем! Мы уже родственники?

— Пока ещё нет, — ответила старшая с хитрой улыбкой, и обе расхохотались.

Когда гладь моря разверзлась, выпустив огромную серебристую рыбу, Рациелле стало не по себе. Впрочем, внутри она осваивалась не дольше, чем её бабушка много лет назад.

Оказалось, что Сальвато уже умел сносно управлять субмариной. Когда лодка начала под водой удаляться от берега, Рациелла спросила:

— Мы плывём на Тринакрию? Рыбаки рассказывали, какой это большой и благодатный остров. Ты был там?

Сальвато раз за разом незаметно поглядывал на девушку, и его сердце наполнялось радостью и предвкушением счастья: ведь они были вместе и на свободе!

— Я родился на Тринакрии и долго жил там ребёнком и подростком, но туда мы не поплывём, — сказал он твёрдо. — Отец будет думать, что мы на Тринакрии, а Оро умеет читать мысли. Мы направимся в противоположную сторону. Поплывём на север, и как можно дальше.

— А мама?! — вскрикнула Рациелла.

— А Нао?! — одновременно с ней спросила Ника.

Но у Сальвато были ответы на все вопросы.

— Мария любит Оро, и мы не убедим её, что он опасен. Твоя мать не должна знать, где мы. Если Оро надумает навестить её, он сразу поймёт, что она не поможет ему в поисках. И отстанет.

— Но мама будет волноваться!

— Я успел заскочить к нашему голосистому соседу и заплатил ему, чтобы он сплавал на Капри и передал Марии, что ты в безопасности.

— Он просто прикарманит твои деньги!

— Он знает, что если он привезёт ответ, то получит еще столько же. Конечно, нас он не застанет, но деньги будут ждать его в доме на видном месте.

Рациелла наклонилась и прикоснулась губами к щеке Сальвато. Тот вздрогнул: это был их первый полу-поцелуй, хотя пока он выражал только благодарность.

— Теперь отец. Он опытный и сильный мужчина, хоть и похож на юношу. А со мной — три слабые женщины. В конце концов, я просто выполняю его поручение.

Теперь Сальвато удостоился поцелуя в другую щеку — от матери.

Он умён, заботлив и предусмотрителен. Им можно гордиться.

Субмарина изменила курс и направилась на север.

Глава 15

Нао запер комнату, в которой лежали полураздетые парализованные слуги, и расположился в нише под лестницей. Пока ищейки Оро не напали на след детей, не стоит светиться.

Он включил трофейный мнемобанк и закрыл глаза. Нао рассчитывал узнать, с какой целью на Терру прибыл Оро. Но сначала мнемобанк честно рассказал, куда исчезла свита Оро после его визита в Византиду.

Советник герцога тогда отобрал дюжину неглупых мужчин из знатных семейств, что было само по себе непростой задачей. Всех он пригласил в городок Путеоли на ужин для обсуждения деталей миссии в Византиду. В лучшее вино было добавлено сильное наолинское снотворное. Ночью Оро сам затащил спящих красавцев в просторный унитранс, поднял его в воздух и взял курс на Византиду.

Пробудившись утром, двенадцать мужчин с трудом пытались скрыть изумление, обнаружив себя на берегу широкого пролива, впадавшего в Скифское море. Их уже ждали три кареты, а советник герцога нетерпеливо и раздражённо напоминал задачу каждого в переговорах с императором.

Через четыре дня нужные документы были подписаны, и советник снова собрал свиту на торжественный ужин. Никто уже не удивлялся, когда снова потянуло ко сну. Каждый предвкушал волшебное возвращение в Неаполис и большую награду. С такими приятными мыслями они и погрузились в сон. Но это был последний сон в жизни каждого, а их тела были выброшены из унитранса в прохладные волны скифского моря.

История ужаснула Нао. Даже представить было немыслимо, что такое мог хладнокровно проделать уроженец Наолины. Но теперь Нао понимал, с кем имеет дело: для этого существа человеческие чувства были неведомы, а люди служили лишь орудием достижения своих целей. Будь это даже собственная дочь, не говоря уже о сыне Нао. Ну что ж, предупреждён — значит вооружён.

Нао продолжал сидеть на полу в нише коридора. Ни Оро, ни его ищейки не появлялись, и он продолжил копаться в похищенном мнемобанке, полагая, что теперь он уж точно имеет на это моральное право.

То, что он узнал дальше, ошеломило его ничуть не меньше. Оказалось, что всё население Наолины делилось на разные уровни осведомлённости. Нао, как и подавляющее большинство, относился к первому уровню. Оро был на третьем, но даже он не знал, сколько всего уровней в этой иерархии знаний, и кто находится на её вершине.

Более того, при переходе уже на второй уровень полагалось освоить технику сокрытия мыслей, и использовать её, чтобы оградить простых наолян от непосильных для них знаний.

Про Оро Нао только понял, что его интересовали все предыдущие визиты на Терру: и сивиллы, и Нао с Ли, и родители Ники. Кроме того, он узнал, что Оро плотно занимался вопросами межпланетных перекрёстных браков и потомства от них. Но, похоже, это было его личной инициативой.

Хочет прослыть прародителем межзвёздной цивилизации. Нехилые, однако, амбиции.

Только теперь в замке началась суматоха. Кто-то искал Нао, кто-то звал стражника. Когда принесли запасные ключи от комнаты Рациеллы, стражник был обнаружен, правда, в беспомощном состоянии. Но переполох от этого только усилился: исчезли пленники, о которых мало кто знал.

— Что за дочка? — удивился герцог — Ты поселил в замке дочь без моего ведома? Да ещё с женихом? И они от тебя сбежали?!

Оро не удостоил герцога ответа и сам бросился на поиски. На одной из лестниц он наткнулся на Нао, который ожидал его с невозмутимой улыбкой.

— Где твой сын? — долетел мысленный вопрос.

Нао не владел техникой сокрытия мыслей. Он изо всех сил пытался думать о чём-то другом, но у него это плохо получалось.

Ясно. Сбежал вместе с девчонкой. Собирается на Тринакрию. В Чефалу или даже к Рожеру.

Впервые в жизни Нао оказался в оковах. Через несколько часов руки затекли и сильно болели. Оро появился лишь под вечер. Нао ухватил обрывок его мысли и с удовлетворением понял, что погоня не увенчалась успехом. Он испытал гордость за сына.

Нао и Оро сидели напротив и смотрели друг другу в глаза. Последняя их встреча лицом к лицу была на Наолине больше трёх циклов назад, когда Комитет по Дальнему Поиску утверждал кандидатуру Ли для полёта на Терру.

Нао заговорил первым.

— Ты не хочешь отпустить меня? Зачем я тебе нужен?

— Я должен доставить тебя на Наолину со всей собранной информацией.

— Но я уже и сам собирался…

— У Комитета по Дальнему Поиску возникли в этом сомнения, и теперь это поручено мне.

— Но ты на Терре уже лет двадцать, почему только теперь?

— Нет, я прибыл два года назад… во второй раз.

Нао замолчал, обдумывая услышанное.

Доставить со всей информацией… мнемобанки…

Оро смотрел на него, считывая мысль за мыслью.

— Так, — заговорил он, — значит, мнемобанки старух тоже у тебя. Вот почему я не нашёл ничего в Куме…

Нао вздрогнул. При нём нельзя думать.

Оро осклабился в ответ.

— Зачем тебе Сальвато и его девушка?

— Для исследований. Меня интересует смешение генотипов при межзвёздных связях.

Нао сглотнул, осознав чудовищный замысел.

Скрещивание людей по программе исследовательского проекта. Людей, даже не любящих и чуждых друг другу. Оро сам начал этот эксперимент, и вот уже родилась и выросла Рациелла…

А разве на Терре делают не тоже самое? Только проект другой — наследование власти. Рожеру скоро шестьдесят, а его третьей жене — шестнадцать… Стерпится — слюбится?

— И ты заберёшь их на Наолину?

— Или построю лабораторию здесь. Я ещё не решил. И хватит об этом.

Всё ты решил, но они скрылись, и ты не знаешь, где их искать. — Нао ощутил спокойствие и радость, несмотря на гнетущие оковы.

Дверь комнаты распахнулась, вошёл герцог в сопровождении сына и двух слуг. Все знали, что юный Иоанн станет наследником, и уже очень скоро Сергий назначит его соправителем.

— Собирайся, мы едем в монастырь, на гору Кассино, — сказал герцог советнику.

— Что мы там забыли? — недовольно спросил Оро.

— Переговоры. Дезидерий умер, но с монастырём всё равно приходится считаться. Орбетелло, ты наладил отношения с Византидой, они даже сделали меня протосебатосом, говорят, очень почётный титул, — усмехнулся Сергий. — А теперь ты должен договориться с монахами. А потом — с норманнами, но с этими ребятами будет потруднее. Кстати, в Кассино едет Рожер Борса — владелец всех земель вокруг Неаполиса. Так что можешь погнаться за обоими зайцами сразу.

— Борса — владелец на словах, — не удержался Нао, — у норманнов рулит его дядя с Тринакрии.

Сергий перевёл на него удивлённый взгляд.

— Кто это? Новый повар, что ли? Ты его всё-таки разыскал? А почему в оковах? Тебе так не понравились кальмары? А все хвалили…

Оро ничего не ответил, но сделал слугам знак освободить руки Нао.

— Откуда ты знаешь про Рожера? — спросил Сергий.

— Я был недавно у него в Тройне. Борса тоже был там. А потом приехал папа Урбан из Рима, но я уже уезжал.

— И зачем тебя туда понесло?

— С поручением.

Сергий смотрел на Нао с недоверием.

— Зачем туда едет Борса? — спросил Оро герцога.

— Сопровождает мать. Она больна: говорят, при смерти.

— Гайта умирает?! — воскликнул Нао.

— Ты знаком и с герцогиней Сишельгайтой? — удивился Сергий, — ничего себе у меня повара!

— С самого рождения. Я был ее учителем.

Герцог захохотал, покрутив пальцем возле виска.

— Ты мальчик, а ей полтинник. Чему ты мог её научить?

— Он старше, чем кажется, — задумчиво проговорил Оро.

— Борса во всём слушается мать. Ты можешь помочь в переговорах? — герцог уже забыл, что собирался поручить миссию Орбетелло.

— Она герцогиня, а я повар. Как я могу на неё повлиять?.. Я давно её не видел, с тех пор как мы везли тело Роберта в Венозу…

В этот момент Нао понял, что судьба предоставляет ему шанс избавиться от Оро.

— Так о чём нужно попросить герцогиню? — спросил он деловито.

— Мне нужно, чтобы норманны не вмешивались в дела Неаполиса. Мы же, со своей стороны, готовы оказывать им почтение, платить разумную ренту и предоставлять воинов на оговоренный срок.

— Хорошо, я поговорю с Гайтой, — ответил Нао, не имея ни малейшей идеи, как всё это осуществить.

Древний монастырь на горе Кассино. Место, где святой Бенедикт основал старейший монашеский орден. Влиятельный игрок в политике всего италийского полуострова. Скорбное место упокоения великих людей. Три года назад монахи прощались тут с папой Дезидерием, а Нао — с великим лекарем Константином Африканским.

Теперь Нао снова здесь, ожидая встречи с умирающей Сишельгайтой и боясь этой встречи. Был последний день зимы, когда прибыл экипаж из Салерно, Рожер Борса помог матери выйти из него, и повёл к воротам монастыря. Нао тихо стоял у входа, во все глаза глядя на так постаревшую Гайту.

Рядом с ним в глубокой печали стоял монах в надвинутом на глаза капюшоне. Вдруг он тронул Нао за руку и хриплым старческим голосом спросил:

— Ты видел эти глаза?

Нао удивлённо повернул голову. Монах снял капюшон. Он был стар. Очень стар. На его голове почти не осталось волос, а подслеповатые глаза смотрели так, будто уже не хотели видеть этот мир.

— Ты кто? — спросил Нао.

— Аматус из Монте-Кассино.

Нао вспомнил. Они трижды встречались в Салерно: после рождения Гайты, перед её свадьбой и после завоевания города Гвискаром. Последний раз Нао видел Аматуса здесь, в монастыре, когда сопровождал Дизедерия.

— Да, я видел её глаза, — ответил он. — Это глаза измученной женщины, которая поняла, что власть и слава — ничто перед неумолимым течением времени.

— Ты не прав, её глаза — прекрасны.

— А ты нашёл своё сердце, потерянное среди пути? — вдруг спросил Нао.

Амато поднял на него просветлевший взор:

— Нет ещё, но уже недолго осталось.

Они помолчали.

— Амато, — сказал Нао, прерывая паузу, — тогда, в Салерно, ты пообещал дать мне почитать твои рукописи.

— Хорошо, приходи завтра в мою келью.

В первый день весны Нао почтительно вошёл в келью летописца. Драгоценные рукописи были сложены стопкой на его столе. Рядом на постели лежал Аматус из Монте-Кассино. Он не дышал.

Через несколько дней Нао получил разрешение посетить Сишельгайту.

— Кто здесь? — из глубины полутёмной кельи раздался низкий хриплый голос, знакомый и незнакомый одновременно.

Нао молча подошёл к постели пятидесятилетней герцогини. Её большое тело, некогда сильное и стремительное, теперь лежало беспомощной грудой под покрывалом из драгоценной материи, которую сама Сишельгайта привезла в дар монастырю вместе с сорока пятью фунтами серебра.

— А, это ты, учитель? Я рада тебя увидеть напоследок. Всё произошло так, как ты говорил: я стара и беспомощна, а ты всё также молод и красив. Девчонкой я была влюблена в тебя… А Ника и твой сын тоже здесь?

— Нет, я их потерял.

— Ну, найдёшь. Ты всё можешь.

Они замолчали.

— Учитель… — вдруг Гайта прервала молчание. — Ты мог бы оказать мне ещё одну услугу?

Нао вопросительно посмотрел на неё.

— Это про моего сына, Рожера, которого все зовут Борса. Дурацкое прозвище. Он не глуп, но слаб и нерешителен в бою и в делах. Он унаследовал все земли Роберта в Калабрии, Апулии и на Тринакрии, но он не сможет их удержать. Рожер, младший брат Роберта, вовсю хозяйничает на Тринакрии, Боэмунд, мой пасынок, оттяпал Таранто. И это — только начало.

Гайта замолчала. Нао пытался прочитать в её мыслях, о чём она может его попросить, но герцогиня, похоже, сама ещё не решила. Наконец, она снова заговорила.

— Придумай, учитель, как куда-нибудь отправить Боэмунда. Дать ему большую цель, но подальше отсюда. Он в душе завоеватель. Как Роберт. Пусть захватит земли скифов или отправляется на восток, но не в Византиду, а ещё дальше, откуда нет возврата…

— А что там дальше? — спросил Нао.

— Святая земля.

Гайта замолчала. Нао ждал продолжения, но герцогиня спала. Странная просьба, как её выполнить? Идей не было, но вдруг у Нао появилась уверенность, что он сможет что-нибудь придумать.

Гайта очнулась от короткого неспокойного забытья, будто бы и не засыпала.

— Поможешь Рожеру?

— Сделаю всё, что в моих силах… могу я тоже обратиться с просьбой?

— Обратись, учитель, но силы мои и власть на исходе…

— Рожер Борса ещё тут, в Кассино. Попроси его, чтобы он не трогал Неаполис в ближайшие годы. Пусть заключит союз с герцогом Сергием. Этот город дорог мне, ведь там покоится Ли… А я займусь Боэмундом.

Сишельгайте было всё равно, кто покоится в Неаполисе, и кто такая Ли. Она просто кивнула: ей это было несложно сделать.

— Учитель, — вдруг голос Гайты стал ещё ниже и печальнее. — Моих дней на этом свете осталось немного. Я хочу попросить, чтобы ты не покидал монастырь до моей кончины и навещал меня каждый вечер, пока не найдёшь моё тело бездыханным…

— Я готов оставаться на горе Кассино столько, сколько будет угодно вашему высочеству. Но скажите настоятелю, что такова Ваша воля. Меня могут увезти отсюда насильно.

— Кто может посметь?

— Герцог Неаполиса и, особенно, его советник Орбетелло.

— Проблемы с советником?

— Я решу свои проблемы…

— Ну, как знаешь…

Орбетелло мысленно чертыхался, активировав на всякий случай технику сокрытия мыслей.

Герцог возвращается в Неаполис, я должен сопровождать его. Я не могу ослушаться — покровительство Сергия мне ещё нужно, да и замок герцога — прекрасная штаб-квартира. А умирающая старуха не хочет отпускать Нао. Как бы не упустить его.

Оро вызвал двух своих помощников.

— Я отбываю в Неаполис, а вы пока остаётесь тут. Вас поселят в монашескую келью вдвоём, только без баловства! — он зыркнул на слуг. — Я скажу, что вы решили примкнуть к братьям Кассино. Как только старуха умрёт, Паоло стремглав скачет ко мне в Неаполис, а Пьетро следит за поваром в оба глаза.

— Какая старуха? — переспросил Паоло.

— Ты что, тупой? — толкнул его локтем Пьетро. — Герцогиня Сишельгайта.

— А вдруг она не умрёт?

— Умрёт, не сомневайся, — вмешался Орбетелло.

— А что с поваром? — переспросил Пьетро.

— Я должен знать о нём всё: куда ходил, что делал, с кем встречался. Если покинет монастырь — незаметно следовать за ним!

Гайта умерла через сорок дней.

Монахи переодели грузное тело в самое пышное платье и отнесли в портик рядом с церковью святого Петра, который был заблаговременно украшен сине-красными гербами Отвилей. Тело опустили в саркофаг и закрыли тяжёлой плитой. Сверху поставили лампады и зажгли в них огонь. Он будет гореть денно и нощно в память о той, которая пожертвовала целое состояние на помощь монастырю.

Нао с грустью смотрел на эту процедуру, вспоминая Гайту в разные годы её жизни: первая улыбка новорожденной, учёба, взросление, замужество, рождение детей, военные подвиги, смерть и похороны мужа и последние печальные дни в монастыре. Целая жизнь. А он почти не изменился.

Вдруг кто-то осторожно дёрнул его за рукав. Рядом стоял монах неопределённого возраста в бенедиктинском балахоне, закрывавшим голову. Он жестом предложил следовать за ним. Почему-то Нао подчинился. Они прошли по длинным коридорам древнего монастыря, потом спустились по крутой винтовой лестнице в подвальный уровень. На перилах был такой толстый слой пыли, что Нао не решался прикоснуться к ним, думая, о том, сколько лет тут никто не появлялся.

Стоило им скрыться в проёме, как ещё один человек тихо приблизился к лестнице, заглянул вниз, долго прислушивался и тоже стал спускаться.

Монах продолжил путь по узкому коридору подвала, пока не оказался в тупике.

«Куда он меня ведёт и зачем?» — думал Нао, послушно следуя за ним.

Только теперь бенедиктинец заговорил тихим голосом.

— Я исполняю волю покойной герцогини. Тут скрыт вход в подземный туннель, который приведёт тебя в город Кассино, что под горой, в полутора милях отсюда. Так ты скроешься от твоих врагов.

Только сейчас Нао понял, что выход из туннеля закрыт большой «пробкой», сколоченной из грубых деревянных досок. Хорошо согнувшись, в него можно было бы протиснуться.

— Ты готов бежать?

Нао кивнул. Всё своё он имел при себе, потому что из личного имущества у него остался только биопистолет, спрятанный в подкладке плаща. Всё остальное отобрали ещё в Неаполисе.

Вдвоём они с трудом вытащили «пробку» диаметром фута в три. За ней открылся проход, полого уходивший вниз — город Кассино, в отличие от монастыря, находился на равнине.

— Из Кассино ты можешь отправиться на юг к Неаполису, или на север к Риму, или на запад к морю возле Гаэта. Вот это тебе поможет.

Монах вложил в руку Нао кожаный мешочек с вензелем Сишельгайты, в котором позвякивали монеты.

— Куда ближе?

— Гаэта. Но там неспокойно.

— Что так?

— Герцог Ринальдо правит в Гаэта, не вылезая из загородного замка Понтекорво. В городе он не показывается. Городские жители ненавидят его. Зреет бунт, но пока заговорщики боятся, потому что Ринальдо — верный вассал князя Капуи, могущественного норманна Джордано. Но всё говорит за то, что это ненадолго.

— Почему же?

Монах недовольно передёрнул плечами, но всё же ответил.

— Джордано стар и болен. Он перестал помогать Боэмунду в его войне с Рожером Борса. Для него уже готовят склеп рядом с Сишельгайтой, ведь он был женат на её сестре, а Гвискару приходился племянником. Всё. Иди, моя миссия исполнена, — монах решительно прервал разговор.

Нао поблагодарил его и нырнул в туннель, а тот, кряхтя, начал ставить заслонку на место. Из-за выпуклости стены за ними наблюдала пара любопытных глаз.

Глава 16

Нао сразу решил, куда продолжить путь. Конечно, в Гаэта — древнее морское город-государство, где вот-вот разразится бунт!

Выбравшись из тоннеля, он стоял, жмурясь от яркого солнца и пытаясь определить направление на юго-запад. Сориентировавшись, Нао двинулся в сторону городка Кассино, чтобы купить там лошадь, благо деньги у него теперь были.

Но тут кто-то набросился на него сзади. Незнакомцев было трое, не меньше. Вероятно, они прятались за большим камнем с правой стороны дороги, а сейчас пытались связать Нао верёвками.

— Дьявол, кто вы?!

Но нападавшие, изо всех сил вцепившись в руки Нао, не издавали не звука. Он дёрнулся, но только заработал тычок в спину. И тогда из-за другой скалы, слева, вальяжной походкой вышел Оро.

— Бегать вздумал? От меня не убежишь, — тон Оро был насмешливым, но почему-то миролюбивым. — Развяжите его и отойдите вон туда, — сказал он слугам. — А ты садись и поговорим. И не вздумай бегать!

Оро достал дальнобойный биопистолет, опустился на придорожный камень и положил оружие рядом, указывая Нао место, где ему следует стоять. Разговор он начал по-наолински, комбинируя слова с мыслями.

— Послушай, Нао. Ты неплохо провёл на Терре три цикла, шестьдесят местных лет. Ты мне нравишься. Я предлагаю тебе стать моим младшим партнёром. У меня большие планы на ближайшие пятьдесят циклов, и мне нужен надежный помощник. У нас всё получится, и мы станем легендой всей Галактики.

Нао удивлённо смотрел на него, не слыша мыслей, которые Оро успешно скрывал.

— Что у нас получится?

— Мы доставим на Наолину мнемобанки сивилл и другую собранную тобой информацию. Это будет нашим успехом. Тебе дадут второй уровень осведомлённости, а мне — четвёртый или даже пятый.

«Твоя-то в чём заслуга?» — подумал Нао. Мысль дошла до Оро, но не смутила его.

— Нам предоставят большие ресурсы, и мы вернёмся сюда. Привезём приборы и летательные аппараты. В пяти тысячах альтов к северо-востоку я присмотрел место для лаборатории. Там леса и невысокие горы, богатые химическими ресурсами. И большая река. Правда, там другой климат, в холодное время вода превращается в белый порошок и сыплется с неба, а река покрывается скользким настом.

«Тоже мне, удивил белым порошком. На Тринакрии, когда я спасал Рожера и Юдиту, всё было усыпано снегом…»

— Те места почти не заселены, не то, что здесь. Живут малочисленные племена. Мы наберём из них рабочую силу для постройки комплекса лабораторий.

«Ну и как ты заставишь их на тебя работать?»

— Они живут впроголодь. Будут работать как миленькие за вкусную жратву и вино. Всё необходимое мы завезём отсюда.

— Зачем на Терре комплекс лабораторий? — Нао впервые подал голос, подкрепив им мысленный вопрос.

— Ты ещё не понял? Мы создадим межзвёздную цивилизацию. Первые пять или шесть циклов уйдут на генетические исследования. Вы с Никой нарожаете полноценных наолян. Сальвато с Рациеллой — их дети получат три четверти наших генов. Я понаделаю полукровок. Дикарки там высоки, светловолосы и белокожи. Буду совмещать приятное с полезным, — хохотнул Оро.

Нао постепенно начал осознавать его дьявольский замысел. Колония межзвёздных потомков с разными сочетаниями генотипов. Подопытные люди. Оро продолжал с горячностью, видно, давно хотел кому-нибудь похвастаться своими планами. Как всякий наолянин, он поставил себе задачу и теперь будет настойчиво добиваться её выполнения.

— Астрономы Наолины нашли ещё несколько планет с человекоподобным населением на ранней ступени развития. Их отдадут нам для экспериментов. Изучим, как сочетаются гены. Нужно накопить массив данных для анализа. К чему приведут родственные связи? Если начнут рождаться уродцы — будем их усыплять. Безболезненно… Хотя, какая разница. Интересно реверсное сочетание. Привезём девушек с Наолины в возрасте первого-второго цикла для встреч с местными самцами… Думаю, им понравится. У всех сивилл на Терре были любовники. Что там кумская Сивилла тебе рассказывала про Аполлона? Ничего? А ведь у неё дома остался муж, его не взяли на Терру из-за болезни. И он всё ещё жив. Но лучше Аполлон в объятьях, чем любимый на другом конце галактики.

Эти слова изумили Нао. В его голове не укладывался образ юной Сивиллы, жившей вместе с мужем на Наолине.

Оро тоже замолчал, думая, стоит ли продолжать, но всё же решился.

— У нас будут толпы воинственных, но туповатых мужчин, мы снабдим их настоящим оружием. Идеальное пушечное мясо.

— Какое мясо? — не понял Нао, но Оро не услышал вопроса.

— Стареющая Наолина против огромной воинственной армии Терры. Кто победит?

— На Наолине самые продвинутые технологии, тут таких нет…— промямлил Нао.

— Единственные стоящие технологии — военные. А они у нас будут. Унитрансы, плащи-невидимки, лазерное и ядерное оружие…

Нао внутри уже весь кипел. Это были не мысли, а чистые эмоции, и Оро не замечал их. Вслух Нао лишь тихо произнёс:

— Но на Терре есть любовь…

— Любовь? — осёкся Оро. — Что это такое?

— Любовь — это неведомая сила, страшная сила, которая управляет людьми, заставляя их делать немыслимые вещи. Из-за любви погибла Ли. Если любишь кого-то, то не сможешь иметь близость с другой … или с другим.

— Да брось ты. Мы ещё не знаем, какой разум спроектировал человеческий род и разбросал его по разным планетам. Но в проекте «хомо сапиенс» стремление к продолжению рода было заложено как доминирующая, основополагающая сила. Стоит тебе увидеть красивую самку, и ты задвинешь свою «любовь», пока не получишь удовлетворение. Давай слетаем к белокожим дикаркам, и ты быстро забудешь Нику…

— Неееет!!!

Того, что произошло дальше, не ожидал никто.

Нао распрямился как сильно сжатая пружина и в долю секунды преодолел расстояние до Оро, пытаясь вцепиться ему в горло. Но тот быстро схватил биопистолет и прицелился. Нао успел прыгнуть за спину Оро и укрыться за большим камнем. Электромагнитный заряд не смог преодолеть толщу скального грунта, а Нао быстро выхватил из внутреннего кармана монашеской хламиды свой старенький биопистолет, выглянул с другой стороны скалы и выполнил выстрел. Оро обмяк и стал падать.

Слуги Оро, увидев, что хозяин упал, стремглав бросились к месту схватки с мечами наперевес. Видя, как они держат оружие, Нао усмехнулся. «Спасибо, Онфруа, за твои уроки!»

Навыки, приобретённые полвека назад, никуда не делись. Молниеносные кругообразные движения одновременно обеими руками — и двое слуг грохнулись навзничь, а Нао поймал в воздухе выпущенные из неуклюжих рук мечи. Третий слуга, бежавший следом, замер.

— Не бойся, советник скоро встанет, — сказал ему Нао. — И вы двое, встаньте и подойдите. Вы честно делали свою работу, хотя и неумело. Я заберу ваши мечи в качестве трофеев, а жизнь вашу оставлю вам. Снимайте ножны.

Один из слуг пытался бежать, но самый слабый заряд парализовал его ноги на четверть часа. Наконец, все трое приблизились к Оро.

— Не волнуйтесь, ваш хозяин скоро оклемается, — повторил Нао, — что мне только с ним теперь делать? Хотя…

Вдруг спокойствие на лице Нао сменилась испугом. Оро лежал лицом вниз, и вокруг его головы растекалась лужа крови. Падение несостоявшейся «легенды вселенной» было стремительным, потому что он рванулся навстречу Нао перед самым выстрелом. Заряд парализовал ноги, а тело продолжило движение. Падал Оро с размаху, и его лоб нашел острую кромку скалы.

«Я его убил или это несчастный случай?» — эта мысль, не имевшая ровно никакого значения, первой пришла на ум Нао.

Слуги начали креститься.

— Не нужно, — сказал им Нао, — душа его, если, конечно, она у него есть, устремится в неведомые вам дали.

Он достал несколько монеток из кошелька Гайты и бросил их слугам.

— Похороните его в чистом поле. Не на кладбище. И крест не ставьте. Он не вашей веры.

Нао повернулся и усталой походкой, опираясь на два трофейных меча, как на посохи, пошёл в сторону Кассино, чтобы отыскать кого-нибудь, кто согласится за умеренную плату отвезти его в мятежный Гаэта.

Глава 17

Рациелла быстро освоилась в субмарине. Её только удивляло, что огромная рыба изнутри такая гладкая, и что в ней есть удобные сиденья, каких она не видела никогда в жизни. Девушка ощущала себя как в сказке, наподобие тех, что мама рассказывала ей в детстве.

Они плыли на северо-восток, время от времени поднимая перископ, чтобы осмотреться. На берегу попадались посёлки, и Сальвато притормаживал, оценивая, смогут ли ищейки Оро отыскать их на таком удалении от Неаполиса.

Приближался вечер первого дня плавания, и беглецы решили, что рулевому пора отдохнуть. Впереди показался остров, но приблизившись, они увидели полоску земли, соединявшую его с берегом. За ней, несмотря на сумерки, была видна большая лагуна, в которую на манер языка вдавалась узкая коса.

Сальвато оставил субмарину на мелководье возле острова, и все выбрались на сушу, с удовольствием разминая ноги. Их окружала ночная тьма, лишь серебряный свет луны позволял различать друг друга.

— Устроим тут ночлег? — предложила Рациелла.

— На косе среди лагуны виднеется посёлок. Может быть, там удастся найти дом, и уже не нужно будет плыть дальше? — возразила Ника.

Сальвато задумался. Как единственный мужчина он должен был принимать решения и не мог позволить себе допустить ошибку.

— Мама, останься с Ниной. А мы с Рациэ’ пойдём узнаем, что к чему.

Он взял девушку за руку и повёл вперёд по еле заметной тропинке. На берегу они сразу увидели крепостную стену на высоком холме и начали подниматься к ней.

— Стой, — воскликнула Рациелла, — нам незачем туда карабкаться!

— Почему?

— Ты что, не видишь, что там одни развалины? Не думаю, что в них кто-то живёт, разве что дикие звери.

Они осмотрелись. Внизу на ночной лов вышли рыбаки, закинули в море огромные сети и собирались тащить их к берегу. На подмогу спешили женщины: тянуть сети с уловом было тяжёлым трудом. Глядя сверху, Сальвато заметил двух девчонок, которые спрятались за утёсом, явно отлынивая от работы. К ним он и направился, не замечая недовольного взгляда Рациеллы.

— Мария, посмотри, кто к нам спускается. Как будто белокурый ангел с небес, — шепнула одна из них.

— Белла, никогда не знаешь, кто из них ангел, а кто дьявол, — ответила вторая, — да он ещё и под присмотром.

Обе прыснули, но Сальвато уже приблизился, и девушки изо всех сил старались сохранять серьёзный вид.

— Уважаемые синьорины, — смущённо начал Нао, — не известно ли вам, можно ли в вашем замечательном городе купить или снять жильё для четырёх человек?

Девушки не выдержали и снова захохотали.

— Мария, меня впервые в жизни обозвали уважаемой синьориной! — сказала одна.

— Белла, а я никогда раньше не слышала, чтобы нашу деревню называли замечательным городом!

Нао стал пунцовым, а Рациелла, пихнув его локтем в бок, окинула девчонок испепеляющим взглядом. Потом холодно произнесла:

— Цыц, пигалицы! Вы слышали какой вопрос вам задал герой войны с сарацинами? Отвечайте!

— Белла, Мария! — донёсся окрик от берега. — Куда вы опять запропастились, дурные девчонки! А ну-ка быстро помогать! Без завтрака останетесь!

Девушки встрепенулись бежать, но всё же ответили.

— Да, конечно! — сказала Мария. — У нас можно найти небольшой домик. Спросите возле церкви.

— А как поселитесь, уважаемый синьор, — добавила Белла, опасливо косясь на Рациеллу, — заходите в гости! Добро пожаловать в наш Орбетелло!

— Куда?! — в один голос воскликнули Сальвато и Рациелла, но девчонок уже и след простыл.

— Это просто совпадение, — предположила Ника, — не может Он быть отсюда родом!

— Откуда Он родом, мы хорошо знаем, — ответил Сальвато. — Но Он вполне мог устроить тут своё логово, а сам назвался благозвучным именем посёлка.

— Он, возможно, здесь никогда и не был, — вставила свою версию Рациелла, — а название где-то услышал, и оно ему понравилось, потому что похоже на его настоящее имя.

Сальвато задумался, а потом озвучил свой вердикт:

— Мы не останемся тут: я не могу допустить ни малейшего риска. И ещё. Я не желаю слышать это имя каждый день. Утром поплывём дальше!

Никто не возразил. Хорошо ведь, когда в семье есть тот, кто принимает важные решения.

В середине следующего дня береговая линия стало плавно загибаться на запад. Ещё через несколько часов Сальвато обнаружил, что плыть дальше некуда: прибрежные скалы перегородили путь.

— Море кончилось? — спросила Нина.

— Сейчас разберёмся, — ответил Сальвато.

Но всё оказалось не так плохо. Просто в море выдавался мыс прямоугольной формы, примерно миля на милю размером. Его вполне можно было обогнуть, но Сальвато предложил выйти на берег, размять ноги и осмотреться.

— Значит, легенда такая. Запоминайте. Вы трое — моя старшая сестра, моя невеста и племянница. Отец погиб в Неаполисе в разборке с бандитами, а мы, спасаясь от его врагов, уходим на север — пешком и на попутных повозках. Я ищу жильё для всех и работу для себя.

— А в Неаполисе есть бандиты? — испуганно пискнула Нина.

— Они везде есть, — ответила Рациелла, — но ты не бойся, с таким братом тебя никто не тронет.

— Оденьтесь во всё самое грязное и рваное, что у вас есть, — продолжил Сальвато, — возьмите небольшие котомки. Вон там пустынный берег. Быстро вылезаем, и я спрячу субмарину.

Все четверо выбрались на берег и старались притвориться путниками на привале. Сальвато ещё возился с пультом субмарины, когда показались два рыбака, которые тащили сети к своей лодке.

— Что это? — испуганно спросил один из них, указывая рукой на субмарину, которая ещё не полностью скрылась в толще воды.

Сальвато быстро нажал на кнопку пульта, и лодка исчезла, оставив на поверхности лишь бурление и пузыри.

— Где? — воскликнул второй. — Что ты видел, Паоло?

— Вон там, Бернардо, — что-то большое и блестящее.

— Дельфин, наверное, здесь же много дельфинов в море плавает. Ты же знаешь, Паоло, как это место называлось исстари?

— Да знаю, Бернардо, — Порт Дельфинов. Какой-то древний умник придумал.

Сальвато прислушивался к болтовне рыбаков, но понимал её с большим трудом. Выговор был странным, половина слов искажена, а вторая половина — незнакома. Хорошо ещё, что он уже немного научился понимать мысли. Приблизившись к рыбакам, Сальвато спросил:

— А как ваше селение называется теперь?

Оба с интересом посмотрели на него:

— Как странно ты говоришь. Ты не местный?

— Мы из Неаполиса, но нам пришлось бежать.

— Неаполис… да, слышал, — сказал Бернардо, — город, где все поют. И поклоняются сирене.

— Он самый. Так как называется это место?

— Да почти так же, как в старину… Портофино. Маленький рыбацкий посёлок.

— А тут можно найти работу, чтобы нам прокормиться? — Сальвато кивнул на свою семью.

— Что её искать? Вон море. Купи лодку. Лови рыбу и продавай в городе. На лодку есть деньги?

— На лодку хватит. Может, даже и на жильё. А где город?

— Вон там, — вмешался Паоло, махнув рукой на запад. — Дзено — главный город земли лигуров. Большой торговый город, морская держава.

— А как бы нам тут хижину найти?

— Есть одна развалюха. Прежний хозяин умер, а его дети живут в Дзено. Отведу вечером, обустроитесь. В город весточку пошлю с оказией. Приедет хозяин — о цене договоритесь. Вы надолго к нам?

— Пока не знаю, может на месяц, а может и на год.

Всё наладилось на удивление просто. К вечеру уже была крыша над головой, правда потребовалось немало усилий, чтобы под этой крышей можно было нормально жить.

Бернардо помог сделать лодку и объяснил Сальвато, как ходить под парусом: плыть при попутном ветре и лавировать при встречном. Потом он показал, как пользоваться сетью и прочей рыбацкой снастью. Сальвато учился быстро, а Бернардо брал недорого за обучение всем этим премудростям.

Уже через пару недель Сальвато гордо притащил первый самостоятельный улов, из которого Рациелла приготовила обед. За едой они обсуждали, как доставлять рыбу на рынок.

— По воде до Дзено — двенадцать миль, — сказал Сальвато, — хорошо ещё, если ветер попутный, а если нет? На вёслах часов пять займёт.

— Мне бабушка рассказывала про своего отца, — вспомнила Рациелла, — он всегда возил рыбу на тележке с осликом.

— Отец мне тоже рассказывал, — задумчиво ответил Сальвато. — Если бы он не увидел тогда ту пропахшую рыбой телегу, то не встретил бы твою бабушку, уберёг бы Ли от смерти, никогда не познакомился бы с Никой, а меня и Нины просто не было бы на свете. Каждое действие в настоящем, даже самое простое и маленькое, приводит к грандиозным изменениям будущего.

— Какой ты умный, сынок, весь в папу…

Сальвато поперхнулся.

— Но ты не совсем прав. Когда Нао встретил Пеппе на телеге с рыбой, в душе Ли уже горел огонь любви, неведомый на Наолине, а Сивилла уже сделала всё, чтобы Нао нашёл меня. Так что ты и Нина неизбежно появились бы на свет, может годом-другим раньше или позже. Ваши рождения — из числа тех событий, что записаны на небесах.

Сальвато не нашёл, что ответить, помолчал и вернулся к теме разговора:

— Если сейчас купить лошадь и телегу, то денег почти не останется. Я хочу сплавать в Дзено, чтобы проверить, так ли это далеко. Рациелла может составить мне компанию.

В глубине души ему просто хотелось похвастать, как здорово он научился ходить под парусом.

— Я тоже хочу в Дзено, — пискнула Нина.

— Не в этот раз, — возразила Ника. Девочка надула губки, но подчинилась.

После бегства из Неаполиса Сальвато и Рациелла оставались хорошими друзьями, но не более того. Сальвато относился к девушке как к сестре, а мысль о том, что она могла бы стать его женой, сразу пробуждала неприятные воспоминания о заточении во дворце герцога и о мерзком предложении Оро. Эти мысли вставали непреодолимым барьером на пути дальнейшего сближения.

Рациелле исполнилось семнадцать — возраст взрослой женщины по меркам Терры. Но девушка уже примеряла к себе другие законы: она вполне могла унаследовать от отца способность жить очень долго, почти вечно.

Ветер был попутным, и под парусом они добрались до Дзено часа за полтора. Нашли рынок, бродили, расспрашивая про цены на рыбу и другие товары.

— Ой, какой милый! Как его зовут? — Рациелла стояла перед ушастым серым осликом.

— Асинелло, — ответил торговец, молниеносно придумав животному имя.

— Давай его купим! — девушка умоляющим взглядом смотрела на Сальвато. — А вон там продаются тележки!

Цена устраивала, и вскоре Рациелла уже обнимала нового четвероногого члена семьи, шутливо дергая его за уши непомерной длины, а Сальвато изучал хитрости ослиной упряжи. Вдруг он выпрямился, замер, стукнул себя ладонью по лбу и выругался, впрочем, не слишком грубо. Рациелла уставилась на него.

— Вот я осёл! Я же не могу погрузить ни осла на лодку, ни лодку на осла! Как же мы вернёмся?

— Мне уже загадывать желание, стоя между двумя ослами? — засмеялась Рациелла. — Давай сделаем так. Ты поплывёшь на лодке, а я поеду на тележке!

Быстрое решение проблемы понравилось Сальвато, и мысль о возможном риске лишь мелькнула, но тут же исчезла.

— А ты справишься с ослом? — спросил Сальвато, не сразу осознав, что главный риск был не в этом. А стоило бы быть умнее. Юная красавица, одна на незнакомой дороге, да ещё плохо понимавшая язык лигуров…

— Я умею, меня мама учила!

Сальвато на миг задумался, но быстро принял решение.

— Хорошо, так и сделаем. Но только полпути, до Боджаско. Жди там меня у моря и размахивай красной лентой. Ветер встречный, и я доберусь позже тебя.

Переход от Дзено до Боджаско занял больше времени, чем весь утренний путь в город. Пришлось спустить бесполезный парус и взяться за вёсла. Наконец, измученный Сальвато разглядел недостроенную церковь Богородицы, покровительницы коммуны Боджаско, и удвоил усилия. Но каменистый берег оставался пустынным, и никто на нём не размахивал алой лентой.

Ждать было бесполезно — вероятно, что-то случилось. Сальвато привязал лодку цепью к коряге и бегом отправился обратно в город. Наолинские гены делали из него очень выносливого и быстрого бегуна. Меньше чем через час Сальвато преодолел весь путь до рынка в Дзено. Торговля подходила к концу, и народу было немного. Он дважды обошёл рынок — Рациеллы не было. Но возле деревца топтался ослик, который никак не мог освободиться от упряжи, чтобы отдохнуть в тени.

Ослик был тот! Но где же хозяйка?

Откуда-то появился пожилой человек с кувшином воды, чтобы напоить животное.

— Старик, где та девушка, что была с ослом?

— Она попросила приглядеть за ним, а сама ушла, — старик махнул рукой в сторону города.

— Она была одна?

— Нет, с нею было двое мужчин.

Сальвато похолодел. Потом схватился за меч.

— Что за мужчины?

— Не знаю, но по рынку ходили глашатаи и зазывали молодых девушек на работу служанками во дворец Дориа.

— Дориа — кто это?

— Неужели не знаешь? Ты приезжий?

— Да, я из Неаполиса.

— Тогда слушай. Когда-то в Дзено пришёл пилигрим по имени Ардуин, который направлялся из Нарбона в Святую землю сражаться с неверными за гроб Господень. Он сделал остановку в доме богатого торговца графа Коррадо Де Вольта, но очень скоро забыл и про Святую землю, и про неверных.

— Почему? — заинтересовался Сальвато.

— В то время граф уже умер, и в замке жила его вдова и её дочка Ория. Заезжий Ардуин тут же влюбился в красавицу Ориетту, и она не устояла, да, видать, не очень-то и возражала, — ухмыльнулся старик. — Старшего сына Ардуина и Ории зовут Ансальдо Д’Ориа, то есть сын Ории, ему уже двадцать пять, он любимец семьи и ему прочат большое будущее. Может быть, он даже станет консулом!

Выслушав этот ликбез, Сальвато воскликнул:

— Где их дворец? — и уже собрался бежать.

— Возле старого порта Рипа Марис. — буркнул старик, — Постой! Ты, конечно, идиот, что оставил девочку одну, но я не думаю, что ей грозит опасность. В замке Дориа набирают служанок, а не гарем. Дориа — уважаемое семейство и гордится своей честью. А теперь иди. Увидишь чёрного орла с окровавленными лапами и клювом на жёлто-белом фоне. Это их герб. Не ошибёшься.

В замок Сальвато не пустили, и он остался ждать у ворот. Тревога за Рациеллу смешивалась со злостью из-за её необдуманного поступка. О своей глупости он старался не вспоминать. Наконец, красная лента мелькнула у выхода.

— Ты тут? Почему? — удивлённо спросила Рациелла. — А я устроилась на работу в замок! Завтра с утра…

Она смотрела на Сальвато, и чувствовала, что он не рад её удаче. Молча они шли в сторону рынка. И тут Сальвато взорвался.

— Это ты почему тут? Ты давно должна быть в Боджаско! Почему же ты здесь? Почему я должен бегать по всей земле лигуров, разыскивая тебя? Как ты могла нарушить наш уговор?! Тупая девчонка! Одна в незнакомом городе! Что ты знаешь о местных нравах?!

— Нууу… нам же нужны деньги…

— А спросить у меня?

— А кто ты мне вообще?!

Тут девушка поняла, что брякнула лишнее, взяла Сальвато за локоть и тихо проговорила:

— Если бы я не поторопилась, взяли бы другую служанку…

Сальвато выдернул руку и ничего не ответил. На рынке он забрал ослика, кинув старику мелкую монету за услугу. Копыта застучали по дороге вдоль моря. Оба молчали.

Миновали Боджаско.

— А твоя лодка? — Рациелла пыталась завязать разговор, но Сальвато не ответил и лишь так хлестнул ослика поводьями, что тот удивлённо повернул голову и передёрнул ушами. На глазах девушки появились слёзы, но Сальвато продолжал молчать. Мысли в его голове сменяли одна другую.

Проехали Сой и Кaмоджи, маленькие прибрежные посёлки. Наконец, Сальвато добрался до места, где можно было свернуть направо в сторону Портофино.

Доехав до дома, он соскочил с тележки, и, не говоря ни слова побежал обратно в Боджаско. Ну ещё шесть миль — подумаешь, мало ли я сегодня бегал? — эта фраза крутилась в его голове…

Уже стемнело, когда лодка Сальвато, лавируя против ветра, медленно приближалась к Портофино. Ветер усиливался, справляться с рулём и парусом было всё труднее. Лодку сносило в открытое море. Вдруг Сальвато увидел на высоком берегу фигурку, размахивающую красной лентой. В сгущающейся тьме она казалась едва заметным призраком, но лента ярко выделялась на ночном небе, выписывая замысловатые зигзаги.

«Я и не знал, что этот материал обладает ночной люминесценцией.»

Засмотревшись на девушку, Сальвато на секунду утратил бдительность — парус повернулся поперёк ветра, лодка сильно накренилась, мачта затрещала и обломилась. Посудину резко качнуло, ноги Сальвато заскользили и, перевалившись через борт, он плюхнулся в прохладную морскую воду. Красные зигзаги над высоким берегом Портофино исчезли.

Сальвато не терял самообладания и в более сложных ситуациях. Спасать нужно было и собственную жизнь, и драгоценную лодку. Волны немного утихли, и Сальвато ухватился за мачту, которая, хоть и плавала в море, все ещё была не полностью отделена от лодки. Держась одной рукой, другой он достал нож и начал перерезать веревки, на которых болтался парус. Его нужно было сохранить, потому что заменить мачту будет дешевле, чем покупать новый парус.

Втянув отрезанное полотнище в лодку, Нао снова ухватился за мачту, чтобы передохнуть. Его изумлению не было предела, когда он увидел в нескольких футах от себя ещё кого-то, державшегося за мачту. Несмотря на сгустившуюся тьму и волосы, прилипшие к женскому лицу, он узнал Рациеллу.

— Ты тут? Почему? — этот вопрос он сегодня уже задавал.

— Ты пришёл спасать меня днём, а я приплыла спасать тебя вечером…

— Спасать? Меня? — Сальвато расхохотался, но тут же поперхнулся солёной морской водой.

Наконец, он втолкнул девушку в лодку и влез сам. Вдвоём они окончательно отделили мачту от лодки, и Сальвато взялся за вёсла.

На берегу он стоял, вглядываясь в тёмное, всё ещё неспокойное море, в надежде увидеть, куда унесло мачту. Наконец, махнул рукой и повернулся в сторону Рациеллы. Девушка сидела на камне, вся мокрая, обхватив плечи руками, чтобы хоть как-то согреться, дрожала всем телом и громко всхлипывала.

— Ты что?

— Я дура! Полная дура! Идиотка! Это всё из-за меня!

— Если тут есть идиот, то это точно не ты. Как только мог я оставить тебя одну!

— Но ведь всё хорошо, лодка цела.

— В основном, да…

Сальвато поднял Рациеллу с земли и обнял, чтобы согреть. Так они простояли довольно долго. Наконец, он нарушил молчание.

— Пошли домой.

Рациелла кивнула.

— Пообещай мне три вещи, — попросил Сальвато.

— Какие?

— Ты не будешь работать служанкой у семейства Дориа.

— Да!

— Ты станешь моей женой.

— Да!!

— И ты всегда будешь меня слушаться.

Девушка подняла глаза на Сальвато, улыбнулась сквозь слёзы и сказала:

— Так прямо всегда-всегда? С чего это вдруг?

Это было произнесено тоном, одновременно покорным, ласковым и ехидным, что оба они расхохотались. Потом побрели в сторону хижины, обнявшись. Вдруг в душе Сальвато зазвучала мелодия, он не сумел удержать её внутри, и тихо запел:

Любовь нашел я в Портофино,
Я в сказки верю до сих пор…
Судьба сплела мне паутину —
Для сердца вечный приговор …

— Мама, Рациелла станет моей женой. Но всё должно быть по законам Терры, мы ведь оба родились тут. Где можно найти священника, чтобы обвенчать нас?

— На берегу стоит часовня, где проходят службы по католическому обряду.

Вдвоём они отправились к церкви Святого Георгия.

— Обвенчать смогу, — ответил священник, — приходите на следующей неделе.

После венчания к молодожёнам подошёл старик. Он тащил какой-то тяжёлый предмет, завёрнутый в старую парусину.

— Несколько дней назад, — начал старик надтреснутым голосом, — там, на обрыве, я увидел девушку. Если только она мне не померещилась… Был шторм. Девушка махала рукой, взывая к кому-то в море, и от её руки разлетались яркие искры.

Старик замолчал и закрыл глаза, вспоминая увиденное.

— Это видение заворожило меня. Я не мог спать всю ночь, вспоминая девушку над морем. Наутро я взялся за работу. Я стар. Всю жизнь я ваял фигуры из камня. Наверное, это моя последняя работа. Посмотрите, она без воска.

Старик развернул парусину и вытащил искусно выточенную фигурку женщины с двумя руками, протянутыми в сторону моря.

— Девушка на берегу была так похожа на вашу жену…

— Вы сказали, что она без воска? — спросил Сальвато.

— Под воском, или мы его ещё называем «серой», мастера прячут свои ошибки, следы от неверного удара инструмента. «Без серы» — “senza cera”— означает «без лжи». Искренне.

— Спасибо, — Сальвато кивнул и протянул руки к каменной фигурке.

— Нет, я принёс её не для того, чтобы отдать вам. Пусть она останется стоять тут, где плещет море — иногда ласковое, иногда жестокое. А когда дождь и ветер сотрут черты каменной девушки, найдётся другой мастер, который сделает новую фигуру и поставит её на этом же месте. Пусть она всегда стоит тут в память обо всех женщинах, которые не дождались из моря своих мужей, сыновей, отцов и братьев.

— Я дождалась! — воскликнула Рациелла.

— Вижу, — улыбнулся старик одними глазами.

Глава 18

Нао сидел у могилы Ли и смотрел на двуглавую гору на другой стороне залива. Над горой клубился дымок.

Что делать дальше? Оро погиб. Сальвато увёз Нику и Нину в неизвестном направлении, прихватив вдобавок свою девушку. Долг велит доставить мнемобанки с историей Терры на Наолину. Но как бросить семью в неизвестности?!

Нао переводил взгляд с горы на море, потом на небо, на побережье и снова на гору. Он ждал, когда придёт решение, но инсайт не включался.

К надгробью подошёл парнишка, неся в руках кувшин. В таких обычно разносили прохладную пресную воду по домам или продавали прямо на улицах. Весьма востребованная профессия в жарком Неаполисе среди молодых лаццарони.

Приглядевшись, Нао увидел, что в кувшине трещина — воду в такой не нальёшь.

Юноша бросил кувшин наземь, и, чуть не плача, пронзительно запел:

Будь проклята вода, что этим утром,
Всю жизнь мою несчастьем отравила.
Кувшин в осколки мой разбила.
Что ж делать мне теперь, бедняге,
Помочь мне смогут только маги…

Ходьба по жаре с кувшином воды была изнуряющим занятием, но к вечеру набиралась немаленькая горстка монеток. Утрата кувшина, если не на что купить другой, грозила потерей средств к существованию.

Нао дождался, когда юноша закончит петь, подошёл к нему и протянул немного денег.

— Возьми, купишь себе новый кувшин.

— Спасибо, синьор. Чем я могу быть вам полезен?

Нао не ожидал такого вопроса.

— Послушай, эээ… а дай мне совет!

— Совет? Да легко! А что случилось?

— Я приехал из далёкой страны, и теперь мне нужно возвращаться. Но…

— Ясно, ясно. Дело в женщине. Ты влюбился, и не можешь её покинуть, а она не хочет отсюда уезжать. Или не может. Неаполис не просто покинуть, он не отпускает. Так ведь?

— Хм. Ну, примерно…

— Не ты первый, не ты последний. Слушай. Ты мужчина и должен делать своё дело. Ну а девушки? Девушки — потом. Не одна, так другая. Ты молодой ещё и не знаешь, какие они бывают хитрые.

Парнишка прочистил горло и задорно запел:

Друзья мои, вы девушкам не верьте
Когда они кокетливо вздыхают.
Они хитры, коварны в слове, в жесте.
Чтоб обмануть лукавство в ход пускают.

И с красивым-красивым враньём,
С всяким-разным тра-ля и бла-бла,
Если брёвна не смазать сперва,
То дела не пойдут никогда!

Они не блещут красотою слога,
В них нет добра, очарованья, сказки.
Как обобрать вас думают с порога,
Тут же притворно в ход пускают ласки.

И с красивым-красивым враньём,
С всяким-разным тра-ля и бла-бла,
Если колокол без языка,
То не звон, а лишь скрип и тоска.

Нао слушал, недоумевая.

— Ты это поёшь про любовь?

Парень захохотал.

— Ну какая любовь? Это просто предостережение для молодёжи, чтобы не делали глупостей. С девушками нужно держать ухо востро. Сам не заметишь, как в их сети угодишь!

— А любовь? Расскажи мне про любовь. Что это такое? Вот девушка умерла из-за любви, — Нао махнул рукой в сторону надгробья, — а другие, говорят, из-за любви совершают невозможное…

Рука паренька уже поднялась, чтобы покрутить пальцем у виска, но его взгляд поймал взгляд Нао, и рука замерла на полпути.

— А, так ты про это? Это нельзя объяснить словами. Пока сам не испытаешь, — не поймёшь…

Парень замолчал, о чём-то задумавшись.

— А знаешь, на твои деньги я куплю не один кувшин, а два! Один для работы. А второй — самый красивый и самый лёгкий. Я поеду в своё селенье и незаметно занесу в один дом…

Нао смотрел на него вопросительно.

— Послушай! — и он снова запел:

Крестьянка, идёшь ты набрать воды,
Умираю я, но не знаешь ты…
Увы, увы…
Умираю я, все мысли — ты.

Идёшь с кувшином, стройна осанка —
Ты королева, а не крестьянка.
Увы, увы…
Умираю я, все мысли — ты. ¹³

— Понял? — спросил паренёк.

— Нет! — радостно воскликнул Нао и почему-то кивнул. — А умирать-то зачем?

Нао ничего не понял из лекции юноши, но ответ для себя получил. И поставил себе задачу из трёх пунктов.

Во-первых, выполнить свой долг: отвезти на Наолину всю собранную информацию, от Сивиллы до несбывшегося проекта Оро.

Во-вторых, добиться повторной экспедиции на Терру и найти семью.

И в-третьих, всё-таки постараться понять: что же такое любовь.

В домике на Пузилеко он нашёл пульт внешнего управления космолётом, но пульта от субмарины нигде не было. Очевидно, Сальвато увёз семью на ней.

На столе Нао оставил записку, в которой сообщил о своём решении. Надежды, что эту записку кто-нибудь прочитает, было немного.

После этого он добрался до острова Энария, купил утлую лодочку и в ночной тьме на вёслах поплыл туда, где был затоплен космолёт. Корабль послушно всплыл из пучины, и лодочка осталась одиноко качаться на волнах.

В кабине Нао сел за пульт связи и просто отправил короткое сообщение: «Возвращаюсь». Не дожидаясь ответа, он поднял космолёт в ночное небо Терры. Но ответ пришёл, не менее лаконичный: «Ждём».

Шло лето 91-го года по эре Ли.

Песни

Песни Терры можно послушать на сайте
http://terra-legend.space/

Lu focu di la pagghia pocu dura — В огне солома быстро догорает.

Народная сицилийская песня. Джан Кампионе записал ее под названием «Песня извозчика» (Cantu di carritteri). Но чаще её называют по первой строке.

Песня о короткой любви, которая длилась «меньше часа», как «вспышка на сковороде», которая быстро вспыхивает и быстро исчезает. В отчаянном финале просвечивает вся боль, разочарование и смирение из-за потери любимой.

Jesce Sole (13 век)– Выйди, Солнце.

В основе песни лежит четырёхстишье из «Сказки сказок» («Cunto de li cunti») Джамбаттиста Базиле (1566-1632). Есть свидетельства, что текст может восходить к 13-му веку, и является самым старым известным текстом на неаполитанском языке.

Музыка песни, скорее всего, написана в 20-м веке со стилизацией под средневековье и была использована Роберто Де Симоне в спектакле «Кошка-Золушка» по одному сюжету из «Сказки сказок».

Мем «Jesce sole» с разными вариациями часто возникает в неаполитанском быту и в песнях разных эпох, вплоть до 21-го века.

Piscatore ‘e Pusilleco (1925)– Рыбак из Пузиллеко.

Песня Эрнесто Тальяферри на стихи Эрнесто Муроло, которые были частыми соавторами.

Пузиллеко (Позиллипо по-итальянски) — холм в Неаполе, немного более удаленный от центра города, чем холмы Вомеро и Каподимонте.

Когда эта песня была написана, рыбаки, поющие по ночам, уже отошли в прошлое, став объектом литературы и неаполитанского фольклора.

Тем не менее, эта чудесная песня, благодаря живости и яркости стихов и впечатляющей мелодии, стала практически народной, присоединившись к напевам столетней давности. Это уже «маньеристский» Неаполь. После этой даты все остальные песни, написанные в такой форме, кажутся надуманными и фальшивыми, потому что только вдохновение Муроло, поддержанное нотами Тальяферри, смогло явить чудо и на мгновение показать нам пейзаж XIX века, достойный художников «Позилиппской школы».

A Marechiaro (1885)– В Марекьяро.

Песня Франческо Паоло Тости на стихи Сальваторе Ди Джакомо, самого известного поэта золотого века неаполитанской песни. Морская серенада, воспевающая красоту вод Марекьяро в свете луны. Упомянутое в песне окошко существует до сих пор и стало туристической достопримечательностью. Говорят, что мелодия была «подслушана» Франческо Паоло Тости у одного флейтиста, который постоянно повторял ее, настраивая свой инструмент.

Марекьяро (дословно: «Чистое море») — прибрежное местечко прямо у основания холма Позиллипо. В легенду о том, что Тости никогда не был в Марекьяро я не верю. Не так уж и далеко — за час-полтора можно от центра города даже пешком добраться.

Canzone appassiunata (1922) – Страстная песня.

Поэт-музыкант E.A.Mario вдохновился на написание этой чудесной лиричной песни, ставшей одной из самых оригинальных неаполитанских песен, натолкнувшись на старинные стихи неизвестного автора в сборнике Молинаро дель Кьяро. Песня носит архаичный характер, богатый аллюзиями и аллегориями: розовый кустик любви засыхает, несмотря на все заботы влюбленного, который плачет над своей потерянной любовью под трогательную мелодию.

Tarantella luciana (1913) – Тарантелла лючианы.

Пожалуй, вторая по популярности (после «Влюблённого солдата») песня композитора Энрико Каннио. Автор текста – поэт и драматург Либеро Бовио.

Лючиана — жительница прибрежного посёлка Санта Лючия, который находился в центре Неаполя, прямо около Замка Яйца (Кастель д’Ово). Сейчас от посёлка осталась одноименная улочка, поднимающаяся от замка в сторону пьяцца Плебешито.

Tu ca nun chiagne (1915) – Ты, которая не плачет.

Песня Эрнесто Куртиса на стихи Либеро Бовио. Одна из самых красивых неаполитанских песен.

«Горой» автор называет Монте Сомма, левый пик Везувия. На самом деле Сомма — остатки доисторического вулкана, внутри которого возник Везувий десятки тысяч лет назад. Везувий стал немного ниже Монте Сомма в результате страшного извержения 1631 года, когда вулкан потерял около 150 метров своей высоты.

‘Na ‘Mmasciata (1865) – Послание.

Песня написана поэтом Эрнесто Дель Прейте (которого считают родом из Мондрагоны, к северу от Неаполя) на изумительную музыку Пьетро Лабриолы.

Эта песня была очень популярной, и до сих пор некоторые старые неаполитанцы вспоминают её первую строку, полную двусмысленности.

В это время авторы уже начали подписываться полными именами, и авторы этой песни постоянно упоминались в антологиях и журналах.

‘Nа ‘Mmasciata — это послание любви, которое должно быть тайно доставлено получателю посланником. Но в этой песне страсть так сильна, а огонь так горит, что отправитель (любящий) становится послом самого себя, забывая про тайну.

‘A Risa (1895) – Смех.

Уникальная песня, при исполнении которой нужно уметь виртуозно смеяться под музыку. Песня сочинена и впервые исполнена Берардо Канталамесса.

Считается самой первой итальянской песней, записанной на грампластинку.

Love in Portofino (1958) – Любовь в Портофино.

Песня Фреда Бускальоне и Лео Чоссо. Итальянский текст чередуется с ключевой фразой на английском языке. Портофино – курортное местечко неподалеку от Генуи.

Карьера певца и композитора Фреда Бускальоне была яркой и короткой. Пережив заточение в американском лагере для интернированных, он после войны вернулся в родной Турин, в 1949-м году создал свою группу, с которой выступал в ночных клубах. В 1955‑м его первые пластинки разошлись миллионными тиражами.

Через год с небольшим после создания «Портофино» Фред погиб, врезавшись на своем форде лилового цвета в грузовик. Это случилось в Риме в предрассветные часы, говорят, прямо напротив американского посольства. Певец возвращался после встречи с друзьями, среди которых была 19-летняя Мина Мадзини – с ней он обсуждал планы сотрудничества.

Карьера Мины еще продолжается.

Sia maledetta l’acqua (1537) – Будь проклята вода.

Виланеллы 16-го века часто несут второй смысл, иногда не совсем пристойный с точки зрения 21-го века, но легко понятный современникам.

Утраченный кувшин, о котором сожалеет девушка, на самом деле символизирует утрату чего-то более важного, потому что целомудрие пять веков назад ценилось выше, чем ныне. Слова «cicinnatella» нет в доступных словарях неаполитанского языка, но, согласно примечаниям к книге «Неаполитанская песня от начала и до наших дней», является вульгарным наименованием вагины.

Но не следует считать эту действительно красивую виланеллу пошлой. Пять веков назад было меньше ханжества, и люди легче называли вещи своими именами. На это можно обратить внимание, читая «Сказку Сказок» неаполитанца Базиле, вышедшую в 1630-е годы.

Amice, Non Credite A Le Zitelle (~1783) – Друзья, не верьте девушкам.

Народная песня, обработанная Джованни Паизиелло и включенная в комическую оперу «Le trame per amore» («Драмы от любви»). Либретто Франческо Черлоне. Премьера оперы состоялась в Teatro Nuovo в Неаполе 7 октября 1770 года (в точности этой даты есть сомнения).

Джованни Паизиелло родился в провинции Таранто, но его творческая карьера тесно связана с Неаполем, куда он уехал учиться музыке в 13-летнем возрасте. Исключение составляют годы с 1776 по 1784, когда Паизиелло работал в Санкт-Петербурге по приглашению Екатерины II.

Вернувшись в Неаполь, Паизиелло стал придворным композитором уже на родине. После трагических событий Партенопейской республики (1799) Паизиелло был обвинен в предательстве и отстранен, но оказался не в тюрьме (как Доменико Чимароза), а в Париже, куда его в 1802 году пригласил Наполеон. Через несколько лет Паизиелло вернулся в Неаполь чтобы возглавить Королевский музыкальный лицей.

Джованни Паизиелло написал более 100 опер и был, в первую очередь, мастером музыкальной комедии, предшественником Моцарта и Россини.

Франческо Черлоне автор множества либретто для музыкальных комедий. Он часто писал на диалекте, переделывал или имитировал народные песенки, которые стали выходить за рамки спектаклей и обогатили историю неаполитанской песни.

Vilanella Ch’All’Aqua Vai (1560) – Крестьянка, когда идешь за водой…

Джованни Леонардо Моллика, автор этой незатейливой вилланеллы, получил прозвище «Арфист» (Giovanni Leonardo dell’Arpa) за совершенное владение этим инструментом. В Неаполе, где сложные и длинные имена часто сокращают, его также называли Джаллунардо. Дель’Арпа стал популярным к 1550-му году, а в 1553-м он обрел свой говорящий псевдоним.

Всю свою жизнь Джованни дель’Арпа пользовался покровительством герцогини Джоанны Арагонской, а позже ее детей: сначала сына Маркантонио Колонна, в римском доме которого к музыканту относились как к родному, а позже уже в Неаполе, – дочери Джеронимы.
Удивительная манера владения инструментом, которой обладал Моллика, впечатление, которое его игра оказывала на слушателей, описана многими свидетелями.

Неаполитанский поэт Джулио Чезаре Кортезе в поэме «Путешествие на Парнас» (1621) писал примерно так:

Сирена Неаполя пела
Своим контральто красивую виланеллу.
Известный Джаллунардо играл ее
На арфе — свое сочинение знаменитое и прекрасное.
И чтобы сделать концерт еще красивее
Играл на калашоне Кумпа Джунно.